В последнее время почти каждый год Хамдамов подолгу живет в Италии в доме Тонино Гуэрра. В свое время Гуэрра писал сценарии для Феллини, Антониони, Франческо Рози. Он заставил Рустама всерьез заняться живописью, заставил думать о формальном кино и, как говорит Рустам, «заставил меня смотреть на Россию глазами постороннего, то есть видеть только красивое».
Какое-то время в Москве Рустам жил в странном доме напротив Консерватории. В этом доме при Иване Грозном, говорят, были пыточные Малюты Скуратова. Я спрашивала Рустама, не страшно ли ему там жить, ведь всяческие энергетические поля остались. В ответ он жаловался на жару – рядом котельная, а когда открываешь форточку (квартира на первом этаже), в нее прохожие бросают пустые бутылки и окурки. И еще крысы. «Одно слово “крыса” – и я умираю от ужаса, – говорил он. – Боюсь кладбищ, мертвецов. Страшно, потому что не верю в перерождение».
Я часто слышала, как Рустама Хамдамова сравнивают с Параджановым. Есть, кстати, интересное высказывание Рустама о Параджанове: «Один из самых гениальных людей перформанса. Он делал картины из самой жизни. Но их никто не зафиксировал. Когда к нему приходили люди, он был в ударе – рассказывал фантастические истории о своей любви, как красиво это было. И это был перформанс. Никто не знал тогда, что существует такое искусство».
Правда, у них много общего. И тот и другой любят, что называется, «предмет». И тот и другой любят отыскивать какие-нибудь странные вещи на базарах, у старьевщиков, в магазинах. И тот и другой одаривали всех, кто к ним приходил в гости. Да мало ли…
Рустам любит одиночество. «Одиночество – чувственность, которая соединяется с волшебством», – говорит Рустам. Но с другой стороны, через его квартиру, наверное, прошли все люди, которые так или иначе любят искусство и неординарных людей. Сейчас Рустам сердится на внимание к себе, старается никуда не ходить и никого не видеть, но он всегда будет притягивать к себе людей своей парадоксальностью.
Собираясь рассказать о Рустаме в своей книге, я поговорила с ним по телефону, и он умолял меня не писать эти заметочки. Хочет, чтобы его забыли и оставили в покое, чтобы одному перед сном, например, мысленно выдумывать интерьеры для какой-нибудь бедной женщины или подолгу разговаривать по телефону, бесконечно рисовать, набрасывать на бумаге модели туфель, кувшинов, стаканов – своего рода медитация в одиночестве. Слушать музыку.
«Гармония – это дом, где кошки, собаки, дети, все здоровы», – говорит он.
У Рустама, к сожалению, нет ни кошек, ни собак, ни детей. Есть племянница, которую он опекает. Есть прекрасная квартира в центре Москвы, есть друзья, которые его любят и о нем заботятся.
Слушать судьбу
(Ванга)
У Иосифа Бродского есть такие строки: «Одиночество учит сути вещей, ибо суть их – то же одиночество». Тема одиночества волнует театральный мир со времен «Гамлета». Но меня в «Гамлете» интересует другое – тема иррационального в этом мире. Та жизнь, которую нам не дано ощущать ни нашими пятью чувствами, ни нашим сознанием… Гамлет рождается заново после встречи с Призраком, то есть после встречи с иррациональным миром. Он соприкоснулся с чем-то неведомым для себя, и это его изменило – родился тот Гамлет, который и интересен нам вот уже несколько веков. «Порвалась связь времен» – не социальная, а космическая.
Мне тоже хочется понять, что там, «за закрытой дверью», что нам не дано понять сознанием и что подсознательно мы все же ощущаем.
У Толстого отец Сергий рассуждает перед гробом о рождении и смерти. Для чего человек приходит в этот мир – чтобы умереть?! А если за чертой – Бог, тогда земная человеческая жизнь – только часть иной жизни. Значит, нужно готовиться к той, вечной? Ответа на эти вопросы нет. Но есть вопросы, и именно они удерживают от бездны, от вседозволенности.
Зародыш человека во чреве матери тоже проводит довольно длительное время до своего рождения. У него развиваются руки, ноги, но он ведь не «знает», для чего они. Может, если бы он задумывался, то решил бы, что они ему понадобятся после рождения. Не так ли и наша душа, которая в нашей реальности нам только мешает: волнует без причины, задает бесконечные вопросы, на которые нет ответа? Но она в течение нашей жизни изменяется – значит, может быть, она нам понадобится после смерти и наша задача в этой жизни постараться ее не замутнить, а высветлить?..
Меня воспитывала бабушка-старообрядка, однако ощутила я ее огромное влияние, когда бабушки уже не стало… Она меня учила молитвам, хотя вопрос веры – очень интимный. Я человек верующий, но не религиозный – не хожу в церковь, не соблюдаю ритуалы.
Одно время я очень интересовалась всякими эзотерическими учениями. Даже выяснилось, что я могу лечить, передавая свою энергию: не сама, а как медиум. Недалеко от театра «Современник», в переулке, была открыта в свое время лаборатория под эгидой академика Спиркина. Там собирались экстрасенсы. Я пришла туда, меня проверили и отправили вместе с сильнейшим экстрасенсом Носовым и его женой Светланой лечить людей. Я сидела в углу и «подключала» им свою энергию.
