Дальнейшее оказалось нетрудно. При помощи телефонной компании советские агенты легко вычислили адрес: жертва не уехала из города, а жила на роскошной вилле в том же районе, где находилось их консульство. Оставалось только опознать врага. Дэвид выяснил, что Ландау каждый вечер выходит в сад и пару часов читает – на виду у любого прохожего. Прохожим он и притворился: взял еще одну шпионку, вместе они изобразили гуляющую парочку, прошли мимо виллы Ландау, и Дэвид, всмотревшись, опознал его совершенно однозначно. Несколько дней спустя Ландау исчез. Когда Дэвид поинтересовался, что с ним случилось, непосредственный начальник предсказуемо ответил: его похитили и заключили на одном из советских судов, привозивших продукты республиканцам. Больше про него никто не слышал.
– В ту пору Дэвид был уверен, что антисталинисты – враги, – сказал Серхио. – Очень долго он не понимал, что на деле все обстоит не так, как на первый взгляд.
Весь следующий год Дэвид наблюдал медленный провал Республики. Иногда этот провал был едва заметен – как вода, чуть отхлынувшая от берега, – а иногда являл себя во всем ужасе, например когда Дэвид узнавал, что фалангисты вошли в Бильбао или что испанские епископы в открытом письме заявили о своей преданности Франко и призвали к крестовому походу в поддержку мятежа. ПОУМ была повержена, ее лидер, Андреу Нин, схвачен и брошен в тюрьму, в Барселоне начали преследовать членов партии. Дэвид тем временем продолжал заниматься своей шпионской работой, как правило малозначительной, и его сталинистские убеждения все крепли и крепли: ему казалось, что поддержка со стороны Советского Союза – единственный способ избежать поражения. Примерно тогда же ему попалась книга некоего Эдгара Сноу «Красная звезда над Китаем», в которой рассказывалось о революции, вершившейся в этой стране. Книга стала настоящим откровением: днем, передвигаясь по Барселоне, Дэвид только и думал, что о человеке по имени Мао Цзэдун, о Великом походе китайских коммунистов, о двадцати трех героях, что доблестно отразили врага на железном мосту. Там, рассуждал он, делается что-то важное, а здесь надеяться практически не на что: Сарагосу удержать не удалось, север также пал. Однажды, гуляя по Рамбле, он увидел Сэма Уайлда, своего товарища по стычке накануне битвы при Хараме, и решил, что у него галлюцинации, и тут Сэм тоже его узнал. Известие о его смерти оказалось недоразумением. Дэвид обрадовался, но прежним отношениям не суждено было возродиться: шпион к тому времени сменил столько масок, что не мог нормально разговаривать.
Прошло еще несколько месяцев. В марте 1938 года, пока Барселону бомбили итальянские самолеты, Дэвида вызвали на конспиративную квартиру на улице Мунтанер, где находился штаб советской разведки. Был дождливый вечер. Не успел Дэвид присесть, как его препроводили в лимузин, стоявший на другой стороне улицы, и они долго без всякой цели кружили по опустевшему городу, причем два толстых русских поздравляли его с проделанной к настоящему моменту работой. На перекрестке с улицей Майорка один из них спросил:
– Вы не хотели бы продолжить свои труды в Шанхае?
Эти люди, разумеется, не могли знать, что он прочел «Красную звезду над Китаем» и мечтает побывать в коммунистической столице – Яньане. Не успели они доехать до следующего перекрестка, как он согласился. В мае он приехал в Париж и несколько недель учил русский в школе Берлица, поскольку добираться до Китая предстояло через Москву. Но увидеть своими глазами столицу его идеологических грез не получилось: по непонятной для него причине планы изменились, и Дэвид отправился в путь на пару месяцев позже и не через Советский Союз, а на корабле из Марселя. Он успел съездить в Англию попрощаться с семьей, не открывая им истинных причин своего путешествия на край света. Позже он радовался, что этот визит состоялся, потому что мать он тогда видел в последний раз. Вскоре она скончалась в возрасте пятидесяти шести лет и полной уверенности, что сын преподает литературу в миссионерском университете Святого Иоанна.
Вот так, в качестве советского шпиона, Дэвид попал в Шанхай. Первым делом ему приказали следить за Фрэнком Глассом, умным, симпатичным и очень начитанным журналистом, поклонником Троцкого и убежденным противником Сталина. Гласс встречался с приятелями в пабе для иностранцев, более известном под названием улицы, на которой он стоял: Blood Alley, «Кровавый переулок». Со временем Дэвид приучился воспринимать ту пору, когда он жил в общежитии YMCA[20], занимался шпионажем и выдавал себя за профессора литературы, как случайность, которая позволила ему прорваться к истинной жизни. Чтения Мальро и Перл Бак явно было недостаточно, чтобы хотя бы поверхностно постичь страну, развивающуюся у него на глазах, и Гласс воспользовался случаем, чтобы просветить новичка. Он подсказал Дэвиду написать статью о сходстве между Испанией и Китаем; Дэвид согласился – прежде всего, чтобы сохранить легенду, – и в процессе обнаружил, что Китай, воевавший в те времена с Японией, имеет много общего с Испанской республикой: обе страны терпели жестокое поражение от фашистских агрессоров, а мир не хотел этого замечать. По рекомендации склонного к дидактике Гласса он прочел антисталинские произведения Артура Кёстлера и свидетельства разочаровавшихся советских шпионов. В повседневной жизни он все плотнее сближался с Китаем и все дальше уходил от Советского Союза, и его начальство, видимо, это заметило: однажды, придя к дому в квартале Французской концессии, куда он передавал отчеты, Дэвид обнаружил его пустым. Русские ушли. Покинули его. Причину никто не объяснил.
