— Богун? — крикнули Володыевский и Заглоба.
— Да. Я его узнал, так как виден в Разлогах, и он меня тоже. И сказал Хмельницкому: "Это мой знакомый", а Хмельницкий, переменив мысли, ответил: "Если он твой знакомый, сынку, то дай ему пятьдесят талеров — а я дам ответ". И он дал ответ, а что касается талеров, чтобы подразнить зверя, я сказал, чтобы он их отдал своим гайдукам, а дружиннику не пристало получать подачки. Он отправил меня довольно вежливо, но едва я вышел, подходит ко мне Богун. "Мы виделись в Разлогах", — говорит он. "Да, — ответил я, — но я тогда не ожидал, что встречу тебя в этом обозе". А он на это: "Не собственная воля, а несчастье загнало меня сюда!" В разговоре я сказал, что это мы его победили под Ермолинцами. "Я не знал, с кем имею дело, и был ранен в руку, а люди мои думали, что это сам Ерема их бьет". И мы не знали, говорю, а то если бы Скшетуский знал, что это ты, один из вас не был бы уже в живых
— Это верно… А что ж он на это? — спросил Володыевский.
— Смутился и переменил разговор. Он рассказывал, как Кривонос послал его с письмами к Хмельницкому во Львов, чтобы он немного отдохнул, а Хмельницкий не хотел его отпустить обратно и дал ему другие поручения, как человеку представительному. Наконец он спросил: "Где Скшетуский?" А когда я ему ответил, что в Замостье, он сказал: "Так, может быть, встретимся там!" — и с этим мы расстались.
— Теперь догадываюсь: значит, после этого Хмель послал его в Варшаву, — сказал Заглоба.
— Да, но погодите еще. Я вернулся в крепость и отдал отчет о моем посольстве Вейгеру. Была уже поздняя ночь. На следующий день штурм был еще сильнее, чем первый. Я не успел повидаться с Скшетуским и только на третий день сказал ему, что виден Богуна и говорил с ним. При этом было много офицеров, между прочими и Роговский. Тот, услыхав это, язвительно сказал: "Я знаю, что здесь дело идет о девушке; если вы такой рыцаре, каким вас прославляют, так вызовите Богуна на поединок и будьте уверены, что этот забияка не откажется. Будем иметь, по крайней мере, прекрасное зрелище со стен. Впрочем, о вас Вишневецкие больше говорят, чем вы а действительности есть". — "Так вы советуете мне вызвать его на поединок? — сказал Скшетуский, смотря на Роговского так, что у того ноги подкосились. — Хорошо! Вы не верите нашим достоинствам, не знаю только, решитесь ли вы пойти к этой черни и вызвать Богуна от моего имени?" А Роговский ответил: "Смелости у меня хватит, но я вам ни сват ни брат, а потому и не пойду". И все начали смеяться над Роговским: "О, ты струсил, а когда дело шло о чужой шкуре, ты был храбр!" Роговский, будучи человеком самолюбивым, решился идти. На другой день он пошел: вызвать Богуна, но уже не застал его. Мы сразу не поверили этому, а только теперь, после того что вы мне рассказали, вижу, что это правда. Хмель, должно быть, послал Богуна, и вы его там убили.
— Так это и было, — сказал Володыевский.
— Скажите же нам, где мы теперь найдем Скшетуского, ведь надо же его разыскать, чтобы с ним вместе ехать спасать княжну?
— Вы узнаете о нем под Замостьем, там все говорят про него. Он и Роговский разбили казацкого полковника Калину, перебрасывая его от одного к другому. Потом Скшетуский единолично разбил два раза татарские чамбулы, Бурлая и несколько шаек.
— Как же Хмель позволяет это?
— Хмель от них отрекается и говорит, что они грабят вопреки его приказу. Иначе никто не поверил бы в его верность и послушание королю…
— Однако же скверное пиво в этой "Конской Воле", — заметил Заглоба.
— Проехав Люблин, вы уже поедете по опустошенному краю, — продолжал литвин, — потому что неприятельские подъезды зашли далеко и татары везде брали ясырь, а сколько они захватили около Грубешова и Замостья, одному Богу известно!
— Несколько тысяч отбитых пленных Скшетуский отослал в крепость. Он работает изо всех сил. не заботясь о собственном здоровье.
И Лонгин вздохнул, опустив голову, а потом продолжал:
— Я думаю, что Бог милосердный утешит Скшетуского и даст ему то, в чем он видит счастье свое, потому что велики заслуги этого рыцаря В эти времена испорченности и безнравственности каждый думает больше о себе, он же забыл себя. Он давно получил бы позволение от князя ехать искать княжну, а он, напротив, когда настали дни несчастья для дорогой отчизны, ни на минуту не оставил своей службы, продолжает трудиться, хотя в душе страдает.
— У него душа римлянина, — сказал Залюба
— Пример с него брать надо.
— В особенности вам, господин Подбипента, так как вы на войне не ищете пользы отчизны, а трех голов.
— Бог видит мою душу! — сказал Лонгин, поднимая глаза к небу.
— Бог наградил уже Скшетуского смертью Богуна, — сказал Заглоба, — и тем, что хоть на время в Польше установился мир, теперь он может подумать о розысках своей потери,
— Вы с ним поедете? — спросил литвин.
— А вы — нет?
— Я бы рад от всей души, да как поступить е письмами? Одно письмо я везу от валецкого старосты королю, другое князю, а третье к князю же от Скшетуского с просьбой о позволении…
— Мы ему уж везем позволение.
