Заглоба стиснул зубы и дал себе слово не перебивать его больше.
— Хорошо, милый мой, — сладко сказал Подбипента, — но ты нам говори о Богуне, а не о грушах
— О Богуне! Пусть будет о Богуне! Итак, Богун думает, что нет вернейшего и преданнейшего ему друга и слуги, как я, хотя он в Чигирине ранил меня; я присматривал за ним во время болезни, перевязывал раны, когда-Курцевичи его ранили. Я его еще надул тогда, сказав, что не хочу служить панам, а предпочитаю казацкую жизнь, потому что она прибыльнее, а он поверил. Ну как ему было не поверить мне, когда я возвратил ему здоровье?! За это он меня очень полюбил и щедро наградил, не зная о том, что я дал себе клятву отомстить ему за эту чигиринскую обиду, и если я не убил его тогда, так это только потому, что не пристало шляхтичу убивать больного неприятеля в постели ножом под мышку, как свинью.
— Хорошо, мы это тоже знаем, — сказал Володыевский, — но где и как ты теперь отыскал его?
— А это, видите ли, было так: когда мы прижали Яворских (они, наверное, пойдут с сумой, иначе и быть не может!), то я подумал, теперь мне пора поискать Богуна и отомстить ему за мою обиду. Я доверил свою тайну родителям и дедушке; а он (у него богатая фантазия) сказал: "Если ты поклялся отомстить, то ступай с Богом, иначе будешь дураком". Ну, я и пошел с мыслью, что если найду Богуна, то и о княжне, если она жива, быть может, кое-что узнаю, а лотом, когда застрелю его и приеду к моему господину с новостями, то не останусь без вознаграждения!
— Конечно, не останешься без награды! И мы тебя вознаградим за это, — сказал Володыевский.
— А от меня, братец, ты получишь лошадь с полным убором, — прибавил Лонгин.
— Покорно благодарю, — сказал обрадованный юноша, — за добрые вести; лошадь с седлом и мундштуком — прекрасная награда, а я если получу подарок, то не пропью…
— Черт меня побери, — проворчал Заглоба.
— Итак, выехав из дому… — подсказал Володыевекмй.
— Выехав из дому, — продолжал Жендян, — я думал, куда ехать? В Збараж — потому что оттуда и до Богуна недалеко и скорей я узнаю о моем господине; ну, я и поехал на Белую и Влодаву; во Влодаве лошади мои устали, и я остановился покормить их. А там была ярмарка, и все постоялые дворы были заняты шляхтой; я обратился к мещанам — и там шляхта! А только один жид сказал мне: "У меня была пустая изба, но и ту занял какой-то раненный шляхтич". Тем лучше, говорю, я умею ходить за больными, а ваш цирюльник, как водится во время ярмарки, вероятно, всюду не может успеть. Говорил еще жид что этот шляхтич сам себя лечит и не хочет никого видеть, а потом пошел спросить. Видно, больному было хуже, потому что он велел впустить меня. Я вошел и смотрю, кто лежит в постели? Оказалось, что это Богун. Я перекрестился. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Я испугался, а он меня сразу узнал, обрадовался — ведь он считает меня своим приятелем, — и сказал: "Тебя Бог послал ко мне! Теперь я не умру". А я говорю: "Что вы здесь делаете?" На это он палец приложил к губам и потом только рассказал мне свои приключения, как его Хмельницкий поспал из-под Замостья к королю, тогда еще королевичу, и как поручик Володыевский ранил его в Линкове.
— Что ж он? С благоговением вспоминал обо мне? — спросил маленький рыцарь.
— Не могу иначе сказать, он неплохо отзывался о вас "Я думал, — говорил Богун, — что это какой-то малыш, выкидыш, а оказалось, что он рыцарь первой руки и чуть не разрубил меня пополам". Но когда он вспоминает Заглобу, то хуже, чем прежде, скрежещет зубами, за то, что он подговорил вас драться с ним.
— Черт его побери, я теперь уж не боюсь его! — ответил Заглоба.
— Мы подружились с ним по-прежнему, — продолжал Жендян, — даже еще больше, и он мне все рассказал: как он был близок к смерти, как его в Линкове взяли в барский дом, приняв его за шляхтича, а он отрекомендовал себя Гулевичем из Подолии, как его потом вылечили и как гуманно обходились с ним, за что он поклялся им вечной благодарностью,
— Что же он делал во Влодаве?
— Он пробирался на Волынь, но в Ларчеве у него снова вскрылись раны, потому что когда он ехал, выпал из телеги, и пришлось ему остаться там, хотя и со страхом, так как его легко могли убить. Он сам мне это сказал: "Я был послан с письмами, но теперь не имею доказательств, кроме пернача, и если бы узнали кто я, то меня не только разорвала бы шляхта, но первый встретившийся комендант повесил бы меня, не спрашивая позволения". Когда он мне это сказал, я ему и говорю: "Хорошо знать, что первый комендант может вас повесить". А он: "Как так?" — "Да так, говорю, нужно быть очень осторожным и ничего не говорить о том, а я вам окажу эту услугу". Он начал благодарить меня и уверять, что наградит меня за это. "Теперь у меня нет денег, но есть драгоценности, и я их отдам тебе, а потом осыплю золотом, но только сделай для меня еще одну услугу".
— Ага! — воскликнул Володыевский. — Пойдет о княжне дело.
