— Да, были, мы их переправили на другую сторону, — сказал перевозчик
— А был с ними дед?
— Был.
— И немой мальчик с ним?
— Да
— Каков из себя этот дед?
— Не старый, толстый, и на одном глазу бельмо.
— Это он, — прошептал Антон. — А мальчик? — спросил он снова.
— О, мальчик — просто херувим! Такого мы и не видели
Между тем они переплыли на другой берег, и Антон знал уже, что ему надо делать.
— Ой, привезем мы молодицу атаману! — пробормотал он и, обращаясь к казакам, крикнул: — Вперед!
Они помчались, точно стадо перепуганных дроф, хотя дорога была тяжелая. Казаки въехали в большой овраг, на дне которого была дорога, сделанная самой природой. Овраг тянулся до Коврайца, и казаки летели несколько миль без отдыха. Наконец уже показалось широкое устье оврага, как вдруг Антон осадил коня. Что это? Проход заслоняла какая-то конница, спускавшаяся в овраг, по шести человек в ряд; их было около трехсот всадников. Увидев их, Антон побледнел, хотя был опытный и храбрый воин. Сердце его забилось; в этих людях он узнал драгун князя Иеремии.
Уходить было поздно, его отделяли от драгун каких-нибудь двести шагов, а утомленные лошади казаков не могли бы уйти от погони. Драгуны, увидав их, рысью поскакали к ним и вскоре окружили их со всех сторон.
— Чьи вы люди? — грозно спросил поручик
— Богуновы, — ответил Антон, видя, что нужно говорить правду, потому что самый цвет одежды выдал бы их И, узнав поручика, которого видывал в Переяславле, прибавил с притворной радостью: — Господин поручик Кушель, слава Богу!
— А, это ты, Антон! — сказал офицер, узнав есаула. — Что вы тут делаете? Где ваш атаман?
— Гетман послал нашего атамана к князю просить помощи, и он поехал в Лубны, а нам велел бродить по деревням и ловить беглых.
Антон врал как сивый мерин, но надеялся на то, что если драгунский полк идет от Днепра, то не знает еще ни о нападении на Разлоги, ни о битве под Васильевкой и зверском поступке Богуна.
Но поручик сказал:
— Однако можно подумать, что вы хотите примкнуть к бунтовщикам.
— О нет, — отвечал Антон, — если бы мы хотели идти к Хмелю, то не были бы по эту сторону Днепра.
— Правда, — сказал Кушель, — я не могу отрицать этого. Но, атаман не застанет князя в Лубнах.
— А где же князь?
— Уехал в Прилуки и, может, только вчера двинулся в Лубны.
— Жаль! У атамана есть письмо от гетмана для князя… А смею спросить вашу милость, вы идете из Золотонош?
— Нет. Мы стояли в Коленках, а теперь получили приказ идти к Лубнам: оттуда князь двинется на Хмеля со всеми силами. А вы куда идете?
— В Прохоровку, потому что там переправляются мужики,
— Много их убежало?
— Ой, много, много!
— Ну, поезжайте с Богом!
— Покорнейше благодарим вашу милость. Счастливого пути!
Драгуны расступились, и отряд Антона выехал из оврага; проехав его, Антон остановился у выхода и долго прислушивался, а когда драгуны исчезли из виду и за ними замолк последний, звук, он обратился к своим казакам и сказал:
— Знайте, дурни, что если б не я, то вы через три дня послыхали бы на колах в Лубнах. А теперь вперед во весь дух! — и они помчались.
"Счастье наше, — подумал Антон, — во-первых, что нам удалось спасти свою шкуру, и во-вторых, что эти драгуны не из Золотонош и что Заглоба разошелся с ними, ведь если бы он их встретил, он не боялся бы уже погони".
Действительно, судьба не благоприятствовала Заглобе: если бы он встретил Кушеля, то сразу избавился бы от тревог и опасностей.
В Прохоровке он узнал ужасное известие о корсунском поражении. Уже по дороге в Золотоноши по деревням и хуторам ходили слухи о великой битве и о победе Хмельницкого, но Заглоба не верил им, зная по опыту, что среди народа каждое известие всегда бывает преувеличено и что он любит рассказывать чудеса о казацких победах Но в Прохоровке все его сомнения рассеялись, страшная и зловещая истина поразила его. Хмель торжествовал: коронные войска были уничтожены, гетманы в плену, а вся Украина была объята огнем.
Заглоба в первую минуту растерялся; он был в ужасном положении, счастье ему изменило: он не нашел в Золотоношах никакого гарнизона, а жители были все против ляхов. Он не сомневался ни минуты, что Богун ищет его и рано или поздно нападет на его след и что гончая, которая гналась за ним, не даст себя сбить с верного пути. Имея за собой Богуна, перед собой — бунт, резню, пожары, татарские отряды и остервенелую толпу, он не знал, что ему предпринять. При таких условиях бегство было невозможно, в особенности с девушкой, хотя и переодетой в дедовского поводыря, но всюду обращавшей на себя внимание своей красотой. Действительно, было от чего потерять голову. Но Заглоба никогда не терялся надолго. Среди величайшего беспорядка в мыслях он отлично сознавал, что Богуна он боится сто раз больше, чем самого Хмельницкого, резни и бунта. При одной мысли, что он может попасть в руки страшного атамана, его пробирала дрожь. "Задал бы он мне трепку, — повторял он поминутно, — если бы я попался ему в руки!" Оставалось одно только спасение — бросить Елену, но он не хотел делать этого.
