– Но почему к ним? – спросил Гильермо.
– Потому что у меня больше никого нет.
Отец по-прежнему был в сельве, на другой стороне Парамильо, брат – на равнинах Тигре, мать – в боготинской тюрьме. Семья рассеялась, и Соль осталась одна в этом мире.
– Ну, не совсем одна, – сказал Гильермо. – Я с вами.
– Я могу и сама доехать.
– Сама вы и до угла не дойдете. Позвольте вам помочь, в этом нет ничего плохого.
И вот однажды утром, с первыми лучами рассвета, они оказались у дверей дома в квартале Лаурелес. Заспанный дедушка Эмилио открыл и взглянул на Гильермо с удивлением, а на Соль – без видимого удивления. «Дедуля, я только что приехала из Албании и нигде не могу найти маму с папой», – выпалила она. Она сама не знала, почему предпочла эту ложь любой другой. Наверное, не успела придумать ничего лучше. Дон Эмилио расхохотался.
– Солнышко, не пори чушь, – сказал он. – Твои родители в герилье, а ты приехала не из какой не из Албании. Но главное, что теперь ты здесь, у себя дома. Добро пожаловать! Мы разделим любую твою судьбу.
Она как будто заново родилась. Дедушка с бабушкой отвезли ее в Талару, свою усадьбу в горах Рионегро, идиллическое место, к которому вела обрамленная цветами дорога. Марианелла дышала чистым горным воздухом, спала на свежевыглаженной простыне поверх перины, под шерстяным одеялом, от которого иногда чихала, и медленно выздоравливала, причем это касалось не только раненого тела. Врачи не сумели вынуть пулю – в здешних местах не было инструментов и условий для такой сложной операции, – но тело взяло задачу на себя и за несколько месяцев волшебным образом полностью восстановилось с пулей внутри. Марианелла рано вставала, выходила с чашкой кофе в руках под весеннее небо, и иногда ей удавалось забыть, что она скрывается, что за пределами усадьбы, в реальной жизни, ее разыскивает и лесная, и городская герилья, и если найдут, ничего хорошего не жди. Она думала о семье, гадала, где они, волновалась за них. Думала и о Гильермо, и к благодарности неожиданно примешивались другие чувства.
Гильермо иногда ее навещал. Неизвестно было, откуда именно он появлялся всякий раз, но явно издалека – пахло от него дорогой. Он никогда не ночевал в усадьбе, потому что дедушке с бабушкой это не понравилось бы, но за время долгих визитов Марианелла многое узнала о его жизни. У него было трое маленьких детей от первого брака; мать этих детей, его первая жена, умерла очень молодой (но Гильермо не говорил – от чего); сам он вот уж несколько месяцев подумывал выйти из герильи. Кто бы мог подумать, что такая женщина, как Марианелла, птенец, выпавший из буржуазного гнезда, укажет ему выход?
Шесть дней, проведенных с Эрнесто в сельве (из которых четыре они скитались, не зная дороги), произвели в Рауле перемены, которые дали о себе знать не сразу, но постепенно проявились в следующие месяцы. Например, его не слишком впечатлило известие, что Орландо был ранен, двое суток истекал кровью из раздробленного бедра, мужественно молчал, отказывался пособничать врагу и без особых мучений – по официальной версии – умер в деревенской тюрьме. У Рауля как будто отвердела душа.
– Что же, – сказал он Эрнесто, – уж лучше он, чем мы.
В конце года еще одна новость потрясла лагерь: команданте Фернандо пал в бою. Точные обстоятельства оставались неизвестны, но говорили, что военные напали на его отряд на северо-западе Антиокии, совсем рядом с рекой Каука, когда он направлялся на партийный пленум на равнинах Тигре. После своего «разжалования», от которого другой не оправился бы, Фернандо начал настоящую политическую кампанию снизу, завоевывая новые симпатии и сохраняя преданность тех, кто и так являлся его горячим сторонником, и под конец набрал столько очков, что даже позволил себе мечтать о месте генерального секретаря. Первая попытка не увенчалась успехом, и было ясно, что на пленум на равнинах Тигре он отправился как раз за тем, чтобы сместить нынешнего секретаря, Педро Леона Арболеду. Последние дни 1971 года и первые 1972-го – жара, чистое небо, ласковый ветерок, сквозящий под навесами, белый, ранящий глаза свет – навсегда остались связаны с новостью о его смерти, и долго казалось, что это единственное в мире событие. Рауль втайне расценивал смерть Фернандо как свое освобождение и робко надеялся, что теперь для него откроется новое будущее в герилье.
Довольно скоро подвернулась возможность: командиры объявили о важной операции. Армандо не объяснил, в чем она будет состоять и куда они отправятся, но само известие привело товарищей в большое волнение. В предыдущие дни они и так много перемещались (Рауль не знал – зачем): плыли на юг по реке Сину, взбирались к равнинам Сан-Хорхе-аль-Нудо-де-Парамильо и ночевали так высоко в горах, что вода во фляжках к утру замерзала. Наверху, на плоскогорье, воздух так тончал, что Раулю было тяжело дышать и он завидовал местным крестьянам, которые передвигались с легкостью шерп. С вершин они спустились по западному склону и к концу дня добрались до места, где их ожидал разведотряд. Наконец они узнали, в чем состоит миссия: им показали карты с прочерченными красным карандашом линиями и план селения, которое им предстояло взять, – Сан-Хосе-де-Урама. Селение с домами из дешевого кирпича под цинковыми крышами было со всех сторон (за исключением двух ведущих к нему дорог) скрыто густым лесом. Штурм не обещал быть рискованным, но Раулю предстояло идти в авангарде, поскольку в Китае он научился обращаться со взрывчаткой, а теперь это потребовалось.
