Это были Заглоба и Елена.
— Надо дать отдых лошадям, — повторил Заглоба. — Они и вчера пришли без отдыха из Чигирина в Разлоги; так долго не выдержат, и я боюсь, чтобы они не пали. Ну, как вы себя чувствуете?
Заглоба посмотрел на свою спутницу и, не дожидаясь ответа, воскликнул:
— Позвольте взглянуть на вас при дневном свете. Ого! на вас платье ваших братьев? Славный же вы казачок У меня никогда в жизни не было еще такого казачка; думаю только, что Скшетуский отнимет его у меня! А это что? О! ради Бога! Спрячьте ваши волосы, а то сразу увидят, что вы женщина.
Действительно, по плечам Елены от быстрой езды и ветра рассыпались волны черных волос.
— Куда мы едем? — спросила она, стараясь спрятать волосы под шапочку.
— Куда глаза глядят.
— Так не в Лубны?
На лице Елены выразилась тревога, а в глазах, когда она посмотрела на Заглобу, блеснуло недоверие.
— Видите ли, княжна, — отвечал Заглоба, — у меня свой разум, и поверьте, что я все хорошо обдумал. Мой расчет основан на мудром правиле: не беги туда, где тебя будут искать. Итак, если за нами гонятся в эту минуту, то, конечно, по дороге в Лубны, так как я вчера громко расспрашивал про эту дорогу и Богуну сказал, что мы едем туда, а мы поедем в Черкассы Если они погонятся за нами, то тогда только, когда убедятся, что нас на лубнянской дороге нет, а это займет по крайней мере два дня; мы тогда уже будем в Черкассах, где стоят польские полки Пивницкого и Рудомина, а в Корсуни находятся все гетманские силы. Теперь вы поняли меня?
— Понимаю, и до конца жизни буду благодарна вам. Не знаю, кто вы и откуда вы взялись в Разлогах, но думаю, что Бог послал мне вас на защиту и спасение; я скорее убила бы себя, чем отдалась этому разбойнику.
— Этот вампир хотел воспользоваться вашей невинностью.
— Что я ему сделала, несчастная! За что он меня преследует? Я давно его знаю и ненавижу: он всегда возбуждал во мне только страх. Неужели я одна только на свете, что он из-за меня пролил столько крови и убил моих братьев?! Боже мой, при одном воспоминании у меня стынет кровь. Что мне делать? Куда от него скрыться? Не удивляйтесь моим жалобам, я несчастна и мне стыдно за его любовь, я предпочитаю ей смерть.
Щеки Елены запылали, и слезы презрения и страдания покатились по ним…
— Не спорю, — сказал Заглоба, — ваш дом постигло большое несчастье, но позвольте вам сказать, что ваши родные сами виноваты в этом. Не надо было обещать вашей руки казаку и обманывать его; когда он узнал об этом, то страшно рассердился, и все мои увещевания не помогли. Жаль и мне ваших убитых братьев, в особенности младшего; он был еще совсем ребенок, но видно было, что вырос бы героем.
Елена заплакала.
— Ваши слезы неуместны в платье, которое на вас теперь надето; вытрите их и смотрите на все, как на волю Божью, он накажет убийцу; да он уже и наказал его: пролив даром кровь, он вас, единственную и главную цель всех злодейств… потерял.
