Когда позвонила его единокровная сестра Лина, Серхио почувствовал себя так, будто реальность двинула его наотмашь по лицу. Утром они с Сильвией съездили в аэропорт забрать чемоданы, а на обратном пути купили Амалии невыносимо розовый велосипед с подсветкой руля и люлькой для куклы на багажнике, а также шлем в тон. Вот почему звонок застал его в сквере на площади Империи, напротив монастыря Жеронимуш. Небо было чистое, вода в Тежу слепила белой рябью, а тротуары так блестели, что у Серхио заболели глаза и по дороге к машине ему пришлось надеть черные очки. Легкость шага улетучилась, беззаботное счастье от нового велосипеда и удовольствие видеть, как Амалия, сосредоточенно сжав губы, пытается ехать прямо, пошли ко всем чертям.
К дому № 19 по улице Мануэла Феррейры ди Андради они подъехали в семь часов вечера. Серхио вынул из багажника тяжелые чемоданы и покатил к подъезду, а Сильвия отправилась кружить по кварталу в поисках места для парковки. И тут телефон в кармане снова завибрировал, и на экране высветился недавний номер. Нажимая на зеленую трубочку, Серхио уже знал, что сейчас скажет Лина, знал каждое слово, потому что для этого существует очень мало слов. Когда пришли жена с дочкой, он все еще стоял у подъезда, в галерее с мраморным полом и зелеными изразцовыми колоннами, стоял, окаменев, с телефоном в руке – в лицо дул ветерок, рядом, словно два верных пса, притулились чемоданы, – и думал, что, несмотря ни на что, судьба оказалась к нему благосклонна: лучше всего было услышать такую новость именно в этом месте и в этой компании. Он взял Сильвию за руку, подождал, пока Амалия отъедет на велосипеде подальше, и сказал:
– Он только что умер.
В квартире он первым делом закрылся в комнате Сильвии и позвонил своей сестре Марианелле. Несколько долгих секунд они просто молча плакали в трубку, не нуждаясь в словах: их объединяло пугающее ощущение, что жизнь – не Фаусто Кабреры, а вообще вся – закончилась. Марианелла была на два года младше Серхио, но по каким-то причинам, которых они не понимали, да и не хотели понимать, разница в возрасте совершенно не имела значения – просто случайное число. Возможно, она стиралась из-за личных черт одного и второго: младшая сестра всегда была более дерзкой, более строптивой, более своенравной, а старший брат, напротив, уродился неуверенным и чересчур задумчивым. Но вместе они пережили слишком много всего, причем, казалось бы, совершенно им не предназначенного, и между ними с юности возникла особая связь – связь двух людей, которым ясно, что всем остальным их никогда не понять, и единственный путь к счастью – смиренно признать это. Серхио попытался издалека унять печаль сестры и ничего лучшего не придумал, чем рассказать все известные ему подробности смерти отца. Про диван, на котором тот читал газету, про упрямство, подвигнувшее его встать и пойти накидывать уже накинутую цепочку, про обморок в объятиях жены. Фаусто не дождался скорой. Когда подоспели врачи, признаков жизни уже не было. Свидетельство о смерти выдали сразу, в той же гостиной, и теперь Найибе ждала похоронного агента. Все это рассказала ему Лина, напоследок выдав одновременно загадочную и напыщенную фразу:
– Он умер стоя, Серхио. Так же, как жил.
Был понедельник, 10 октября 2016 года. Открытие ретроспективы назначили на 13-е, четверг, половину восьмого вечера. Поговорив с Марианеллой, Серхио пустился в расчет времени полетов и пересадок, засел за компьютер сравнивать возможные маршруты от Испании до Колумбии. Разница во времени играла против него, но, если поторопиться, он успеет слетать в Боготу, в последний раз увидеть отца, обнять Найибе и Марианеллу, приехать в Барселону с опозданием всего на день, поучаствовать в ретроспективе, пересмотреть свои фильмы и ответить на вопросы зрителей. Однако вечером, после ужина втроем, Серхио лег на серый диван, и вдруг на него навалилось чувство, которого он раньше не знал. Здесь, в чужой квартире с деревянными полами, – его семья, семья, которая однажды уже от него сбежала. А в Барселоне еще и Рауль ждет. Получается, вся эта поездка – возвращение к родным. И он принял решение, которое тогда не показалось ему таким странным, как потом.
– Я не поеду, – сказал он Сильвии.
Не полетит в Боготу, не пойдет на похороны отца. Ответственность перед фильмотекой – так он скажет тем, кто захочет объяснений, – не оставляет ему времени: нельзя же позволить, чтобы столько труда и столько финансов, вложенных организаторами в его ретроспективу, пошло псу под хвост. Да, это единственно верное решение. «Мне очень жаль», – скажет он жене отца и не слукавит. У них были довольно теплые отношения, но за долгие годы жизни бок о бок они по большому счету так и не сблизились. Она наверняка не нуждается в присутствии Серхио, а сам он по каким-то причинам, не облекаемым в слова, чувствует, что в Боготе его не ждут.
– Уверен? – спросила Сильвия.
– Уверен. Я долго думал. Мое место с живыми, а не с мертвыми.
