Будущее осязаемо. Мы им дышим, оно нам снится, мы ищем название для него. Будущее принадлежит всем, мы строим его вместе. Будущее начинается сейчас.
В конце весны, когда путь до Ханоя остался позади, Фаусто и Лус Элена отправились в Колумбию. Такая привилегия полагалась по договору преподавателя: каждый специалист имел право раз в два года ездить на родину и брать с собой супругу, но не детей. Так что Серхио с Марианеллой сдали в летний лагерь в Бэйдайхэ – раньше на этой территории располагались буржуазные курорты, а теперь летняя штаб-квартира Центрального комитета Коммунистической партии. Родители отсутствовали недолго, всего три недели. Но прошли эти недели так бурно, что наложили отпечаток на всю будущую жизнь семьи.
В Колумбии Фаусто первым делом связался с основателями партии. Партия, разумеется, имела более длинное официальное название: Коммунистическая партия Колумбии (марксистско-ленинская). В число основателей входили двое знакомых Фаусто: Педро Леон Арболеда, тот самый, что превозносил поэтические таланты медельинцев (и в какой-то степени нес ответственность за четыре счастливых года, что Фаусто прожил в этом городе) и некий Педро Васкес, который присоединился к диссидентам, когда идеологические расхождения между Москвой и Пекином раскололи колумбийских коммунистов. Между промосковской и прокитайской линиями (невольным эмиссаром которой стал Фаусто) образовалась непреодолимая пропасть. Фаусто прожил два года внутри Революции, хорошо знал ее успехи и был готов молчать о провалах, а кроме того, привез два важных послания: во-первых, приглашение для священника Камило Торреса, идеолога «теологии освобождения», сторонника герильи геваристского толка, – пусть увидит коммунистический Китай своими глазами; во-вторых, документальный фильм про Китай, дублированный лично Фаусто Кабрерой. В частности, Фаусто глубоким голосом зачитывал цитаты товарища Мао, например знаменитое письмо 1934 года – «От одной искры может разгореться степной пожар», – и так же взволнованно цитировал стихи Председателя, как некогда Антонио Мачадо и Мигеля Эрнандеса:
Уж скоро на востоке зари займется пламя,
Мы жаждем отправленья, мы выступим в поход;
Марш средь холмов зеленых нас вовсе не состарил,
Лишь напоил своей невиданной красой.
Или из «Люпаньшаня», написанного, когда Красная армия Китая завершила Великий поход:
Двадцать тысяч ли пройдено нами,
Но лишь тех назовут смельчаками,
Кто дойдет до Стены Великой!
Пик вознесся над Люпаньшанем,
Ветер западный треплет знамена…[13]
После нескольких встреч с лидерами партии на Фаусто возложили особую миссию: разработать дидактические, артистические и литературные материалы в рамках идеологии (марксизма-ленинизма-маоизма) с тем, чтобы применить их к колумбийской действительности. Так началась его деятельная партийная жизнь. Он связался с Камило Торресом, рассказал о планах китайцев на его счет и добился, чтобы Торрес принял его у себя, в доме на юге Национального парка. Фаусто привел с собой корреспондента одной китайской газеты в Колумбии, поскольку намеревался записать с Торресом интервью и увезти запись в Китай. Они долго говорили про марксизм, про христианство, про Фиделя Кастро и Мао Цзэдуна, и Торрес неизменно оставался на высоте, придерживаясь просьбы Фаусто – говорить без сутаны. «Да, я знал, что вы в Китае, – сказал Торрес после интервью. – Вы должны мне рассказать, как там все работает». Но от приглашения с большим сожалением отказался: его удерживают настоятельные и неотменяемые обязательства как перед верующими, так и перед Революцией. «Предлагаю вам другой вариант: будьте моим связным. Мне бы не помешал контакт в Китае. Поблагодарите их за меня и передайте, что я с удовольствием приехал бы к ним, если бы мог. Может, чуть позже, когда здесь дела сдвинутся с места. Да, вот так и скажите: как только получится, сразу же приеду».
Но у него не получилось. Фаусто и Лус Элена вернулись в Пекин, снова зажили в отеле «Дружба», Фаусто с головой ушел в миссии, порученные ему партией в Колумбии, и тут им передали новость: Торрес входил в состав партизанского отряда, напавшего на военный патруль в Сан-Висенте-де-Чукури, и погиб в бою. Это случилось 15 февраля 1966 года – Серхио хорошо запомнил, потому что едва слышал про священника-герильеро и никак не ожидал, что отец станет так безутешно горевать. Он не видел его таким печальным со дня смерти дяди Фелипе и начал догадываться, что нечто неуловимое, но очень важное произошло с ним в Колумбии.
Фаусто вернулся с небывало сильным революционным настроем. Он записался на военно-политические курсы, как это называлось у китайских партийных лидеров, и целыми днями изучал историю революции и учение Мао. В субботу вечером он встречал Серхио с открытой книгой. «Ну-ка, переведи мне тут», – просил он, и глаза его светились прежде невиданным огнем. Ни одного субботнего ужина, ни одного воскресного обеда не проходило без разговоров о событиях в Колумбии, о герилье Революционных вооруженных сил Колумбии (ФАРК[14]), о герилье Армии национального освобождения (АНО), о Камило Торресе и о разногласиях, которые у этих герилий возникали с Коммунистической партией Колумбии (марксистско-ленинской). Да, отец по-прежнему поднимался в пять утра и занимался тайцзицюань, по-прежнему встречался с друзьями по отелю «Дружба» – семьей Арансибия, поэтом Кабрерой и старым Кастело, ворчливым испанцем, у которого в жизни, казалось, осталось только одно дело: размышлять, когда падет Франко, – но ясно было, что голова у него занята другим. Когда он объявил детям, какое решение они с Лус Эленой приняли, Серхио подумал, что этого нельзя было не предвидеть.