— Совершенно верно; но я должен изложить все по порядку. Когда он сказал мне, что у него нет денег, так я окончательно потерял к нему уважение; постой, думаю, я теперь тебе отплачу! А он говорит: "Я болен, сил нет, а меня ждет далекий и опасный путь. Если я, говорит, попаду на Волынь, отсюда туда недалеко, то уж буду между своими, но туда, к Днестру, я не могу ехать, во-первых, сип у меня не хватит, а во-вторых, — нужно проезжать через вражий край, около замков и войск; поезжай ты вместо меня". — "Куда?" — спрашиваю. "Под Рашков, потому что княжна скрыта у сестры Донца, колдуньи Горпины". Я спрашиваю: "Княжна?". — "Да", — ответил он, — я ее там скрыл чтоб людской глаз не мог ее увидеть. Ей там хорошо, и она, как княжна Вишневецкая, спит на парче".
— Говори, ради Бога, скорее! — крикнул Заглоба.
— Что скоро, то не хорошо, — спокойно ответил Жендян. — Услышав это, я очень обрадовался но, не выдав себя, сказал: "Там ли она и теперь? Ведь уж давно как вы ее отвезли туда?" Он поклялся, что Горпина, его верная собака, будет держать ее хоть десять лет, пока он не вернется назад, и что княжна наверняка там, потому что туда ни ляхи, ни татары, ни казаки не могут прийти, а Горпина не нарушит его приказания.
Во время рассказа Жендяна Заглоба лихорадочно дрожал, маленький рыцарь радостно качал головой, а Подбипента поднял глаза к небу.
— Что она там — это верно, — продолжал слуга, — лучшим тому доказательством служит то, что он меня послал туда Сначала я, будто колебался, чтобы не обнаружить своей радости, и говорю: "А зачем мне ехать туда?" — "А потому, что я сам не могу туда ехать. Если я живым с Влодавы на Волынь попаду, то поеду в Киев, там уже везде наши казаки главенствуют, а ты поезжай к Горпине и прикажи, чтобы она с княжной тоже ехала в Киев, в монастырь Пресвятой Девы".
— А, значит, не к Доброму Николе! — вскричал Заглоба. — Я говорил, что Ерлич солгал.
— В монастырь Пресвятой Девы, — продолжал Жендян. — "Я, говорит, дам тебе пернач, перстень и нож, а уж Горпина знает, что это значит, такое наше условие, и тем лучше, что дна знает тебя, что ты мой лучший друг. Поезжайте вместе, не бойтесь казаков, но татар остерегайтесь; и если заметите их, то избегайте встречи, им и пернач нипочем. Деньги, червонцы там есть, говорит, они зарыты в яре; на всякий отучай возьми их. По дороге говорите только: "Жена Бегуна едет!" — и вы не будете ни в чем нуждаться. Впрочем, колдунья сама сумеет поступить как нужно, только ты поезжай туда, а то мне, несчастному, некого послать и некому довериться здесь, в чужой стране, между врагами!" Он просил меня со слезами на глазах, и в конце концов эта бестия заставила меня поклясться, что я поеду к ней, и я, конечно, поклялся, прибавив про себя: поеду, но с моим барином! Обрадованный моим обещанием, он сейчас же дал мне пернач, перстень, нож и все драгоценности, какие только у него были при себе, и я взял их, подумав: пусть лучше все это останется у меня, чем у разбойника… На прощанье он мне рассказал, который тот яр над Валадинкой, как ехать и как вернуться; все мне рассказал так ясно, что я с завязанными глазами попал бы туда, и это вы увидите сами, господа, потому что я думаю, что мы все вместе туда поедем.
— Завтра же! — сказал Володыевский.
— Зачем завтра, сегодня еще с зарею велим седлать лошадей.
Несказанная радость овладела всеми, и слышалась только благодарность Создателю; другие потирали руки от удовольствия, задавая новые вопросы Жендяну, на которые он флегматично отвечал.
— Ах, чтоб тебе пуля в лоб! — воскликнул Заглоба. — Какого верного слугу имеет в тебе Скшетуский!
— Еще бы! — сказал Жендян.
— Он озолотит тебя.
— Я так и думаю, что он не оставит меня без вознаграждения, я же ему служу верно.
— А что же ты сделал с Богуном? — спросил Володыевский.
— Вот то и было для меня горе, что он лежал больной в постели и неловко было его пырнуть ножом; за это и мой пан не похвалил бы меня Такая уж судьба! Но что же мне было делать? Когда он все уже рассказал, что хотел сказать, и все отдал, я хватился за ум. Зачем, сказал я про себя, такой негодяй будет жить на свете, который и княжну запер, и меня побил в Чигорине? Пусть лучше не существует, и черт с ним! И о том я беспокоился, что он может выздороветь и двинуться с казаками за нами! Недолго думая, я пошел к коменданту Роговскому. который во Влодаве стоит со своим полком, и донес ему. что это — Богун, хуже всех бунтовщиков. Вероятно, он уже повешен
Сказав это, Жендян глупо рассмеялся и посмотрел на присутствовавших, как бы дожидаясь одобрения; но как он удивился, когда ему ответили молчанием. Только Заглоба, спустя некоторое время, проворчал: "Ну, не беда!", но Володыевский сидел молча, а Лонгин, чмокая, покачал головой и сказал:
— Ты, братец, нехорошо поступил, что называется, скверно.
— Почему? — спросил с удивлением Жендян. — Неужели лучше было ткнуть в него ножом?
— И так было бы нехорошо, и так неладно; но не знаю, чем лучше быть: убийцей или Иудою предателем?
— Что вы говорите? Ведь Иуда выдал не бунтовщика! А он враг как короля, так и Польши.