ыне. Зачем им это было нужно? Ради чего терпеть такую боль? Вообразил, как Иисус корчится на кресте. Что это значит — что его боль спасла нас всех? Я вернулся к себе и стал смотреть, как ночь опускается на море. Свет погас, море погасло, вышли звезды. Я вдохнул ночной воздух. Очень хотелось на миг, на секунду перестать быть собой. Хотелось освободиться от кожи, стать морем, небом, камнем, светом маяка, оказаться там, в сгущающейся тьме, стать ничем — без мыслей, свободным и диким.
— Бобби! Бобби!
— Мам?
— Вон ты где, сын. Бросай свои книжки. Я какао сварила.
28
Еще одно воскресное утро. Мы с мамой пошли на набережную, но Макналти не появился. Выпили по кружке горячего чая. Смотрели, как чайки срываются с гнезд на внутренней стороне моста. Рассматривали радужные узоры на поверхности речной воды. Мама купила к зиме несколько шарфов и, передавая продавщице деньги, сказала:
— Тут часто один человек появляется. Огонь выдыхает и…
На продавщице толстое шерстяное пальто и толстые перчатки.
— А, этот, — говорит. — Придурошный. Не видать вроде. По мне, так оно и лучше. Это что, развлечение? По мне, так такого удавить проще.
Мы снова поднялись на лифте на мост. Дяденька в лифте нас вспомнил. Хихикнул, показал запись в своей книжке:
— Видите, — говорит. — Про вас тут записано. Выходит, вы существуете.
И вывел нас наружу.
— Всего хорошего, мадам, — говорит. — И вам всего лучшего, молодой человек. — И давай диктовать сам себе новую запись: — «Повторное посещение дамы и ее сына…»
Мы посмотрели с моста — Макналти по-прежнему нигде нет. Пошли пешком в город. Домой поехали на автобусе. Я смотрел на улицы, потом — на поля и дороги и все надеялся его увидеть. Мама рядом напевала «Бобби Шафто».
Вошли домой, а папа прямо покатывается от хохота.
Телевизор работает. На экране мужик в смокинге, курит трубку. Рядом мирно лежит лабрадор. В земле глубокая дыра. Внутри — бетонный пол, по стенам бетонные блоки.
— Стены должны быть толщиной не меньше двадцати сантиметров, — говорит. — Крыша, разумеется, тоже должна быть из бетона. И по возможности ее нужно заглубить в землю метра на полтора.
И показывает своей трубкой.
— Итак, — говорит, — это стандартный план семейного укрытия. Полки предназначены для хранения продуктов и запаса воды. В этот отсек ставится химический туалет. Необходимо провести радио, чтобы быть в курсе происходящего снаружи. Это основы, а дальше — пользуйтесь собственным воображением. Телевизор, музыкальный центр… возможности безграничны!
И пыхнул трубкой.
— По нашим предварительным подсчетам, двое мужчин могут построить такое убежище за три недели.
Плюс-минус день, в зависимости от физической подготовленности, силы, возраста, наличия материалов, типа грунта, погодных условий и тому подобного. Мы можем предоставить вам полезные брошюры с подробными планами. При условии высокого качества материалов и строительства укрытие может выдержать взрыв до нескольких мегатонн. — Улыбнулся, погладил собаку. — А дальше необходима женская рука.
Тут входит тетенька в цветастом платье, улыбается.
— Так, ладно, — говорит. — В сторонку, Джон. Как создать уют в этом помещении? И чем мы будем все это время занимать детишек? Слушайте, девочки, вот несколько советов…
Папа выругался.
— Мир, похоже, свихнулся, — говорит мама.
Щелк — и выключила. Некоторое время мы молчали.
— Он сегодня не появлялся, — сказала мама в конце концов.
— Кто? — спросил папа.
— Макналти.
— Жалко.
— Как думаешь, у него все хорошо?
— Ага.
Папа на меня глянул.
— Ты как считаешь, мы с тобой сойдем за двух мужчин? — спрашивает. — Один мелкий хиляк и одна старая развалина?
Я покачал головой.
— Выходит, нам с тобой трех недель не хватит?
— Не хватит, — говорю.
— Тогда, пожалуй, прямо сегодня и начнем, а?
— Наверное.
— У тебя лопата есть?
Я головой качаю.
— А цемент? — говорит.
Я головой качаю.
— Незадача, — говорит папа. — Ладно, тогда мы, пожалуй, погодим, а?
— Угу, — говорю.
— Угу.
29
Потом я пошел к Айлсе. Йэк во дворе, перегружает уголь из тележки в пикап.
— Как житуха, Бобби? — спрашивает.
— Нормально, — говорю.
— Она на кухне. — И как подмигнет. — И шуры-муры пока не разводи. Пусть сначала нам чай заварит. Уговор?
Я на него только посмотрел.
— Как там оно в новой школе? — спрашивает.
— Нормально.
— Ты скоро таким важным человеком заделаешься, что куда уж тебе уголь грузить, а?
— Не заделаюсь.
— Тогда порядок. Зато научишься всякому разному, да?
— Да.
— Небось, первый в своем классе?
— Нет, не первый.
— Да ладно, конечно же первый. А то я тебя не знаю. Голова от мозгов так и пухнет. Ежели у мужика нет ног, как его можно обозвать?
— Не знаю. А как можно обозвать мужика, у которого нет ног?
— И чему вас там только учат? Как хочешь, так и обзывай, он тебя все равно не догонит.