Это случилось в одно мартовское воскресенье. К Лус Элене пришли люди из руководства Школы иностранных языков при Пекинском университете. Серхио с Марианеллой, как обычно по выходным, были дома, в отеле. Лус Элена предложила гостям кофе, но они довольно резко отказались, пояснив, что кофе обладает стимулирующим воздействием и, следовательно, является наркотиком; истинный же коммунист не одурманивает себя наркотиками. Самый молодой из пришедших, юноша с литературными устремлениями, вспомнил писателя Лу Синя, великолепного прозаика, а также истинного социалиста, революционера, намного опередившего эпоху Революции как таковой, но при этом любителя кофе.
– Это ли не доказательство, – сказал молодой человек, – что буржуазное влияние настигает самых истовых?
Серхио присутствовал при встрече, слушал, иногда участвовал в беседе, а когда пришло время, попрощался с гостями на безупречном китайском. Потом он сказал маме, что собирается поиграть в пинг-понг с друзьями. «Это подождет, – ответила Лус Элена. – Отец хотел с вами поговорить». Вызвали Марианеллу, которая слушала музыку у себя в комнате, и спустились в один из многочисленных садов, разбитых при отеле. Фаусто ждал их с какими-то бумагами в руках. Он сказал, что пришла пора принять решение: в последние месяцы многое изменилось и в Китае, и в Колумбии, и они с Лус Эленой сделали вывод, что нужно возвращаться.
– Но вы не волнуйтесь, – продолжал Фаусто. – Возвращаться нужно нам, а не вам. Вы остаетесь в Китае.
– Так лучше, – сказала Лус Элена. – Здесь у вас отличная школа и возможности, которых там не будет. Кроме того, здесь безопаснее. В общем, лучше для всех и по всем статьям.
– Если вы согласны, – добавил Фаусто, – я могу попросить для вас стипендию. В еще более прекрасном месте, чем ваша школа.
– Где? – спросил Серхио.
– Ну, чтобы не прерывать полученное образование, вы останетесь здесь, в Китае. Но, разумеется, грядут перемены.
– Перемены? Какие перемены? – спросила Марианелла.
– Вы в очень выгодном положении, – загадочно произнес Фаусто. – Далеко не все ведь могут выбирать, что изучать, правда?
Он посмотрел на Серхио.
– Если ты хочешь заниматься кино, если тебе действительно это интересно, тебя ждет место в Пекинской киношколе. Мне обещали. Не каждому так везет, верно?
– Не каждому, – сказал Серхио. – Так какие перемены грядут?
Это выяснилось через несколько недель, когда Фаусто с улыбкой объявил, что после долгих усилий добился обещанной стипендии. Серхио и Марианелла завершат образование в Китае, как они и просили, сказал он. Серхио подумал, что неблагодарно с его стороны будет напоминать: они ничего не просили, все это от начала и до конца придумал отец. Но Фаусто поворачивал дело так, будто это подарок детям. Союз китайско-латиноамериканской дружбы выделил им стипендию, которую можно смело назвать уникальной. «Везучие вы! – говорил Фаусто. – Хотел бы я такую!» Стипендия включала учебу в школе Чунвэнь, еженедельные визиты специального наставника, приставленного следить, чтобы все шло хорошо, содержание в размере ста юаней в месяц на продукты и мелкие расходы, а также отдельный номер для каждого в отеле «Дружба». Но не успели Серхио с Марианеллой обрадоваться, как Фаусто сказал:
– Номера эти мы принять не можем. Здесь много всего хорошего, но и отрицательных влияний хватает. Жизнь – она не такая. Нельзя идти по ней и просто подписывать бумажку всякий раз, когда тебе чего-то хочется, как будто денег не существует. Так что я горы свернул, пустил в ход все свои связи и добился, чтобы вас взяли в гораздо лучшее место. Правда, там намного лучше.
Через пару дней они отправились посмотреть отель «Мир». Это было внушительное семнадцатиэтажное здание на улице Ванфуцзин, в самом центре, совсем недалеко от площади Тяньаньмэнь. Компартия построила его после победы Революции, к Международному мирному конгрессу в 1950 году. Но, видимо, администрация чем-то провинилась, потому что партия в результате закрыла отель. С тех пор он стоял пустой – но именно в нем предстояло поселиться Серхио и Марианелле после возвращения родителей в Колумбию. Серхио не знал, с кого отец списал старые долги, за какие ниточки потянул, но факт оставался фактом: именно такую жилплощадь предоставили китайские власти его детям на время его отсутствия. «До переезда еще далеко, – сказал Фаусто. – Мы с мамой улетаем в конце мая. Но нужно много всего подготовить. Мы хотели, чтобы вы узнали как можно раньше».