але по своим хулиганским делам. Он познал, как волнительно бывает причинять вред: в животе словно резвился какой-то зверь всякий раз перед тем и после того, как запустить камнем в окно соседнего частного дома или квартиры на нижнем этаже в новом здании. Одноклассники научили его курить. Он покупал сигареты, заливая лоточнику, будто это для родителей, возвращался на школьный двор и щедро делился с желающими. Популярность доставалась дешево. Пацаны выходили на угол, и никого не интересовало, что Серхио ниже остальных на голову и голос у него последнего еще не сломался. С пачкой «Лаки Страйк» он был одним из них, крутых. Но в один прекрасный вечер, пока он покуривал на углу и протягивал пачку приятелю, его застукали родители. Лус Элена обрушила на его голову самую страшную угрозу из всех возможных:
– Если дальше так пойдет, никакого больше телевизора.
Для Серхио эти слова, столь часто звучавшие по всему миру в последующие годы, значили не то же, что для остальных детей: мама грозилась запретить ему играть в телетеатре. Он не мог вообразить худшего наказания. Отчаявшиеся родители были вынуждены прибегнуть к этой крайней мере, потому что вне телевидения, где он постоянно оставался на виду, Серхио полностью выходил из-под контроля. Он похитил у отца отвертку, носил ее в кармане и свинчивал значки с капотов и багажников дорогих машин по району. Пока он добывал себе пятый по счету значок от «мерседеса» (эта марка в тогдашней Боготе попадалась редко и высоко ценилась у начинающих коллекционеров), появился хозяин машины. «Садитесь, молодой человек, – сказал он. – Поедем спросим вашего отца, что он об этом думает». И отвез его домой. Фаусто согласился, что это форменное безобразие, поругал Серхио, чтобы владелец «мерседеса» отправился домой с чувством, будто справедливость восторжествовала, но на самом деле Серхио знал, что отцу, в общем-то, безразличны его выходки, даже вандализм: он был занят проблемами посерьезнее. После ухода возмущенного хозяина Фаусто потребовал показать награбленное. Он не ожидал столкнуться с целым кладом: больше тридцати значков от «фольксвагенов», «рено», «БМВ», малоценных «шевроле», высокоценных «мерседесов». Разочарование явственно читалось в его взгляде, но вот пощечины наотмашь Серхио не ожидал. Ничего не видя от слез и ощущая жжение удара на щеке, он услышал:
– Заплатишь из своих денег.
Дальше объяснять отец не стал: он просто провел Серхио по окрестностям, спасибо хоть не за ухо, и нашел всех жертв юного вандала. Серхио у каждого попросил прощения, пообещал, что такое больше не повторится, и выплатил стоимость значка с учетом нанесенного морального вреда – из гонорара за роль мальчика-стукача у Брехта. Зарабатывал он, к слову, неплохо, клал деньги на счет в сберкассе и тратил обычно на проявку своих экспериментальных фотографий. Но к тому времени, как все свинченные значки были компенсированы, счет практически опустел. Когда Лус Элена узнала об этом происшествии, то так разволновалась, что однажды после школы отвела Серхио на встречу с психологом.
В те времена мало кто так поступал, но Лус Элена понимала, что сыну нужна помощь, а они с мужем не в состоянии ее обеспечить. Так что трижды в неделю Серхио усаживался в удобное кресло перед женщиной в очках с толстой оправой, юбке из шотландки и туфлях на каблуках и рассказывал про разнесенные камнями окна, сигареты и краденые зрачки. На очередной сессии ему вручили коробку восковых мелков и лист бумаги. «Нарисуй мне птицу», – попросила психолог. Серхио интуитивно понял, что она ожидает увидеть воронов или стервятников, поэтому изобразил безобидных воробьев, голубей и ласточек и ушел домой раньше времени. Наконец-то он понял, кого психолог ему напоминает. «С ней разговаривать – все равно что со священником», – сказал он матери. И действительно: больше всего она была похожа на падре Федерико, который отвечал за катехизацию их класса пару лет назад, когда Серхио полагалось принять первое причастие. Им объявили, что они должны будут пройти некую «подготовку», ряд предварительных процедур перед церемонией, и прежде всего велели написать как можно более подробный список всех грехов, которые они успеют совершить к моменту исповеди. «Начиная с какого момента?» – поинтересовался Серхио. «С тех пор, как себя помнишь, сынок», – ответил священник. И предупредил: список должен быть исчерпывающий, включать самые страшные, но и самые мелкие грехи, потому что Бог вранья не любит.
– Знаешь, что случится, если скрыть грехи от Господа? – стращал его падре Федерико. – Облатка, как только ее поднесут к твоим губам, превратится в кровь. На глазах у всех. Хочешь ты этого?
Серхио к тому времени уже ощущал себя неисправимым грешником, обладателем бесконечного и постыдного списка ошибок, и теперь понял, что оказался в ловушке. Он воображал, как на воскресной мессе, одетый в нарядный костюмчик, дисциплинированно стоит в очереди к причастию, и вот падре Федерико кладет ему в рот облатку, а она становится жидкой, во рту появляется металлический вкус, и по уголку губ сбегает струйка крови. Одноклассники в ужасе, а падре Федерико страшно доволен: теперь все будут знать, что бывает, когда Господу врут. Серхио пришел домой и сказал:
– Я не буду.
– Чего не будешь? – не понял Фаусто.
– Не буду принимать первое причастие. Не хочу. Разве только заставят.