Айлса на кухне оказалась, в фартуке. Раскатывала тесто.
— Будет пирог с крольчатиной, — говорит. — Лош кролика подстрелил. Хочешь — оставайся. — Пахнет ужасно вкусно. — Давай. Твоя мама не рассердится.
— Ну, наверное, — говорю. — Тебе не надоедает?
— Что?
— Хозяйство за них всех вести.
— Нет, — говорит. — Я же их люблю. А как мама умерла…
— Олененок-то там как?
— Отлично. Сил набирается.
Вытащила противень из духовки. Темное жаркое, пузырится. Выложила сверху тесто. Защипнула по бокам. Из остатков теста быстренько слепила кролика, положила посередине. Сунула противень обратно, счистила с рук муку. Я вспомнил, что говорила мама: «Не дело это. Рано девочке в такую жизнь. О чем только ее отец думает?»
— Странно, да? — говорит. — Готовлю кролика, а олененка выхаживаю. Вот тебе это понятно?
— Вообще-то, нет.
— Мне тоже, а в школе такое понимать не научат. Знаешь, они снова приезжали.
— Кто?
— Эти, из комитета. В большой черной машине. «Мы должны забрать вашу дочь в школу», — говорят. А папа им: «Да что вы?» А Йэк: «А вы армию с собой привели?» А они: «Мы не хотим никаких неприятностей, мы знаем, что вы мыслите независимо, но закон есть закон, мистер Спинк». И один как повернется к нам — жирный такой, здоровенный, в очках, пучеглазый. «Вы разве не хотите продолжить образование?» — говорит. А я ему: «Не хочу». «Вы от других отстанете, — говорит. — Настало время великих возможностей, время лучшей жизни для простых людей вроде вас. И все остальные ребята пользуются этими возможностями». «А мне оно побоку, — отвечаю, — мне и так хорошо живется». «Съел?» — говорит Йэк. «Закон есть закон, мистер Спинк», — говорит Пучеглазый. «Можете подавиться своим законом, — говорит Лош, — а можете засунуть его в свою волосатую задницу. Валите отсюда. Нам работать надо».
— И они уехали?
— Угу, только они еще вернутся. Сказали, что подключат полицию. «А я тогда свою лопату подключу», — сказал Лош. Они шасть назад в машину и ходу.
Сама чистит картофелину, кожу срезает аккуратной такой ленточкой.
— Наверняка вернутся, — говорит. — Может, мне еще и придется ходить в школу. Но нам очень нравится их злить — папа так говорит. Такие зануды.
Я помог ей чистить картошку. Она ее поставила вариться. Потом мы накрыли на стол.
— Угу, — ответил я, когда она снова спросила, останусь ли ужинать. — Мама знает, что я у вас.
Мы еще выпили лимонада, который она приготовила.
— Айлса, — говорю, — а как оно — когда мама умирает?
Она только глаза закатила.
— Да просто здорово! — И рассмеялась. — Животик надорвешь! А ты сам как думаешь? Это ужасно. Хуже не бывает. Просто…
Тут она на меня посмотрела.
— Что с тобой? — говорит.
— Ничего.
Тут вошли ее папа и братья, грязные, здоровенные, и у всех на перемазанных физиономиях глаза блестят.
— А, мы еще и Хилятика будем кормить? — говорит Йэк. — Зря ты корову не пристрелил, Лош.
Вымыли руки в тазу у двери, закурили, налили себе по стаканищу пива.
А Айлсин папа нас обоих с Айлсой облапил.
— Славные ребятишки, — говорит. — Нам всем такими только гордиться.
30
Мы потом с Айлсой вышли и встали в море под звездами.
— До каждой из них миллион миллионов миль, — говорю. — Отсюда — совсем маленькие, а на самом деле каждая — огромное солнце.
Небо прочеркнула падучая звезда — и целый миг не было наверху ничего ярче.
— А эта, может, всего с ноготок, — говорю. Подрыгал в воде босыми ногами. По нам скользнул луч маяка.
— И почему оно все так сложно? — говорю.
Айлса рассмеялась.
— А ты слишком много думаешь, — отвечает.
Я знал, что она права. Попытался выбросить из головы все, кроме моря, ночи и Айлсы.
— А как ты лечила этого олененка? — спрашиваю.
— Я же тебе сказала.
— Что, прямо вот так?
— Может любой дурак.
— А папу моего вылечишь?
— Твоего папу?
— Кажется, он серьезно заболел. Попросишь Бога, чтобы он поправился?
— Конечно. Только и ты должен попросить тоже. Когда двое просят, оно надежнее. А что с ним такое?
— Не знаю. Может, и ничего.
— Ну, тогда точно справимся.
Она снова рассмеялась:
— Странный ты все-таки, Бобби Бернс. Давай прямо сейчас.
— Чего?
— Попросим прямо сейчас. Давай.
Она подвела меня к кромке воды. Мы встали на колени на мокром песке. Айлса сложила ладони.
— Давай, — говорит, и тогда я тоже сложил ладони.
— Закрой глаза, — говорит, и я закрыл глаза.
— Пусть папа Бобби поправится, — говорит. — Повторяй, Бобби.
— Пусть папа поправится, — говорю.
И уставился в бесконечное небо.
— Еще раз скажи, — говорит Айлса. — Попроси как следует. Поговори с Богом.
— Пусть папа поправится, — шепчу.
— А теперь нужно этого захотеть — очень, очень, очень, очень, очень.