Тут и там раздались редкие, сдержанные аплодисменты.
Ночью, когда Рауль уснул, Серхио написал Сильвии: Думаю, я никогда не умел показывать свою благодарность, но я благодарен и всегда был благодарен, пусть и молча, тайно, как будто я этого стесняюсь. Сам не знаю, почему так. Мне бы следовало на все четыре стороны выкрикивать слова благодарности за все, что случилось со мной в жизни: за моих детей, которых я обожаю и которые меня обожают, за мои профессиональные успехи, которых было довольно много, за удачу, без которой всего этого и многого другого, может, и не было бы. Он поднял голову от телефона, потому что Рауль легко всхрапнул. Но больше всего я благодарен судьбе за встречу с тобой. И это пришло ко мне не сейчас, в разгар бури, которую мы переживаем, и ты сама это знаешь, я повторял тебе это тысячи раз. Шептал на ухо, говорил во всеуслышание, писал в письмах и записках и сейчас снова пишу от всего сердца: я очень, очень везучий человек. И хочу, чтобы мне везло и дальше.
XVI
Забыть настоящее имя оказалось легче, чем он думал. Товарищ Рауль осваивался в новой личности так же споро, как в новой жизни, принимал новые обязательства, исправлял прежние ошибки самым естественным образом, и ему даже не пришло в голову спросить команданте Карлоса, почему он назвал его так, а не иначе. Потаскав на себе двуспальный гамак и послушав тихие жалобы сестры, он в одном крестьянском доме сменил его на простой и отдал Марианелле, а свой обменял чуть позже, как только представилась возможность. Мачете тоже пришлось поменять – в Медельине ему казалось, что чем больше по размеру, тем лучше, но в горах выяснилось, что любые крупные предметы – обуза. На постоялом дворе у реки Каука один погонщик с радостью отдал ему свой, более короткий и ухватистый, да вдобавок швейцарский нож, потому что обмен показался ему неравным.
К тому времени, как они прибыли в лагеря на равнинах Тигре, Серхио полностью перевоплотился в Рауля. Всего за пару дней похода они поднялись на высоту, где воздух становился тоньше, и спустились в жаркую и влажную долину, где поры раскрывались, кожа становилась липкой и весь мир полнился запахом растительности, рождавшейся и гнившей на каждом квадратном метре тропической почвы. От долгих бросков по неровной местности – труднее, чем ему приходилось совершать в Китае, – у него так распухло колено, что он едва мог двигать ногой. Команданте Армандо встретил их с почестями, хотя ничего выдающегося они вроде еще не совершили, и послал за костоправом для Рауля. Получив теплый компресс и массаж маслом какао, Рауль не мог не задаться вопросом, чем он заслужил такое обходительное обращение. Армандо, чье имя внушало герильеро священный трепет, был дружелюбным с виду человеком с оливковой, как у индийцев, кожей. Весь он, казалось, состоял из костей и мышц. Когда костоправ закончил, команданте попросил Рауля сдать документы и деньги – все это здесь ему не понадобится. Он взял в руки удостоверение личности со старым именем и вслух прочел дату рождения. «Ничего себе, – сказал он, – а у товарища-то сегодня день рождения!» Он собрал всех на импровизированное празднование, и герильеро пропели ему песню на английском, которого не понимали. Рауль подумал, что в лучших обстоятельствах был бы еще торт со свечками. Вся сцена отдавала каким-то сюрреализмом.
Колено постепенно выздоравливало, и он привыкал к долгим переходам, точнее учился лучше их терпеть, несмотря на периодические боли и воспаления, которые он снимал мазью. Иногда он забывал о боли, потому что нужно было сосредоточиться на обучении, технике безопасности или просто от жары. Больше всего его удивляла пустынность здешних мест. Отряд целыми днями не встречал в горах ни одной души, хотя часто натыкался на заброшенные ранчо, свидетельство лучших времен. Мао в военных трактатах писал нечто совсем иное: революционеры должны обходить важные узлы вражеских сил, но стремиться к людям, потому что только там, где есть люди, можно создать опорную базу. В рамках маоистского военного мышления создание грамотной опорной базы равнялось освобождению страны: с ее помощью можно было провести границы, сформировать суверенитет и начать завоевывать территорию – а ведь войну выигрывают только тогда, когда есть территория, по которой враг не может перемещаться свободно. Он сказал об этом Марианелле – по-китайски, чтобы никто не уловил возможного инакомыслия.
– Я тоже об этом думала, – ответила она. – Но не будем же мы учить их.
– Почему? Почему нам нельзя их учить?
– Потому что мы не здешние. Мы с тобой чужие, хоть это и не заметно.
