Неутомимый Иеремия немедля по окончании штурма повел падающих с ног солдат на вылазку, которая закончилась новым погромом врага, — и лишь после этого тишина объяла оба лагеря
Ночь была теплая, но пасмурная. Четыре черные фигуры бесшумно и осторожно подвигались к восточной оконечности вала. То были Лонгин, Заглоба, Скшетуский и Володыевский.
— Пистолеты хорошенько укрой, чтобы порох не отсырел, шептал Скшетуский. — Две хоругви всю ночь будут стоять наготове. Выстрелишь — примчимся на помощь.
— Темно, хоть глаз выколи! — пробормотал Заглоба.
— Оно и лучше, — сказал Лонгин.
— А ну, тихо! — перебил его Володыевский. — Я что-то слышу.
— Ерунда — умирающий какой-нибудь хрипит!..
— Главное, тебе до дубравы добраться…
— Господи Иисусе! — вздохнул Заглоба, дрожа как в лихорадке.
— Через три часа начнет светать.
— Пора! — сказал пан Лонгин.
— Пора, пора! — понизив голос, повторил Скшетуский. — Ступай с Богом!
— С Богом! С Богом!
— Прощайте, братцы, и простите, ежели перед кем виноват.
— Ты виноват? О Господи! — вскричал Заглоба, бросаясь ему в объятья.
И Скшетуский с Володыевским поочередно облобызали друга. В эту минуту рыцари не смогли сдержать рвущихся из груди рыданий. Один только Подбипента был спокоен, хотя вместе с тем и взволнован.
— Будьте здоровы! — еще раз повторил он.
И, подойдя к краю бруствера, он спустился в ров, через минуту показался на другом его берегу, еще раз сделал товарищам знак на прощание — и исчез в темноте.
Между дорогой до Залосциц и Вишневецким трактом находилась роща, пересеченная узкими лугами и соединяющаяся с громадным, старым и густым бором, идущим далеко за Залосцицы. Туда-то именно решил пробраться Подбипента.
Дорога была очень опасная, поскольку чтобы добраться до дубовой рощи, надо было пройти вдоль всего фланга казацкого лагеря, но Подбипента нарочно выбрал ее, так как около лагеря было больше всего людей и часовые меньше обращали внимание на проходящих К тому же все остальные дороги, яры, заросли и тропинки охранялись стражей, которую часто проверяли есаулы, сотники, полковники и даже сам Хмельницкий. О дороге через луга и вдоль Гнезны нечего было и думать, потому что там сторожили от сумерек до рассвета татары.
Ночь была пасмурная и до такой степени темная, что в десяти шагах нельзя было заметить не только человека, но даже и дерево. Это было благоприятное обстоятельство для рыцаря. Хотя, с другой стороны, и ему самому приходилось идти очень медленно и осторожно, чтобы не упасть в какую-нибудь из ям, вырытых поляками и казаками.
Таким образом он достиг недавно оставленных поляками окопов и, перейдя через ров, направился к казацким шанцам.
Дойдя до них, Подбилента остановился и стал прислушиваться; шанцы были пустьь Вылазка Иеремии после штурма заставила казаков отступить с позиции. Часть их пала, часть скрылась в лагере. Множество тел лежало на склонах и вершинах этих насыпей. Рыцарь ежеминутно спотыкался о трупы, переходил через них и продвигался вперед Иногда какой-нибудь слабый стон или вздох возвещали, что некоторые из лежащих еще живы.
За валами обширное пространство, тянувшееся до вторых окопов, построенных еще до прибытия Иеремии, тоже было усеяно трупами. Ям и рвов здесь было еще больше, и всюду виднелись траншеи, в которых также никого не было. Везде царило глубокое молчание, нигде не замечалось ни огня, ни человека — никого, кроме павших.
Подбилента прочел молитву за души умерших и направился дальше. Тихий шорох польского лагеря, который доносился до вторых валов, все более затихал, теряясь в отдалении, и наконец совершенно умолк. Рыцарь остановился и оглянулся в последний раз.
Теперь он уже почти ничего не мог видеть, так как в лагере не было огней, и только в одном окне замка слабо мигал свет, точно звездочка, которую то откроют, то закроют тучи, или как светлячок, что попеременно то блестит, то гаснет.
"Братья мои, увижу ли вас еще в жизни?" — подумал рыцарь.
И тоска придавила его, словно гигантский камень, так что он еле мог дышать. Там, где мерцает этот огонек, там свои, близкие, там братские сердца: князь Иеремия, Скшетуский, Володыевский, Заглоба, отец Муховецкий. Там его любят и жаждут защитить его, а здесь ночь, пустота, мрак, под ногами трупы, вверху хороводы душ, вдали же — стан заклятых, беспощадных врагов.
Тоска стала до такой степени тяжелой, что превысила силы этого гиганта. Душа его поколебалась.
В темноте на него налетела бледная тревога и стала шептать ему на ухо: "Ты не пройдешь, это невозможно! Вернись, есть еще время! Выстрели из пистолета, и весь эскадрон бросится к тебе на помощь… Через эти таборы, через этот ужас никто не пройдет".
В эту минуту польский лагерь, моримый голодом, ежедневно осыпаемый ядрами и гирями, полный смерти и трупного запаха, показался ему тихой, безопасной пристанью.