Заглоба на минуту умолк, потом продолжал опять:
— Ох, какую он бы мне задал теперь трепку, если бы я попался ему в руки! Содрал бы с меня шкуру! Вы не знаете, что я в Галате пострадал уже от турок, но другой раз не желаю, и поэтому еду не в Лубны, а в Черкассы. Хорошо было бы скрыться у князя, но если догонят? Вы слышали, что, когда я отвязывал лошадей, слуга Богуна проснулся? А если он поднял тревогу? Тогда они сейчас же послали за нами погоню и могут догнать нас через час, потому что у них есть свежие княжеские лошади, а у меня не было времени выбирать. Этот Богун — дикий зверь, я так его ненавижу, что скорей бы желал видеть черта, чем его. Сохрани нас, Господи, от его руки! Он сам погубил себя, оставив Чигирин вопреки приказанию гетмана и ослушавшись русского воеводы; ему теперь остается только бежать к Хмельницкому; но плохо ему придется, если тот разбит, что уже могло случиться. Жендян встретил за Кременчугом войска, шедшие под начальством Барабаша и Кшечовского против Хмеля, да кроме того еще Стефан Потоцкий двинулся с конницей сухим путем. Но Жендян из-за починки чайки просидел в Кременчуге десять дней, а пока он добрался до Чигирина, битва уже началась, и мы дожидались известий.
— Так Жендян, верно, привез письма из Кудака? — спросила Елена.
— Да; письма от Скшетуского к княгине и к вам, но Богун их перехватил; узнав из них обо всем, убил сейчас же Жендяна и пошел мстить Курцевичам.
— Несчастный мальчик! Из-за меня он лишился жизни.
— Успокойтесь, княжна, он будет жив.
— Когда же это случилось?
— Вчера утром Богуну убить человека все равно что выпить кубок вина. А прочитав письма, он так ревел, что весь Чигирин дрожал.
Разговор прекратился. Небо уже розовело: на востоке виднелась яркая заря, окруженная золотой полосой; воздух был свежий, возбуждающий, и лошади начали весело ржать.
— Ну скорей теперь, с Богом! — сказал Заглоба. — Лошади отдохнули, и нечего терять времени…
Они снова поскакали и долго летели без отдыха, но вдруг перед ними показалась какая-то черная точка, приближающаяся с необыкновенной быстротой.
— Что это могло, бы быть? — сказал Заглоба. — Придержим немного лошадей. Это какой-то всадник
Действительно, к ним приближался всадник, который, прильнув лицом к гриве своего коня, все еще продолжал стегать его нагайкой. Конь его, казалось, совсем почти не прикасался к земле.
— Что это за дьявол и чего он так петит? Ну и летит же! — сказал Заглоба, вынимая на всякий случай пистолет.
Всадник между тем был уже в тридцати шагах.
— Стой! — крикнул Заглоба, прицеливаясь. — Кто ты? Всадник приподнялся на седле, но, едва взглянув на Заглобу, воскликнул: "А! господин Заглоба!" Это был Плесневский, слуга старосты из Чигирина.
— Что ты тут делаешь? Куда скачешь?
— Поворачивайте и вы за мной! Несчастие! Видно, настал суд Божий!
— Что случилось, говори?
— Чигирин занят запорожцами, а мужики режут шляхту. Суд Божий!
— Во имя Отца и Сына… что ты говоришь… Хмельницкий…
— Да, Потоцкий побежден, Чарнецкий в плену. Татары идут с казаками, а с ними Тугай-бей.
— А Барабаш и Кшечовский?
— Барабаш погиб, Кшечовский перешел к Хмельницкому, Кривонос еще вчера ночью пошел на гетманов, а Хмельницкий сегодня до рассвета. Сила страшная! Весь край в огне; мужичье поднимается, кровь льется повсюду! Бегите!..
Заглоба вытаращил глаза, раскрыл рот и не мог вымолвить ни слова.
— Бегите! — повторил Плесневский.
— Иисусе Христе! — простонал Заглоба.
— Господи Иисусе! — повторила Елена и начала плакать.
— Бегите, остается уже мало времени.
— Где? Куда?
— В Лубны.
— А ты тоже едешь туда?
— Да, к князю-воеводе.
— Черт возьми! — воскликнул Заглоба. — А где же гетманы?
— Под Корсунью, но Кривонос, верно, уж бьется с ними.
— Кривонос он или Прямонос, пусть его чума задушит! Туда, значит, нечего ехать. Все равно что льву в пасть, на погибель. А тебя кто послал в Лубны? Твой господин?