Только по прошествии нескольких недель, в течение которых он был само послушание, осторожность и скромность, он почувствовал, что вправе вслух вспомнить учение председателя Мао и спросить, не в этом ли состоит цель борьбы: создать на местности партизанскую базу, которая со временем станет опорной базой. «Ага, – протянул Армандо, – у товарища есть свое мнение». Ему рассказали историю Педро Васкеса Рендона, журналиста, который два года назад стал одним из основателей Народно-освободительной армии Колумбии. Это он выбрал зону действий между рекой Каука и рекой Сину, маленькие деревни на равнинах Сан-Хорхе, где герильеро намеревались строить школы и медпункты. Они доносили доктрину до молодежи и обращали на свою сторону людей старшего возраста, но армия очень скоро узнала о появлении новых партизан. Начались попытки окружения и ликвидации. Первая провалилась, но в ходе второй погибло несколько командиров, в том числе Васкес Рендон. Военные увели с собой десятки крестьян; те, кто не ушли с военными, ушли с герильеро, а оставшиеся переехали в другие селения и города. Дома оставаться они не могли, потому что равнины Сан-Хорхе теперь считались зоной влияния НОА, и всякий местный автоматически подпадал под подозрение как герильеро или симпатизирующий герилье. Деревни постепенно опустели, остались только самые упрямые или те, кому нечего было терять.
Все это разъяснили товарищу Раулю. В их отряде было пятнадцать человек, но, распаляясь в спорах, шумели они невероятно, и часто кому-то приходилось напоминать, что армия может оказаться ближе, чем они думают. Разговоры велись, как правило, вечером, во время ужина, после того, как товарищи забрасывали Рауля вопросами о жизни в Китае и военной подготовке в Народно-освободительной армии. Первым делом его спросили, вправду ли Китай так далеко, как говорят, и он поднял глаза к небу, где как раз пролетал один из многочисленных самолетов до Панамы или США, и сказал: «На таком самолете лететь целый день, а то и больше». И тут же понял, что объяснил плохо, потому что один старый герильеро, чьи седые усы не полностью скрывали заячью губу, сказал: «Значит, недалеко. До моря и то дольше дня». Раулю пришлось преодолеть свое вечное нежелание быть в центре внимания и рассказать про скорость самолетов, про расстояния и даже напомнить (когда он пытался втолковать, что в Китай можно попасть через восток и через запад), что Земля круглая.
В такие минуты он испытывал два чувства: во-первых, что его присутствие здесь действительно ценно; во-вторых, что он выглядит чудаком, этаким ярмарочным уродом. Товарищи раньше не встречали герильеро, который учился в престижной столичной школе, бывал в Европе и на испанском, французском и китайском мог обсуждать русскую литературу, итальянскую оперу и японское кино. Рауль, например, пытался подтвердить остальным, что по радио не врали: человек действительно добрался до Луны на космическом корабле. Как обычно, товарищи собрались вечером вокруг транзисторного приемника, у которого все время отваливались ручки, послушать последние новости. В тот день должно было произойти нечто особенное, и все это знали. Сельва наполнилась радиопомехами. Взволнованные дикторы сообщили, что космический корабль под названием «Аполлон» достиг Луны и человек по фамилии Армстронг по ней прогулялся. Но товарищей совершенно не заинтересовало, что корабль назвали в честь греческого бога. Они нашли луну на чистом небе и пришли к совместному выводу, что на ней никого не видно. Удивлялся один Рауль. «Человек на Луне! – шептал он себе под нос. – Как в книгах!» На товарищей новость не произвела впечатления. Один спрашивал, похож ли двигатель ракеты на мотор машины; другой хотел знать, долго ли нужно учиться, чтобы совершить такое путешествие, или теперь любой так сможет. Потом темноту прорезал один из самых молодых голосов:
– Да ерунда это все. Гринговская брехня. Чистая империалистическая пропаганда, товарищи.
Рауль пытался возразить, но быстро понял, что фактически защищает гринго, и предпочел погрузиться в безобидное молчание.
Через несколько месяцев Армандо принял решение: товарищ Соль отправится в отряд «Школа председателя Мао», где проходили подготовку молодые герильеро. Там было больше женщин, и они чувствовали себя комфортнее. «Она не попадет в мужской отряд», – заверил Армандо. Рауль мог бы сказать, что его сестра в свои семнадцать дала бы по военной подготовке сто очков вперед любому из здешних мужчин. Но не сказал. Марианелла взяла рюкзак и присоединилась к группе девушек, даже не махнув ему рукой на прощание. Он спросил себя, каково ей придется среди местных красавиц, которые красились каждый день и даже винтовку вскидывали кокетливо. Вместе с Соль уезжали Пачо, черный парень, прибывший с ними из Медельина на одном автобусе, и двое товарищей, в тот день встречавшие их в лагере команданте Карлоса – Хайме и Артуро. К Соль они относились очень тепло. Артуро, деревенский юноша с индейскими чертами и пробивающимися усиками, взял над ней шефство и опекал, как подругу детства.
Рауль же остался под началом команданте Армандо и продолжал у него учиться. Дни стали ужасающе одинаковыми и монотонными. Все они состояли из повторяющихся мгновений и представляли собой точную копию дня предыдущего, а тот – идущего перед ним. Совместный с крестьянами труд, собрание с команданте, строительство школы или медпункта – дни начинались и заканчивались в один и тот же час. В других отрядах, видимо, тоже изнывали от скуки, потому что женщины все чаще стали р