Это оказалось не так просто. Для ответственного за набор, молодого человека пролетарского происхождения, Дэвид был просто буржуа-авантюристом, в то время как партия старалась отправлять в Испанию людей подготовленных: там шла настоящая война, и многие понимали это слишком поздно. Узнав, что интербригадовцы будут отбывать из Парижа, Дэвид заложил запонки со своей бар-мицвы в ломбарде на Риджент-стрит и второго января 1937 года уже въезжал в Испанию через Перпиньян. Он провел несколько недель в Барселоне, а потом отправился в штаб Интербригад в Альбасете, где обучался управлению ручным пулеметом Льюиса, видавшим лучшие дни во времена Первой мировой и Октябрьской революции. В начале февраля, примерно когда республиканское правительство провозгласило равенство прав мужчин и женщин, с Дэвидом кое-то случилось.
Разведка донесла, что фашисты попытаются перекрыть дорогу из Мадрида в Валенсию. Они намеревались добраться до шоссе на Барселону, а это обернулось бы катастрофой для республиканцев, поэтому интербригадовцы выступили в долину реки Харама и присоединились к противонаступательной операции. Авианалет не застал врасплох никого, кроме Дэвида, который как раз справлял нужду в кустах. Он было подумал, что сейчас-то и кончится его жизнь – посреди Испании, со спущенными штанами, – а он так и не успел сделать ничего, чтобы изменить мир. Но ему повезло. Вместе с Сэмом Уайлдом, товарищем пролетарского происхождения, куда более умелым, чем он сам, Дэвид вызвался держать оборону одного из холмов – ему показалось, что от этого зависел исход всей битвы. Врага не было видно, только кто-то кричал по-английски: «Мавры[18] идут!» После многочасового боя, в котором пало несколько бригадовцев и гораздо больше мятежников, Дэвид и Сэм получили приказ отступать и поползли на другую сторону холма, подбирая по пути брошенные винтовки и боеприпасы. Вдруг им показалось, что неподалеку что-то движется. Не успели они укрыться, как застрекотали выстрелы: одна пуля ранила Сэма, две вошли Дэвиду в ногу, четвертая пробила его фляжку.
Его спасла темнота. Тридцать лет спустя, когда в пекинской квартире он рассказывал Марианелле про этот эпизод, у Дэвида дрожал голос при воспоминании о луне – он описывал ее так, словно видел в окно: серп, висевший в чистом небе и робко освещавший мертвые тела. Всю ночь он лежал в полубессознательном состоянии, а на рассвете услышал, как к нему бегут санитары с носилками – Сэм добрался до ставки и сообщил о раненом товарище. Скорая помощь доставила его в Мадрид, и пока он ехал и гадал, ампутируют ли ему раздробленную свинцом ногу, началась битва при Хараме и продлилась двадцать дней. В ней участвовало семьдесят тысяч человек и погибло две с половиной тысячи интербригадовцев. Ранение на холме – позже стяжавшем известность как Холм самоубийц – спасло Дэвиду жизнь. Две трети его однополчан погибло при Хараме, а ведь многие из них были куда лучше него подготовлены для войны. Дэвид ни мгновения не сомневался, что не выжил бы в этой битве.
Выздоравливая в Мадриде, он не терял времени даром. Читал Диккенса и Джека Лондона, а также «Воспоминания о Ленине» Крупской, чье благожелательное мнение о Троцком сильно его удивило. Кто-то рассказал ему про отель «Гран Виа», где обедали англоязычные журналисты, и, как только смог ковылять на костылях, он отправился туда, потому что тосковал по разговорам на родном языке. В полуподвальном ресторане он познакомился с Мартой Геллхорн и Эрнестом Хемингуэем и однажды провел вечер у них в номере на одном из последних этажей за вином и философствованием, пока снаружи свистели снаряды. Познакомился со Стивеном Спендером – тот показался ему образцово невыносимым оксфордским интеллектуалом – и с канадской журналисткой, в которую влюбился с первого взгляда. Она вместе с соотечественниками жила при Центре переливания крови, которым руководил Норман Бетьюн, врач, придумавший способ доставлять кровь, сданную в Мадриде, на линию фронта. В самый разгар войны к влюбленному Дэвиду подошел некий француз, услышавший, как тот честит Троцкого, и тихо спросил, не согласится ли он взять на себя особую миссию. «В интересах движения», – уточнил он.
– Ради движения, – ответил Дэвид, – я на все согласен.
В отеле «Палас» у него состоялась встреча с двумя товарищами из СССР. Потом еще одна в «Гейлордсе», потом снова в «Паласе», пока они не убедились, что Дэвиду можно доверять. Он же, со своей стороны, советским людям доверял безоговорочно, считая, что Франция и Великобритания предали Испанию, когда прикрылись трусливым аргументом невмешательства, а Москва, напротив, сумела распознать важность момента. При Хараме сражались советскими винтовками, и на республиканском фронте управлять советскими танками испанцев учили советские специалисты. Так что Дэвид согласился бы выполнить любое их поручение. Но скрытные русские быстро и коротко с ним распрощались:
– Мы вас вызовем, когда будет необходимо.