Лишившись шпионской зарплаты, Дэвид оказался на грани нищеты. Он попросил прибавки в университете, и ректор ответил, что это возможно, только если он присоединится к миссии. «Боюсь, у меня не получится, – ответил Дэвид. – Я, видите ли, атеист». Он начал вертеться: поступил на работу в еще один университет, Сучжоу, в квартале, который по ночам превращался в один большой бордель. Через несколько месяцев подвернулась, однако, долгожданная возможность: место в Нанкинском университете, во внутренних областях страны, что позволяло распрощаться с хитроумно устроенным искусственным Шанхаем и наконец-то увидеть настоящий Китай. Тем временем университет Святого Иоанна предложил ему прочесть курс в летней школе – он подумал, что будет неплохо подзаработать перед поездкой в Нанкин, и быстро набросал план лекций по сатирической литературе. Он рассказывал ученикам про Аристофана, Рабле и «Дон Кихота», причем некоторые, самые благонравные, обиженно спрашивали во время занятия по «Гаргантюа и Пантагрюэлю», обязательно ли читать эту вульгарщину.
В конце лета Дэвид переехал в Нанкин. Дни стояли странные: каждое утро, ровно в одиннадцать тридцать, японцы пунктуально бомбили окрестности, и расписание это было настолько нерушимым, что в университете приноровились включать сирену воздушной тревоги за полтора часа до налета. Расписание лекций тоже переверсталось в связи с бомбежками, но свято соблюдалось в новом виде. Дэвид начал ходить на собрания группы, помогающей вникнуть в китайскую действительность, и постепенно узнал, что многие из присутствовавших – члены компартии. Узнал он и о том, что Норман Бетьюн, врач-республиканец, с которым он познакомился в Мадриде, приехал в провинцию Шаньси в начале 1938 года и присоединился к коммунистам под началом Мао, но в конце 1939-го порезал мизинец, пока оперировал солдата, и умер в Яньане от сепсиса. Дэвид думал добраться до Яньаня и посмотреть, что там происходит, но друзья в один голос отговаривали его: блокаду, установленную Гоминьданом (Китайской национальной партией), обойти бы не получилось. Путешествие в Яньань было равносильно самоубийству.
Так что он остался преподавать в университете. Как-то раз, пока он проверял работы, в кабинет вошла Джулия Браун, его коллега с кафедры английского языка, дочь канадских миссионеров. «Джулия, ты сменила прическу!» – заметил Дэвид. Но это оказалась не Джулия, а ее сестра Изабель, красавица, вечно окруженная поклонниками, которые неизменно сдавались вследствие ее крутого характера. Дэвид купил подержанный велосипед с единственной целью кататься в обществе Изабель, и летом 1941 года с еще четырьмя друзьями они проехались по горам до провинции Сикан. Несколько километров маршрута совпадали с путем Великого похода Мао. Путешествие продлилось шесть дней. Дэвид и Изабель говорили об иудаизме, от которого отказался он, и о христианстве, в котором начинала сомневаться она. Изабель родилась в Сычуани у родителей-канадцев и за шесть дней на горных дорогах лучше провела Дэвида по лабиринтам китайского менталитета, чем любой другой человек из тех, с кем он успел познакомиться за три года. Когда они вернулись, Дэвид побрился и отправился просить руки Изабель. Он всю жизнь считал невероятным везением, что она согласилась.
Рауль сказал, что прогуляется по Рамбле до памятника Колумбу: он хотел посмотреть, как Барселона встречается с морем. Серхио поднялся в номер отдохнуть; через полчаса за ним должны были зайти и отвезти на радио для интервью, но, вместо того чтобы закрыть глаза и постараться уснуть – потому что тело явно в этом нуждалось, – он воспользовался наличием интернета и позвонил сестре. В Боготе было около девяти утра, и Марианелла уже три часа работала. Недавно она начала обдумывать новый проект – учебник китайского языка. Серхио горячо приветствовал эту инициативу, и они довольно долго проговорили об учебнике, а потом Марианелла спросила, как дела в Барселоне, как проходит воссоединение с Раулем и ретроспектива.
– Мы сейчас с ним разговаривали про Круков, – сказал Серхио. – Как-то все странно, понимаешь? Я, конечно, в последнее время много думаю о папе, но Раулю рассказываю про Дэвида Крука. Я не думал, что со мной здесь такое случится. Точнее, я приехал не за этим. Я приехал показать свои фильмы, повидаться с сыном, а не вспоминать, что там происходило восемьдесят лет назад с человеком, с которым мы познакомились пятьдесят лет назад. И не проговаривать всякие неудобные темы – ну, сама знаешь, те, про которые ты предпочитаешь молчать. Но вот мы здесь, папа только что умер, Рауль задает вопросы – и как мне не ответить? Сегодня вечером, к примеру, у нас показ «Стадионного переворота». И он совершенно точно