— Нет, он бежал, а меня спас мой кум, запорожец: он мне и помог уйти. Еду в Лубны по собственному внушению, потому что не знаю, куда скрыться.
— Минуй только Разлоги: там Богун, он тоже хочет пристать к мятежникам.
— О, Господи помилуй! В Чигорине говорили, что мужичье подымается и в Заднепровье.
— Может быть! Отправляйся же свой дорогой, с меня достаточно думать о своей шкуре.
— Я так и сделаю! — сказал Плесневский и, ударив нагайкой коня, поскакал.
— Не заезжай в Разлоги! — крикнул ему Заглоба. — Если встретишь Богуна, не говори, что видел меня, слышишь?
— Слышу, — ответил Плесневский, — с Богом! — и полетел, будто за ним гнались.
— Черт возьми! — сказал Заглоба. — Бывал я в разных переделках, но такой оказии со мной еще не случалось. Спереди Хмельницкий, сзади Богун. Глупо я сделал, что сразу не уехал с вами, княжна, в Лубны, но теперь не время говорить об этом. Тьфу! Все мое остроумие годится теперь разве только на чистку сапог. Что делать? Куда деваться? Видно, во всей Польше нет угла, где бы человек мог умереть естественной смертью. Благодарю за такой сюрприз, пусть другие пользуются им.
— Милостивый государь, — проговорила Елена, — мои два брата, Юрий и Федор, живут в Золотоношах; может быть, они помогут нам спастись?
— В Золотоношах? Подождите-ка… В Чигирине я познакомился с неким Унежицким, у которого там два имения: Кропивна и Чернобой. Отсюда далеко, дальше чем в Черкассы. Но что делать? Если другого выхода нет, то бежим хоть туда. Надо только съехать с дороги; путь через степи и леса не так опасен. Если бы хоть на недельку скрыться, хотя бы в лесах, а в это время гетманы покончат, верно, с Хмельницким, и на Украине все затихнет. Но не затем спас нас Бог из рук Богуна, чтобы мы погибли. Надейтесь на Бога! Ну ничего, успокойтесь!.. Я уже оправился. Я уж бывал в разных оказиях. Когда-нибудь, в свободное время, я вам расскажу, что со мной случилось к Галате, из чего вы заключите, что тогда мне пришлось туго, а все-таки моя смекалка помогла мне выйти целым и невредимым; правда, борода поседела, но это не беда. Однако нужно съехать с дороги. Сворачивайте; вы отлично правите конем, как самый ловкий казачок! Никто нас не увидит в этой высокой траве.
Действительно, чем дальше они углублялись в степь, тем трава становилась выше, так что наши всадники совершенно скрылись в ней, но лошадям тяжело было идти и они скоро устали.
— Если мы хотим, — сказал Заглоба, — чтобы эти клячонки еще послужили нам, то надо слезть и расседлать их Путь они поедят, а то, пожалуй, откажутся идти дальше. Я думаю, что мы скоро доберемся до Каганлыка, чему я очень был бы рад; нет ничего лучше его тростников: как спрячешься в них, сам черт не найдет… Лишь бы только не заблудиться.
Заглоба сошел с лошади и помог сойти Елене; расседлав лошадей, ой стал доставать провизию, которой предусмотрительно запасся в Разлогах.
— Надо подкрепиться, — сказал он, — дорога дальняя. Помолитесь святому Рафаилу, чтобы мы благополучно совершили путь. В Золотоношах есть старая крепость, может быть, там найдется и какой-нибудь гарнизон. Плесневский говорил, что мужичье поднимается и в Заднепровье. Гм, может быть; здесь везде народ бунтуется легко, но в Заднепровье есть могучая рука князя, которая дьявольски тяжела! Хотя у Богуна шея здоровая, но если эта рука прикоснется к ней, то он поклонится до земли… дай-то Бог! Ну, кушайте, барышня!