По возвращении в батальон он узнал о смерти Сэма Уайлда, у которого в раненой ноге развилась гангрена, и увидел свою судьбу в его судьбе, словно в зеркале. Пока он выздоравливал, у него нашлось время поразмыслить: он много думал о канадской журналистке, в которую был влюблен, прикидывал, а не уехать ли с войны и не зажить ли с любимой, но потом стыдился своего эгоизма. В масштабах поражения фашизма и триумфа социалистической революции гибель индивида виделась не как трагедия, а как обязательное условие для победы. В апреле его отправили в Альбасете на обучение: он постигал тактику пехоты, чтение топографических карт и уборку нужников, – а потом в Валенсию, где его принял советский консул и за тарелкой паэльи дал указания. На него возложили миссию, которой он так дожидался: он получил все инструкции, деньги и 27 апреля отправился в Барселону. В городе было неспокойно.
«Его приняли в каком-то отеле на Пасео-де-Грасиа», – сказал Серхио. Они стояли у кафе «Цюрих»; вокруг грелись на солнышке туристы. Серхио неопределенно махнул рукой в другой конец площади. «Между барселонскими республиканцами не было единства, так что перед ним сидели шесть человек и на трех языках рассказывали ему, что от него потребуется. Ему объяснили, что приказ исходит непосредственно от НКВД».
– А что ему нужно было делать? – спросил Рауль.
– Шпионить за ПОУМ.
Рабочая партия марксистского единства (ПОУМ[19]) слыла гнездом троцкизма, а за время войны превратилась в мощную антисталинскую силу. Дэвид понимал (по крайней мере, соглашался), что, принимая во внимание союз ПОУМ с анархистами, она может поставить под угрозу победу республиканцев. На стороне ПОУМ стояла и британская Независимая рабочая партия, представители которой собирались в отеле «Континенталь» на Рамбле. «Вот туда-то вы и отправитесь», – сказали Дэвиду. Он поселился в «Континентале». Задача состояла в том, чтобы выдавать себя за корреспондента британской еженедельной газеты, втираться в доверие к троцкистам и лейбористам и докладывать об их деятельности и контактах.
– Пойдем, покажу тебе отель, – сказал Серхио.
Они перешли улицу, обогнули вход в метро и оставили позади фонтан Каналетес. Серхио ускорил шаг, и не прошло и минуты, как он остановился у «Континенталя». Узкая дверь, навес из железа и стекла, скромные балконы – в отличие от украшенных золотой подсветкой соседних зданий с магазинами дизайнерских сумок, отель «Континенталь» словно принадлежал другому городу, более искреннему, менее вычурному, исчезнувшему. Они вошли в лобби, где висела чересчур большая хрустальная люстра – как будто дом вокруг нее таинственным образом съежился.
– Вот здесь жил Дэвид Крук, – сказал Серхио.
– Ну, не прямо здесь, – протянул Рауль.
– Конечно, не в самом лобби. Но ты представь себе. Вообрази, как он входит с Рамблы. В городе военное положение. Он попадает в своего рода штаб-квартиру англичан. Куча народу, товарищи здороваются друг с другом, сообщают хорошие и плохие новости.
Среди постояльцев был высокий неуклюжий человек, писатель, который всем казался подозрительным, поскольку все знали, что его имя, Джордж Оруэлл, – не настоящее. Дэвид наблюдал за его перемещениями в обществе жены, Эйлин Блэр, а вскоре стал вхож в кабинеты лейбористов. Не прошло и нескольких дней, как ему удалось, воспользовавшись сиестой, выкрасть документы, сфотографировать и незаметно вернуть в папки. В середине мая полиция задержала группу членов ПОУМ, в том числе бельгийского военного Жоржа Коппа и супругу Оруэлла. Начальники Дэвида увидели в этом отличную возможность: они устроили ему фальшивый арест, с тем чтобы в тюрьме он вытянул из задержанных информацию.
– Он целыми днями пытался выудить что-нибудь интересное, но от Коппа ничего не добился. После бесед с Эйлин он не переставал удивляться, как настолько заблудший человек может быть ему так симпатичен. Через девять дней его выпустили, и он вернулся в отель издалека наблюдать за Оруэллом, пока в городе начиналось смертоубийство. Прямо здесь, на площади Каталонии. Очень скоро Дэвид снова оказался в центре событий.
Анархисты захватили здание телефонной компании и начали прослушивать, прерывать или искажать переговоры между коммунистами и республиканскими властями; когда республиканцы попытались отвоевать здание, на площади разразилось настоящее сражение, и в считанные часы по всему городу вспыхнули потасовки, которые можно было принять за пьяный дебош, если бы не баррикады и не трупы на улицах. В сумятице тех жестоких дней из Барселоны, по всей видимости, сбежал австриец по фамилии Ландау, крупный деятель международного анархизма. Дэвид знал его: это был белокурый, симпатичный, образованный человек, который в иных обстоятельствах превратился бы скорее в доброго друга, чем в мишень или добычу. Для русских он стал целью номер один. Дэвид так и не понял, что такого важного они в нем усматривали, но послушно пытался выведать у прочих анархистов, чье доверие успел завоевать в тюрьме, номер пропавшего Ландау.