О кончине Фаусто Кабреры сообщили все СМИ страны. К тому времени, как поздним пасмурным утром Серхио приземлился в Барселоне, колумбийская пресса пестрела некрологами. Судя по газетам, в Колумбии не было ни единого актера, который не брал бы вместе с покойным уроки мастерства у маэстро Секи Сано, ни единого театрала, который не видел бы на арене для боя быков «Мнимого больного», ни единого телевизионщика, который не поздравил бы Фаусто с премией «Жизнь и творчество», присуждаемой Министерством культуры. Радиостанции откопали старые записи, где Фаусто читал стихи Хосе Асунсьона Сильвы и Леона де Грейффа, а в интернете всплыла статья, несколько лет назад опубликованная Серхио в мадридской ABC. «Истинный гражданин, – писал он, – не тот, кто всю жизнь с пеной у рта доказывает, что его первая – по рождению – родина лучше всех, а тот, кто пытается сделать лучше принявшую его страну, потому что это самый верный способ прославить землю, где он родился». Социальные сети тоже не остались в стороне: из их недр выползли анонимы, скрывающиеся за высокопарными никнеймами – Патриот, Знаменосец, Настоящий Колумбиец, – припомнили Фаусто его боевое прошлое, участие в маоистской герилье[1] и высказались в том духе, что хороший коммунист – мертвый коммунист. Серхио непрестанно звонили со скрытых или просто незнакомых номеров, ватсап разрывался от просьб, которые он отклонял вежливо, как только мог. Он знал, что вечно скрываться не получится, но хотел как можно дольше оставаться наедине с воспоминаниями об отце – хорошими и не очень, – которые уже начали вытеснять из головы все остальное.
Фильмотека Каталонии забронировала ему номер в роскошном отеле на Рамбла-дель-Раваль с окнами во всю стену и цветными лампами, но насладиться комфортом он не успел: организаторы немедленно утянули его на приветственный обед в ресторане неподалеку. Впрямую никто не говорил, но Серхио понял, что все уже знают о случившемся: люди, сидевшие с ним за столом, смотрели напряженно и явно прощупывали почву, стараясь понять, сколько именно симпатии им позволено проявить, где проходит граница, за которой улыбка станет неуместной. Еще до десерта директор фильмотеки, приятный большеглазый человек в очках без оправы, густые брови которого ползли вверх почти с нежностью всякий раз, когда речь заходила о кино, взял слово, поблагодарил Серхио за приезд и без обиняков сказал, что они очень рады видеть его в Барселоне, но совершенно не будут возражать, если он решит вернуться в Колумбию: ретроспектива полностью готова, фильмы в фильмотеке, выставка смонтирована, и Серхио вполне может отказаться от участия, чтобы побыть с семьей и проводить отца, они всё понимают. Серхио уже успел присмотреться к директору: Октави Марти сам снял несколько кино- и телефильмов и говорил о великих режиссерах так, как говорят только люди, по-настоящему их понимающие. Иногда казалось, что он видел все фильмы на свете, иногда – что на все фильмы на свете написал по рецензии. Серхио он сразу понравился, но не только поэтому он ответил:
– Нет, я останусь.
– Можешь съездить и вернуться к закрытию, если хочешь. Устроим небольшой фуршет, ты со всеми поговоришь и все.
– Спасибо, но обязательства есть обязательства.
Под конец обеда на стуле справа, пустовавшем до самого кофе, возникла молодая девушка, достала из папки стопку аккуратно сложенных листов и терпеливо, тоном учительницы рассказала, что Серхио нужно будет делать. Расписала все предстоящие интервью газетам, радио и телевидению, сливавшиеся на бумаге в полноводную реку, которую Серхио придется переплыть, как в прежние времена в военных лагерях. Из папки же выпала программа ретроспективы.
13 октября. «Все уезжают» (2015). Обсуждение со зрителями.
14 октября. «Стадионный переворот» 1998). Обсуждение со зрителями.
15 октября. «Стратегия улитки» (1992). Обсуждение со зрителями.
16–19 октября. «Проигрыш – дело техники» 2004), «Илона приходит с дождем» 1996), «Техника дуэли» (1989), «Орлы не охотятся на мух» (1994). Показы без участия Серхио Кабреры.
Серхио подумал, что можно было бы добавить: Показы в мире, где больше нет моего отца. Эта мысль его потрясла, потому что призрак Фаусто Кабреры присутствовал в каждом его фильме, а иногда не призрак, а сам Фаусто во плоти: испанец-анархист, швейцар в матросской ночлежке, священник, служащий панихиду. Ни разу в жизни, с самой первой короткометражки – про эпизод из жизни Александра фон Гумбольдта в Колумбии, – Серхио не выпустил в свет фильма, не спросив себя, что подумает об этом фильме отец. И никогда не задавался вопросом: каково будет смотреть фильмы в этом новом, сиротском мире? Меняются ли вообще фильмы, когда внешний мир, не на пленке, так резко преображается? Смотрятся ли по-другому кадры, звучат ли по-другому диалоги, когда уходит человек, благодаря которому они – во многих смыслах – стали возможны? Пока он разговаривал с девушкой, подошел Октави Марти: он заметил, что первые три фильма, те, что будут показаны в присутствии Серхио, идут в порядке, обратном хронологическому, – от самого недавнего к самому старому. Это так нарочно задумано?