Там друзья не поставили бы ему в вину, если бы он вернулся. Он скажет им, что это превосходит человеческие силы, — а они сами уже не пойдут, никого не пошлют и будут ждать помощи от Бога или короля
А если Скшетуский пойдет и погибнет?
"Во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа Это дьявольское искушение, — подумал Подбипента. — Я готов к смерти и ничего худшего со мной не случится Это дьявол пугает слабую душу трупами и мраком, ибо он всем пользуется".
Неужели он, рыцарь, осрамится, потеряет славу, опозорит имя, не спасет войска, откажется от небесного венца? Никогда!
И он двинулся дальше, простирая вперед руки.
Вдруг до него донесся шорох, но уже не из польского лагеря, а с противоположной стороны, еще неясный, но глубокий и грозный, как ворчание медведя, внезапно раздавшееся в темном лесу. Но тревога оставила уже душу Подбипенты, тоска перестала мучить его и перешла лишь в дорогое воспоминание о близких; как бы отвечая угрозе, долетающей со стороны табора, он еще раз повторил в душе: "А все-таки я пойду".
Через некоторое время рыцарь очутился на том месте, где в первый день штурма княжеская кавалерия разбила казаков и янычар. Дорога здесь была уже более ровная, не было столько ям, рвов и трупов, так как казаки убрали павших в прежних боях Здесь было немного светлее, потому что это пространство не было занято земляными фортификационными сооружениями. Подбипента свернул в сторону, желая проскользнуть между западным прудом и табором.
Он теперь шел быстро, без препятствий, и ему уже казалось, что он достигает линии табора, как вдруг какие-то новые отголоски обратили его внимание.
Рыцарь тотчас остановился и через четверть часа ожидания услышал приближающийся топот и фырканье лошадей.
— Казацкий патруль! — мелькнуло у него в голове.
Вскоре до его слуха донеслись человеческие голоса, он быстро кинулся в сторону и прилег в первом попавшемся углублении, держа в одной руке пистолет, в другой меч.
Тем временем всадники еще больше приблизились и наконец поравнялись с ним. Было так темно, что он не мог их сосчитать, но слышал каждое произносимое ими слово.
— Им тяжело, но и нам тяжело, — говорил один из всадников сонным голосом. — А сколько здесь пало наших воинов!
— Господи! — промолвил другой. — Говорят, будто король уже недалеко… что с нами будет?
— Хан рассердился на нашего батьку, и татары угрожают, что они нас возьмут в неволю, если не будет кого иного.
— И на пастбищах с нашими дерутся. Батька запретил ходить в их стан, потому что кто туда пойдет — пропадет.
— Люди сказывают, что между татарами есть переодетые ляхи. Эх, чтоб этой войны не было!
— Нам теперь хуже, чем прежде.
— Хуже всего то, что недалеко король с большим войском.
— Эх! В Сечи теперь спал бы спокойно, а здесь шатайся впотьмах, как сиромаха.
— Здесь, должно быть, и сиромахи шляются, потому что лошади храпят.
Голоса постепенно отдалялись и совсем умолкли. Подбипента поднялся и отправился дальше.
Пошел мелкий дождик Стало еще темнее.
Слева от рыцаря что-то блеснуло, сначала один огонек, потом другой, третий, десятый. Теперь уже рыцарь был уверен, что находится на пинии неприятельского стана.
Огоньки находились на довольно значительном расстоянии один от другого и тускло горели. Очевидно, там уже все спали и, быть может, только кое-где пили или варили пищу на завтра.
— Слава Богу, что я иду после штурма и вылазки, — сказал про себя Подбипента. — Они, должно быть, устали.
Но чуть только он об этом подумал, как опять издали услышал лошадиный топот — ехал второй патруль.
К счастью земля здесь более потрескалась и потому легче было скрыться. Патруль прошел так близко, что чуть не наткнулся на Подбипенту. Хорошо; что лошади привыкли проходить мимо лежащих тел и не испугались.
Рыцарь двинулся дальше.
На пространстве тысячи шагов ему попались навстречу еще два патруля. Очевидно, весь этот круг был занят лагерем и его стерегли как зеницу ока. Подбипента радовался в душе, что, вероятно, не наткнется на пеших часовых, которых обыкновенно ставили перед табором, чтобы они подавали вести конным патрулям.
Но радость его продолжалась недолго. Едва прошел он незначительное расстояние, как вдруг шагах в десяти увидел перед собой какую-то черную фигуру. Хотя Подбипента был неустрашим, однако теперь дрожь пробежала по всему телу. Отступать или обойти было уже поздно. Фигура пошевелилась, очевидно, заметила его:
Настала минута колебания. Внезапно раздался пониженный голос:
— Васыль, это ты?
— Я, — тихо ответил рыцарь.
— А водка есть?
— Есть.
— Давай.
Подбипента приблизился.
— Что это ты такой высокий? — со страхом спросил часовой.
Что-то закипело в темноте. В ту же минуту короткое сдавленное восклицание вырвалось из уст часового, потом послышался точно треск ломающихся костей, тяжелое хрипение — и одна фигура упала на землю.
Подбипента двинулся дальше.
Но он уже не шел по той самой линии, так как судя по всему, это была линия форпостов, а потому направился еще ближе к лагерю, желая пройти между постами и рядами возов. "Если нет другой цепи постов, — подумал рыцарь, — то на этом пространстве я могу встретиться лишь с теми, которые выходят из лагеря на стену".