И мечтала встретиться с Вангой, знаменитой болгарской ясновидящей…
Много лет назад, по-моему, в 1974 году, мы были на гастролях в Болгарии, тогда же я снималась в фильме «Легенда о Тиле», где играла Катлин-ясновидящую. В фильме есть монолог-ясновидение, где Катлин предсказывает, что родится Карл, он будет таким-то, а Тиль – таким-то. Как это играть?.. Начиталась Бодлера, а он пишет, что есть травы, которые, когда их куришь, одурманивают мозг – тоненькую рясочку самоанализа, мешающую окунуться в подсознание. И когда снимали сцену ясновидения Катлин, я играла там полусон, транс, потусторонность.
В Болгарии был устроен прием, нас принимал Тодор Живков. Я оказалась рядом с ним, он меня все время бил по коленке, мол, ты хорошая актриса. Я при каждом ударе вздрагивала, но решила воспользоваться соседством и попросила помочь встретиться с Вангой. Живков велел референтам организовать поездку.
Я поехала к Ванге с одним философом, Любеном (он тогда писал доклады Живкову). Как мне велели накануне, ночью я положила под подушку кусочек сахара. Утром мы выехали в город Петрич, на границу с Грецией, и даже не в сам город, а в ущелье, где в летнем доме жила Ванга. По толпе около дома я поняла, что она здесь. Мы вошли.
Ванга была на открытой веранде, по периметру которой были установлены лавки. На них сидели простые деревенские бабы с какими-то золотушными детьми. Ванга как раз рассказывала им, как только что отдыхала на Черном море.
Голос уверенный, громкий. Хозяйка! И почему-то она била себя по коленке. Вспомнив Живкова, я решила, что это, возможно, характерный болгарский жест. Время от времени Ванга что-то доставала из кармана и нюхала. Я подумала, что сахар-то ей неважен, а вот то, что она сейчас нюхает, и есть допинг, который связывает ее с мистическим миром. Позже ее секретарша сказала мне, что это было обыкновенное туалетное мыло, его Ванге только что подарили, ей просто был приятен его аромат.
Я почувствовала себя крайне неуютно и подумала: а зачем мне все это нужно, что, собственно, Ванга мне может сказать такого, чего я сама о себе не знаю? Но было поздно. Ванга уже взяла мой сахар и громко спросила, есть ли у меня отец. Я кивнула. Она даже не слышала моего голоса, а уже твердила: «Да, но он умер, вот он тут стоит. А у отца есть брат Иван?» Да, братьев было несколько, и Иван тоже. И ее голос: «Да, но он умер, вот он стоит. А у матери есть еще муж?» Я кивнула. «Да, но он тоже умер, вот он стоит…» И все присутствующие это тоже слушают… Я шепнула Любену, что не хочу, чтобы она говорила о моей судьбе. Ванга как бы это почувствовала и стала разговаривать с Любеном о нем самом, о его науке. Она сказала, что ему не нужно заниматься политикой и писать доклады для других, что он должен работать над книгой по философии, и стала в разговоре употреблять какие-то современные философские термины, которых она и не должна была бы знать. Любен стоял перед ней, как школьник.
А потом, не переключаясь, она заговорила обо мне. Спросила вдруг, почему она видит меня в военной форме, и описала костюм Ангелики из фильма «Щит и меч». Она не знала, что я актриса. Я сказала, что это роль, одна из ролей. Она спросила: «А что ты здесь делаешь?» – «Приехала с театром на гастроли». – «А много ли вас приехало?» – «Человек сорок». – «Нет, больше, я вижу, что там около ста». Потом мы подсчитали – действительно, так оно и было. «А какой вы сегодня играете спектакль?» – «“Добрый человек из Сезуана”». – «Как, по-твоему, есть добрые люди?» Я говорю, не знаю, может быть, и есть. Она мне: «Нет, нет добрых людей. Впрочем, это шутка». Потом встала, обняла меня, сказала какие-то вещи, казалось бы, ничего не значащие в жизни, провела рукой по моей спине и велела не ходить на каблуках, и все будет хорошо. Голос у нее все время был уверенный.
Когда мы вышли от Ванги, Любен закурил, у него тряслись руки. А я думала о том, что неправильно сыграла сцену ясновидения. Нужна была иная сила уверенности и иной голос.
…В Москву вернулась совершенно другой, меня никто не узнавал. Вернулась человеком более спокойным. У меня не было вопроса отца Сергия – есть ли что-то там, за чертой, а был ответ Гамлета – да, есть.
Откуда в человеческой психике страсть к мистике, к чуду? Может быть, в нас атавизмом аукается древняя духовная традиция? Но ведь наша культура – это всего лишь совокупный духовный опыт человечества. Всегда в культуре разных эпох сосуществовали разум и чудо, знание и слепая вера, прагматизм и романтика, рассудочность и интуиция, аскетизм и чувственность.
XX век дал нам возможность проникнуть в глубинные тайны Природы и Вселенной, но почему чем дальше идут эти открытия, тем сильнее восстает мистика? Поняв что-то, мы опять стоим над бездной непостижимости.
Я стараюсь «плыть по течению», ибо давно поняла, что планировать жизнь бессмысленно, – любой сбой в запланированном существовании вызывает кризис. Этот закон – всеобщий, я его помню еще по изучению политэкономии в университете. Любая запланированность убивает неожиданность. Или ты можешь неожиданность, случай не заметить, пропустить. Мне кажется, что свой страх перед абсурдностью мироустройства можно побороть только фатальностью, то есть следует принимать жизнь такой, какая она есть. Научиться ценить момент и пытаться любую неожиданность, случай использовать в своих интересах. И при этом не убивать свою волю, иначе остановишься – вечное наше «а за-а-ачем?..» – и сомнения сделают жизнь совсем бессмысленной. Воля, как известно, всегда динамична, активна, всегда тяготеет к направлению. Воля всегда индивидуальна и окрашена только собственным желанием. Хотеть – значит мочь, как говорили древние.