— Ну а как же с другими?
— Поезжай, если нельзя иначе. Впрочем, я вам скажу откровенно, что я рад бы иметь ваши кулаки в поисках княжны, но в другом отношении вы ни к чему, так как придется, по всей вероятности, переодеться в казацкие свитки, разыгрывать роль холопов, а ты всем лезешь в глаза своим ростом, и каждый спросит: "Что это за громадина? Откуда взялся такой казак?" Кроме того, вы не знаете их языка. Нет! Поезжайте в Краков, а мы сами как-нибудь справимся.
— И я так думаю, — сказал Володыевский.
— Верно, так должно быть, — ответил Подбипента. — Пусть вас Бог благословит и поможет. А вы знаете, где она находится?
— Богун не хотел сказать. Я знаю только то, что подслушал, когда Богун держал меня в хлеву, но и этого довольно.
— Как же вы ее найдете?
— Этолок моя беда! — сказал Заглоба. — Я бывал и в более затруднительном положении. Теперь дело только в том, чтобы скорей найти Скшетуского.
— Спросите в Замостье. Вейгер должен знать, он ведет с ним переписку, и Скшетуский отсылает к нему пленных Ну, Бог в помощь!
— И вам тоже, — сказал Заглоба. — Как будете у князя в Кракове, поклонитесь от нас Харлампу.
— Это кто такой?
— Это, литвин, такой красавец, что все фрейлины княгини с ума сходят по нем.
Лонгин задрожал.
— Вы шутите? — сказал он.
— Будьте здоровы! Противное здесь пиво, в этой "Конской Воле", — закончил Заглоба, подмигивая Володыевскому.
Глава XV
Подбипента уехал в Краков, с сердцем, пронзенным стрелой амура, а Заглоба с Володыевским — в Замостье, где они пробыли только один день, так как комендант, староста валецкий, объявил, что от Скшетуского он давно не получал никаких известий и что полки под его командой двинутся к Збаражу для охраны края от мятежных шаек. И. это было вероятным, потому что Збараж, как собственность Вишневецких, более всего подвергался опасности от нападения смертельных врагов князя. Благодаря этому Заглобе и Володыевскому предстояло долгое и трудное путешествие, а так как они собирались за княжной, то и отправились немедля, останавливаясь только по необходимости для отдыха или разгрома разбойничьих шаек, которые там и сям бродили еще.
Они ехали по таким разоренным местам, что по целым дням не видали живой души. Местечки были разрушены, деревни сожжены и пусты, народ побит и взят в плен. Везде встречались им только трупы людей, остовы домов, костелов, церквей да воющие на пепелищах собаки. Кто пережил татарско-казацкое нашествие тот прятался в лесных чащах и ежился от холода и голода, не смея выйти из своих убежищ, не веря, что несчастье уже миновало. Володыевский поневоле должен был кормить лошадей древесной корой или остатками зерна, оставшимися а полуобгоревших амбарах. Но они двигались довольно быстро, запасаясь, главным образом, теми припасами, которые отбивали у разбойничьих шаек.
После войны и голода наступил мороз — третий враг несчастного народа, но которого все-таки с нетерпением ждали, потому что он был верным препятствием войны. Володыевский, как человек опытный и хорошо знакомый с Украиной, надеялся, что поиски княжны скоро благополучно окончатся, так как главное препятствие, война, не помешает им.
— Не верю я, — говорил Володыевский, — чтобы Хмельницкий из-за любви к королю отступал, к Украине, это хитрая лиса! Он отлично знает, что казаки, не засев в траншеях, ничего не стоят, хотя бы их было впятеро больше против нас, им не устоять. Теперь они пойдут на зимовку, а стада свои выпустят в степь. Татарам тоже нужна добыча, и если зима будет суровая, то мы будем спокойны до новой травы.
— А может, и дольше: они все-таки уважают короля. Да нам и не нужно столько времени; если Бог позволит, то на масляной отпразднуем свадьбу Скшетуского.
— Только бы нам теперь не разъехаться с ним, а то было бы новое замедление.
— Не булавку же ищем, при нем ведь три полка. Быть может, мы его догоним под Збаражем, если он не замешкается где-нибудь с гайдамаками.
— Едва ли мы его догоним, но, вероятно, что-нибудь узнаем о нем по дороге, — возразил Володыевский.
Но узнать что-нибудь о нем оказалось трудно. Крестьяне рассказывали, что видели кое-где отряды, слышали о столкновениях с разбойниками, но не имели понятия, чьи это были войска; они могли быть как Роговского, так и Скшетуского. Вот все, что узнали два друга. Вместо этого до их сведения дошло, что казаки в стычке с литовцами потерпели поражение. Весть эта пролетела эхом еще до отъезда Володыевского из Варшавы, хотя в этом многие сомневались, теперь- же она распространилась по всему краю со всеми подробностями и выдавалась за истину. За бедствия, причиненные Хмельницким коронным войскам, заплатили литовские. Сложил свою голову Полксенжиц, старый и опытный вождь, и дикий Небаба, и Кшечовский, который добился не почестей и достоинств, не старосте и воеводств, а смерти на колу, как бунтовщик Казалось, сама Немезида отомстила ему за немецкую кровь, пролитую у Заднепровья, — кровь Флика и Вернера, так как он попал в руки немецких радзивилловских войск и, несмотря на тяжелые раны, был посажен на кол, на котором судорожно бился целый день, пока не испустил дух Таков был конец того, который, по своей храброс