— Все это ни к чему. Достаньте мне пленных, от которых можно было бы что-нибудь узнать.
— Я ничего большего и не желаю, — ответил Оссолинский.
— Вернулись ли разъезды?
— Вернулись, но ничего не привезли.
— Ни одного пленного?
— Захватили только несколько человек окрестных крестьян, которые ничего не знают.
— А господин Пэпка вернулся? Ведь это ловкий воин.
— Ваше величество, — проговорил Радзейовский, — господин Пэпка не вернулся и не вернется, так как он пал в стычке.
Настало минутное молчание. Король направил сумрачный взгляд на горящие свечи и стал барабанить пальцами по столу,
— Значит, вы ничего не можете мне посоветовать? — сказал он наконец.
— Ждать! — ответил канцлер.
Чело Яна-Казимира покрылось морщинами.
— Ждать! — повторил он, — а тем временем Вишневецкий с войском погибнет под Збаражем.
— Гарнизон еще некоторое время продержится. — небрежно заметил Радзейовский.
— Молчите, если вам нечего больше сказать.
— Я, ваше величество, мог бы дать совет.
— Какой?
— Послать кого-нибудь под Збараж, будто бы для переговоров с Хмельницким. Посол убедится, там ли хан и, вернувшись, сообщит нам о положении дел.
— Это невозможно, — сказал король. — Теперь, когда мы объявили Хмельницкого бунтовщиком и назначили награду за его голову, а запорожским гетманом назначили Забуского, нам не подобает вступать в переговоры с Хмельницким.
— В таком случае отправить послов к хану, — проговорил Радзейовский.
Король вопросительно взглянул на канцлера, который поднял на него свои голубые строгие глаза и после минутного размышления сказал:
— Совет был бы хорош, но Хмельницкий, наверно, задержит посла — и все это ни к чему не приведет.
Ян-Казимир махнул рукой.
— Я вижу, — медленно промолвил он, — что у вас нет в виду никакого способа, а потому, скажу вам свой. Я прикажу протрубить поход и двинуть со всем войском под Збараж. Да будет воля Божья! Там мы узнаем, есть ли хан или его нет.
Канцлер знал неудержимую отвагу короля и не сомневался, что он готов это сделать. С другой стороны, ему было известно, что если король что-нибудь задумает, то никакие уговоры не помогут. Ввиду этого Оссолинский сразу не противился, даже одобрил мысль, но советовал не спешить, говорил, что это можно сделать завтра или послезавтра, а тем временем могут прийти благоприятные вести. Каждый лишний день будет усиливать замешательство черни, истомленной поражениями под Збаражем и тревожимой вестями о приближении короля. Мятеж может растаять от обаяния одного имени короля, как снег от лучей солнца, но на это надо время. Король держит в своих руках спасение всей Польши и потому не должен подвергать себя опасности, тем более что в случае несчастья збаражские войска неминуемо погибнут.
— Делайте, что хотите, лишь бы завтра у меня были необходимые сведения.
И опять воцарилось молчание. Луна осветила своими лучами окно.
— Который час? — спросил король.
— Скоро полночь, — ответил Радзейовский.
— Я не буду спать эту ночь. Объеду лагерь, и вы поедете со мной. Где Убальд и Арцишевский?
— В лагере. Я пойду и скажу, чтобы привели лошадей, — сказал Радзейовский.
И он приблизился к дверям. Внезапно в сенях послышалось какое-то движение, оживленный разговор, отголоски торопливых шагов, потом двери раскрылись, и в комнату, запыхавшись, вошел придворный Тизенгэуз.
— Ваше величество! — воскликнул он. — Прибыл офицер из Збаража.
Король порывисто встал с кресла, канцлер тоже, и у обоих вырвался возглас:
— Не может быть!
— Прибыл, ваше величество, он стоит в сенях.
— Давайте его сюда! — воскликнул король, хлопнув в ладоши. — Ради Бога, ведите его.
Тизенгауз исчез, и через минуту вместо него на пороге появилась какая-то высокая фигура.
— Подойдите ближе, — сказал король, — ближе! Мы рады вас видеть!
Офицер подошел к самому столу, и при виде его король, канцлер и Радзейовский отступили в изумлении. Перед ними стоял какой-то страшный человек, чуть ли не призрак; изодранная одежда еле закрывала его исхудалое тело, лицо было посиневшим, запачканным кровью и грязью, глаза горели лихорадочным огнем, черная всклокоченная борода спускалась на грудь; от него шел трупный запах, а ноги его до такой степени дрожали, что он должен был опереться на стол.
Король и его приближенные смотрели на прибывшего широко раскрытыми глазами. В эту минуту распахнулись двери и в залу вошли разные должностные лица и военачальники: генералы Убальд, Арцишевский, литовский подканцлер Синега и другие. Все Стали за королем и с удивлением смотрели на офицера. Король спросил:
— Кто ты?
Прибывший раскрыл рот, хотел говорить, но судорога свела челюсти, подбородок задрожал, и воин лишь с трудом прошептал.
— Из… Збаража.
— Дайте ему вина! — раздался чей-то голос.
В одно мгновение ему подали кубок вина, который прибывший выпил с усилием. Канцлер скинул с себя мантию и покрыл ею офицера.