— Должно быть, — говорил он ей, — вы напоили меня каким-нибудь зельем, что я для вас готов на все, даже пожертвовать жизнью.
Он не допускал даже мысли, чтобы бросить ее, но что делать, он и сам не знал.
— Князя искать поздно! Передо мной море бунта; нырну в него, а потом, даст Бог, переберусь на другой берег. — И он решил переправиться на другой берег Днепра.
Но в Прохоровне это не легко было сделать, потому что Николай Потоцкий забрал для Кшечовского все лодки и чайки от Переяславля до самого Чигирина.
В Прохоровке был только один дырявый паром, которого ожидали тысячи сбежавшегося из Заднепровья народа. В деревне все хаты, хлева, гумна были переполнены; дороговизна страшная, и Заглобе пришлось, не шутя, зарабатывать кусок хлеба игрой на теорбане и песнями. Они не могли переправиться на другой берег целые сутки, так как паром пришлось чинить два раза, и Заглоба с Еленой провели холодную и ветреную ночь на берегу реки, у костров, с пьяными мужиками. Княжна падала от усталости и от боли в израненных ногах, натертых мужицкими сапогами; она боялась серьезно захворать. Лицо ее почернело, чудные глаза потухли, она каждую минуту боялась, что ее узнают или же неожиданно нагрянет Богун. В эту же ночь она увидела страшное зрелище. Мужики привели с устья Роси несколько шляхтичей, бежавших от татар к Вишневецкому, и, убивая их, страшно мучили. Кроме того в Прохоровке были две еврейские семьи; обезумевшая толпа бросила их в Днепр, а так как они не сразу потонули, то они топили их длинными палками, сопровождая все это дикими криками. Пьяные казаки заигрывали с захмелевшими молодицами, и страшные взрывы хохота зловеще разносились по темным берегам Днепра. Ветер раздувал костры, так что искры гасли в волнах Иногда толпой овладевала тревога, время от времени раздавались крики: "Люди, спасайтесь, Ерема идет!" Тогда толпа бросалась к берегу и толкалась в воду. Раз чуть незадавили Заглобу с княжной. Ночь была адская, бесконечная. Заглоба выпросил штоф водки, пил сам и заставил выпить и княжну, чтобы она не впала в обморок или не получила горячки. Наконец начало светать, но день вставал пасмурный, мрачный и бледный. Заглобе хотелось поскорее переправиться на ту сторону. К счастью, паром был уже исправлен, но его окружала страшная толпа.
— Место диду! — кричал Заглоба, держа перед собою Елену и охраняя ее от натиска толпы. — Иду к Хмелю и Кривоносу! Место диду, добрые люди, чтоб вас черная смерть задушила! Я не вижу и упаду в воду… Расступитесь, детки, чтобы вам паралич поломал все кости!.. Чтоб вам издохнуть на колах!.. — И Заглоба, крича и ругаясь, распихал своими могучими локтями толпу, втолкнул на паром Елену, потом пробрался сам и закричал:,
— Довольно! Чего там прете! И так вас много, придет и на вас очередь, а если и не придет, то не велика беда.
— Довольно, довольно! — кричали и те, которые уже были на пароме.
Наконец паром отвалил от берега, быстрые волны отнесли его по течению реки, к Домонтову. Они переплыли уже половину реки, как вдруг на прохоровском берегу послышались страшные крики. Поднялась сумятица; одни бежали, как бешеные, к Домонтову, другие прыгали в воду, третьи махали руками.
— Что случилось? — спрашивали на пароме.
— Ерема! — раздался голос.
Мужики с лихорадочной поспешностью начали грести, и паром несся по волнам, как казацкая чайка, В ту же минуту на прохоровском берегу показались какие-то всадники
— Войско Еремы! — закричали на пароме.
Солдаты вертелись, расспрашивая про что-то людей, и наконец закричали плывшим на пароме:
— Стой! Стой!
Заглобу облил холодный пот: он узнал людей Богуна. Это был Антон со своими казаками.
Но Заглоба не растерялся: он прикрыл глаза рукой, долго всматривался, как человек, имеющий плохое зрение, и наконец закричал, как будто с него сдирали шкуру:
— Детки! Это казаки Вишневецкого! Ради Бога, скорей к берегу, а паром надо изрубить, иначе мы все погибнем!
— Скорей, скорей, изрубить паром! — закричали и другие. Поднялся шум, из-за которого не слышно было криков из
Прохоровки. Паром ударился о береговую мель, и мужики начали выскакивать и рубить его топорами. Доски превращались в щепки, страх придавал силы разрушителям, а Заглоба все кричал:
— Руби, ломай! Спасайся! Ерема идет.
А на другом берегу крики при виде разрушения усилились, но было слишком далеко, чтобы разобрать, что кричат. Размахивание руками, походившее на угрозы, увеличило только поспешность ломки парома, и через минуту он исчез, но вот опять раздались крики ужаса и испуга.
— Скачут в воду! Плывут к нам! — кричали мужики.
Действительно, в воду прыгнул один всадник, за ним другой, третий и так далее, и все они пустились вплавь к противоположному берегу. Это была безумная-смелость, так как весной вода текла быстрые обыкновенного. Лошади, увлекаемые течением, не могли плыть прямо и, уносимые волнами, неслись с необычайной быстротой.