Выступили в три часа ночи, после краткой речи Армандо о смысле революции и будущем Колумбии. Он напомнил своим людям, что все они – герои, поскольку сражаются за свободу угнетенного народа. Через час они увидели огни Сан-Хосе. Человек двести, в том числе прибывших из самых отдаленных мест, окружило селение. Шагая в ногу с товарищами, во мраке, в гуще раскидистых деревьев, Рауль вдруг иррациональным образом ощутил, что все вокруг так же, как он сам, жаждут броситься в бой. В рюкзаке у него лежало тридцать динамитных шашек, и он должен был взорвать их в воротах полицейской казармы, где находилось, по докладам разведки, двенадцать человек. Они дошли до места. Армандо, руководивший операцией, дал отмашку, и Рауль понял, что пора устанавливать взрывчатку.
Он вручил один конец шнура товарищу рядом, обогнул, разматывая шнур, угол стены и дошел до двери. На втором конце находился запал, который Рауль должен был крепко вставить в динамит, чтобы не выскочил, когда товарищ дернет за шнур. Он уже собирался этим заняться, когда на другом краю селения началась перестрелка. Позже они узнали, что произошло: группа товарищей решила устроить импровизированную заставу, чтобы прикрыть маневры остальных, хотя никто им такого не приказывал. По неудачному стечению обстоятельств первый попавшийся местный житель оказался пьян в стельку, и герильеро по недомыслию пальнули в него два раза, когда он не остановился на их окрики. Услышав выстрелы, товарищ, державший шнур, резко повернулся, то ли от удивления, то ли от испуга, и привел взрыватель в действие прежде, чем Рауль успел отскочить.
Взорвавшийся запал разнес Раулю руку. Осколки пробили кожу, впились в плоть, от кисти до плеча все закровило. У него страшно заболело лицо, и один глаз залило кровью, но он сообразил, что его первый долг – сохранить динамит. Он схватил шашки и бросился за угол – как раз вовремя: полицейские, проснувшись от выстрелов и взрыва, начали стрелять из окон. Когда рассвело, Армандо сказал Раулю, что ухо у него тоже ранено; тот поднес руку и обнаружил, что довольно большого куска уха не хватает. От тепла кожи и первых лучей солнца кровь вместе с пылью от взрыва запеклась, образовав от брови до челюсти такую густую пасту, что невозможно было даже проверить, на месте ли глаз. Звуки долетали до Рауля плохо – слух пострадал от взрыва, – но он продолжал сражаться, не очень-то понимая, куда стреляет. Он утратил ощущение пространства, а вскоре и вовсе перестал соображать, что с ним происходит.
На обратном пути ему рассказали, что штурм был крайне успешным: пока одни герильеро грабили аптеку и уносили деньги из Аграрного банка, другие пробрались в амбары местного богача, раздали зерно людям и забрали пару мешков для лагеря. В рюкзаках тряслась щедрая добыча: консервированные сардины, сгущенное молоко, соленые галеты и карамель. На холм Парамильо взбирались той же тропой, по которой сошли. Рауль слушал одним ухом, но не слишком внимательно, потому что до сих пор не мог понять, окривел он от взрыва или нет. Винтовка М1, использовавшаяся американцами в Корее, предназначалась для позиционной войны, а не для переходов по плоскогорью и больно оттягивала плечо. Армандо то ли ушел далеко вперед, то ли, наоборот, отстал. Рауль искал его здоровым глазом и не находил. Его окружали товарищи из лагеря и другие, которых он не знал. Часа три спустя после начала отступления из Сан-Хосе они увидели в стороне от тропы дом под цинковой крышей, такой же, как в селении, только беднее, и окружили его, намереваясь взять штурмом.
Раулю приказали заложить динамит, не использованный в Сан-Хосе. Он спросил, кто в доме, ему сказали одно слово: «Враг». Он не понял, как остальные пришли к такому заключению, но им явно было известно больше, чем ему, и оставалось только подчиниться. Он приблизился к дому так же, как к казарме, так же заложил динамит, но на сей раз успел вставить запал и отойти прежде, чем товарищ дернул за шнур, и запал взорвался, и динамит взорвался, отчего цинковая крыша разлетелась на куски, но стены остались стоять. Взрыв динамита на открытом воздухе произвел такой грохот, что он отдался у Рауля даже в животе.
– Выходите и сдавайтесь! – прокричал кто-то из товарищей. – И мы вас пощадим.
Через пару секунд изнутри дома кто-то ответил, да, выходим, и на пороге появились первые силуэты. Это оказались не военные: на них не было формы, и оружие, которое они поднимали над головой, не походило на оружие колумбийской армии. Четверо мужчин и женщина. Рауль понял, кто это; он слышал про таких людей – команданте Фернандо называл их люмпен-крестьянами. Их нанимали в качестве защиты, этакой маленькой частной контрагерильи. Ни один из пяти не оказал ни малейшего сопротивления, все сдались по первому требованию. Поэтому дальнейшее явилось для Рауля полной неожиданностью: товарищи молча расстреляли их на месте, при этом аккуратно обойдя женщину. Рауль, не веря своему оставшемуся глазу, с ужасом увидел, как один товарищ подошел к рухнувшему, но еще шевелившемуся телу и добил его двумя ударами мачете. Потом обратился к женщине, которая съежилась от звуков стрельбы и истерически кричала.