— Теперь можешь говорить? — через некоторое время спросил король.
— Могу, — уже более твердым голосом ответил рыцарь.
— Кто ты такой?
— Ян Скшетуский… гусарский поручик.
— Из какого отряда?
— Русского воеводы.
По зале пронесся шепот.
— Что слышно у вас? Что слышно? с лихорадочной поспешностью спрашивал король.
— Нищета… голод… смерть…
Король закрыл глаза.
— Боже! Боже! — говорил он тихим голосом и через минуту спросил:
— Долго ли еще можете продержаться?
— Пороху очень мало. Неприятель подступил к самому валу…
— Много ли неприятеля?
— Хмельницкий… и хан со всеми ордами.
— Хан там?
— Да.
Настало глухое молчание. Присутствующие переглядывались, на всех лицах отразилась неуверенность.
— Как же вы могли выдержать? — спросил канцлер с сомнением в голосе.
При этих словах Скшетуский поднял голову, лицо приняло гордое выражение, и он ответил неожиданно сильным голосом:
— Мы отразили двадцать штурмов, шестнадцать раз разбили неприятеля в открытом поле и сделали семьдесят пять вылазок.
И опять воцарилось молчание.
Внезапно король выпрямился, тряхнул париком, как лев гривой, его желтоватое лицо окрасилось румянцем, глаза загорелись огнем.
— Клянусь Богом! — воскликнул он. — Довольно мне этих советов, этого выжидания. Есть хан или его нет, пришло ли всеобщее ополчение или не пришло — мне все равно. Мы сегодня же двинемся под Збараж.
— Под Збараж! Под Збараж! — послышались голоса.
Лицо прибывшего тотчас прояснилось.
— Ваше величество! — проговорил он. — С вами жить и умереть.
Эти слова привели в умиление благородного короля, и он, не обращая внимания на грязь и кровь, покрывавшие рыцаря, обнял его и сказал:
— Ты мне милее, чем иные в шелках и бархате. Клянусь Мадонной, менее достойных награждают разными почестями! Знай же, что ты не останешься без награды за то, что совершил. Не возражай, я — твой должник!
В зале раздались восторженные голоса:
— Нет более великого рыцаря, чем он!
— Этот и между збаражскими рыцарями первый!
— Ты стяжал бессмертную славу!
— Как же ты пробрался через станы казаков и татар?..
— Я скрывался в болотах, в тростниках, шел через леса… блуждал… прокрадывался…
— Дайте ему есть! — крикнул король.
— Есть! — повторили другие.
— Дать ему одежду!
— Завтра тебе дадут коня и одежду, — проговорил король. — У тебя ни в чем не будет недостатка.
Все, по примеру короля, рассыпались в похвалах рыцарю. Опять стали закидывать его вопросами, на которые он отвечал с величайшим трудом, так как им все более овладевала слабость. Скшетуский был уже почти в полубессознательном состоянии. Через несколько минут ему принесли пищу. Вскоре в залу вошел королевский проповедник священник Цецишовский.
Сановники с почтением расступились перед ним, так как это был очень ученый священник, пользовавшийся всеобщим уважением, и его слово значило едва ли не больше в глазах короля, чем слово канцлера, а с амвона он иногда высказывал такие вещи, которые и на сейме не всякий осмелился бы затронуть.
Его тотчас окружили и стали рассказывать о том, что пришел офицер из Збаража, что там князь Вишнёвецкий с ничтожным по численности отрядом, несмотря на голод и страшные лишения, громит хана и Хмельницкого, который за весь истекший год не потерял столько людей, сколько в последние месяцы под Збаражем, — и наконец, что король хочет двинуться на выручку, хотя бы там пришлось погибнуть со всем войском.
Священник молча слушал, ежеминутно поглядывая на измученного рыцаря, который в это время ел, так как король приказал ему не обращать внимания на свое присутствие
— А как зовут этого офицера? — спросил наконец священник.
— Скшетуский.
— Ян?
— Да.
— Гусарский поручик князя-воеводы русского?
— Да-
Священник поднял кверху свое покрытое морщинами лицо и стал молиться, а потом сказал.
— Возблагодарим Бога, ибо неисповедимы Его пути, которыми он ведет человека к счастью и покою. Аминь. Я знаю этого офицера.
Скшетуский услышал это и невольно обратил взгляд на священника, но его лицо, фигура и голос были ему совершенно незнакомы.
— Так вы, один из всего войска, решились пробраться через неприятельский лагерь? — спросил его священник:
— До меня пошел один благородный рыцарь, но он, к несчастью, погиб, — ответил Скшетуский.
— Тем больше ваша заслуга, что вы отважились потом идти. Судя по вашему виду, эта дорога была ужасна. Бог милостиво принял вашу жертву и привел вас сюда
Внезапно священник обратился к Яну-Казимиру.
— Ваше величество, — проговорил он, — значит, это вашего величества неизменное решение идти на помощь к князю-воеводе русскому?
— Я поручаю вашим молитвам, отче, — ответил король, — отчизну, войско и себя, так как знаю, что это страшное предприятие, но мне невозможно допустить, чтобы князь-воевода погиб в этих несчастных окопах с такими доблестными рыцарями, как вот этот, что теперь перед нами…