Но заставлять никто не стал, как и наказывать или ругать. Ему довольно смутно пояснили, почему он не обязан причащаться, – словно на самом деле говорили о чем-то другом. Отец высказался так: греческое слово атеист обозначает не того, кто не верит в бога, а того, кто был покинут богами. Может, нечто подобное как раз и произошло с Серхио? Мало-помалу Серхио согласился, что других причин не было: его бог, бог, которому он молился, чтобы фотографии хорошо получались (а они почти никогда хорошо не получались), его покинул. Серхио Ему, видимо, надоел, и Он нашел себе более важные и срочные дела.
Семья переживала трудные дни. Возможно, корень неприятностей крылся в проблемах Фаусто на работе, в захлопнувшихся перед ним в последние годы дверях, но и в его отношениях с Лус Эленой явно наступил разлад. По крайней мере, Серхио это чувствовал, хотя никто не давал себе труда подтвердить его догадки: родители слишком часто увязали в ожесточенных ссорах, длившихся допоздна. Серхио как будто снова попал в «Шпиона». Марианелла была еще слишком мала и ничего не подозревала, но он видел, что что-то идет не так. Первые тревожные мысли захлестнули его после долгого репетиционного дня, когда они с отцом подвозили до дома какую-то актрису. Ему показалось, что отец как-то уж слишком нежно с ней прощается. Еще он обратил внимание, как она затушила сигарету в пепельнице их машины. В этом окурке, выпачканном чужой, не маминой помадой, Серхио уловил угрозу. И приобрел привычку спускаться в гараж, пока никто не проснулся, чтобы высыпать из пепельницы их «плимута» вонючие окурки. Эти неустанные утомительные труды по сокрытию отцовской неверности стали как бы новой домашней обязанностью Серхио, и он довольно долго ими занимался, но потом понял, что они напрасны, потому что склонность отца к изменам мог переплюнуть только талант матери эти измены обнаруживать. Однажды утром то ли Серхио припозднился, то ли Лус Элена встала раньше обычного, и к тому времени, как он спустился в гараж, уже разразилась катастрофа. Но даже в худших кошмарах он не ожидал, что вернется из школы, а мамы дома не будет.
– Она уехала в Медельин, – сказал Фаусто. – Поживет с дедушкой и бабушкой. Но ты не переживай, будешь ее навещать. Время от времени.
– Часто?
– Ну, допустим, раз в полгода. Медельин – дорогое удовольствие.
– А где Марианелла?
– Марианелла тоже уехала. Так лучше для всех.
Серхио не предвидел, что семейный разрыв повлечет еще более серьезную перемену в его жизни. Фаусто поразмыслил, ни разу не посвятив в свои размышления сына, и принял решение: он переводит Серхио из Французского лицея в интернат Германа Пеньи, где тот и будет жить. Интернат находился всего в пяти кварталах от дома, но легче от этого не было – скорее наоборот, тревожнее. Серхио постоянно изводился вопросом: почему отец не захотел, чтобы он остался жить с ним? Почему родители, разойдясь, предпочли расколотить на кусочки и остальную семью тоже, вместо того чтобы дать сыну возможность быть под крылом у одного из них? Что, если Серхио превратился в помеху? Что, если родители покинули его, как прежде покинул бог? На остальных родственников тоже надеяться не приходилось. Дядя Мауро, коммивояжер в фармацевтической компании «Шеринг», все время был в разъездах, дедушка Доминго распрощался с отелем «Рока» и перебрался в Кали, тетя Ольга вышла замуж за владельца небольшого кофейного предприятия и редко бывала в Боготе. Клан распался.
Все, кто жил в интернате, были старше Серхио. Они приезжали в Боготу – в основном, с Карибского побережья: Монтерия, Саагун, Вальедупар – оканчивать старшие классы. Серхио вызывал у них живое любопытство, и не только потому, что был сыном знаменитого актера. По вечерам, перед сном, товарищи по комнате задавали ему тот же вопрос, которым он сам задавался с первого дня: почему его отправили в интернат, если родной дом – в пяти улицах отсюда? Может, он сделал что-то ужасное и теперь ему заказан ход назад? Серхио пришлось пригласить их в гости и представить отцу, потому что иначе они не верили. Постепенно вылазки домой вошли в привычку: пару раз в неделю, во время обеда, Серхио с компанией сбегал из интерната, они выкуривали на углу парочку «Лаки Страйк», проникали к нему в квартиру через кухню и совершали набег на холодильник. В такие минуты, пока приятели сметали все съестное на своем пути, Серхио поднимался к себе в спальню – пустую без Марианеллы – и ложился на кровать, листал книжки или просто зарывался головой в подушку, чтобы почувствовать прежний запах и вспомнить, как радостно было жить нормальной жизнью.
Прошло несколько месяцев. Потом, так же внезапно, как уехали, мать с сестрой вернулись в Боготу. Серхио пришел домой на очередные выходные и обнаружил их в гостиной: они сидели перед телевизором, словно никаких размолвок и расставаний не было. Его удивило, с какой скрытностью и ловкостью родители разобрались с кризисом. С другой стороны, хоть мама и вернулась, понять, какие тайные монстры прячутся под поверхностью этой истории, было невозможно; никто не мог гарантировать Серхио, что в любой момент все снова не пойдет прахом и, придя из интерната, он не наткнется на запертую дверь, потому что на сей раз из дома исчезнут все. В такие мгновения ему хотелось бы иметь возможность опереться на бога; он не понимал, что происходит, но был совершенно убежден, что его мир опять сползает в пропасть, а он ничего не может с этим сделать.