Кшечовский пристально посмотрел ему прямо в глаза и спросил с ударением:
— Ты осаждал Кудак?
— Я? Что я с ума, что ли, сошел? Я прошел мимо, не истратив ни одного заряда, хотя старый слепец угощал меня ядрами. Кулак мне не нужен, мне Украина нужна, мне нужен ты, старый мой друг и благодетель.
— Что тебе от меня нужно?
— Поедем в степь, там потолкуем.
Они пришпорили коней и поехали. Беседа их продолжалась около часа. Когда они возвратились назад, лицо Кшечовского было бледно и страшно. Он тотчас же попрощался с Хмельницким, который сказал ему на прощанье:
— Нас только двое будет во всей Украине; над нами король и никого больше.
Кшечовский вернулся к своим. Барабаш и Флик ожидали его с нетерпением.
— Ну, что там? Что там? — посыпались расспросы с разных сторон.
— Высаживаться на берег! — повелительным голосом сказал Кшечовский.
Барабаш поднял отяжелевшие веки; какой-то странный огонь блеснул в его глазах.
— Как так?
— Высаживаться на берег! Мы сдаемся!
Яркая краска залила бледное лицо Барабаша. Он встал с котла, на котором сидел до тех пор, выпрямился, и вдруг этот согбенный старик преобразился в великана, полного жизни и силы.
— Измена! — прорычал он.
— Измена! — повторил Флик, хватаясь за рукоятку рапиры. Но прежде чем он обнажил ее, пан Кшечовский взмахнул саблей и сильным ударом уложил его наземь.
Кшечовский одним прыжком очутился в стоявшем поблизости челноке с четырьмя запорожцами и крикнул:
— Греби между лодок!
Челнок помчался стрелой. Пан Кшечовский, стоя посередине, с шапкой на окровавленной сабле, с горящими глазами, кричал сиплым голосом:
— Дети! Не будем убивать своих! Да здравствует Богдан Хмельницкий, гетман запорожский!
— Да здравствует! — повторили тысячи голосов.
— На погибель ляхам!
— На погибель!
Крикам с лодок отвечали возгласы запорожцев.
На дальних лодках еще не знали, в чем дело, и только когда весть о переходе пана Кшечовского на сторону запорожцев разнеслась повсюду, бешеный восторг охватил солдат республики. Шесть тысяч шапок взлетело вверх, шесть тысяч ружей выпалило в одну минуту. Но, увы! Эта радость должна была быть запятнана кровью: старый Барабаш предпочитал умереть, чем изменить знамени, под которым служил всю свою жизнь. Несколько десятков людей остались ему верны, и вот началась битва, короткая, страшная, какой бывает битва, где горсть людей, ожидающая не помилования, а смерти, борется с толпой. Ни Кшечовский, ни казаки не ожидали такого сопротивления. В старике полковнике проснулся прежний лев. На предложение сложить оружие он отвечал выстрелами и с булавой в руке, с развевающимися белыми волосами раздавал приказания громовым голосом, с юношеской энергией. Лодку его окружили со всех сторон. Люди с тех лодок, которые не могли подойти близко, соскакивали в воду и с остервенением карабкались на борт ладьи Барабаша. Сопротивление длилось недолго. Верные Барабашу солдаты, исколотые, изрубленные, все пали; остался он один с саблей в руках. Кшечовский протискался к нему.
— Сдайся! — крикнул он.
— Изменник! Погибай! — ответил Барабаш и замахнулся на него саблей.
Кшечовский быстро спрятался в толпу.
— Бей! — крикнул он казакам.
Но никто не хотел первым поднять руку на старца. К несчастью, полковник поскользнулся и упал.
Лежащий не внушал уже такого уважения, не возбуждал такого страха, и десятки копий пронизали его тело. Он успел только воскликнуть: "Иисус, Мария!"
Труп Барабаша разорвали на куски. Отрубленную голову перекидывали, словно мяч, из лодки в лодку, покуда, после какого-то неловкого броска, она не упала в воду.
Оставались еще немцы, с которыми справиться было труднее; немецкий полк состоял из тысячи закаленных в бою солдат.
Правда, храбрый Флик пал от руки Кшечовского, но оставался еще Иоганн Вернер, подполковник, ветеран тридцатилетней войны.
Кшечовский, уверенный в победе, хотел все-таки сохранить для Хмельницкого такой значительный отряд превосходной пехоты и поэтому вступил с ним в переговоры.
Сначала казалось, что Вернер соглашается на предложение Кшечовского. Им заплатят жалованье за год вперед, а по истечении года они могут идти куда угодно, хоть назад, в коронный лагерь.
Вернер как будто задумался, а тем временем тихонько отдал приказ, чтобы лодки сблизились и образовали замкнутый круг. Выросла стена рослых, сильных людей, одетых в желтые колеты и шляпы такого же цвета, с мушкетами в руках.
Вернер с обнаженной шпагой стоял в первой шеренге и думал.
— Герр полковник, — сказал он, — мы согласны!
— Вы ничего не потеряете на новой службе! — радостно воскликнул Кшечовский.
— Но с условием…
— Соглашаюсь заранее.
— Если так, то хорошо. Наша служба у республики кончается в июле. С июля мы будем служить у вас.
Из уст Кшечовского вырвалось проклятие. Впрочем, он постарался сдержаться.
— Вы шутите, пан лейтенант? — спросил он.
— Нет, — флегматично ответил Вернер. — Честь солдата велит свято хранить уговор. Служба кончается в июле. Мы служим за деньги, но мы не изменники. Иначе нас никто бы не нанимал, да и вы сами не доверяли бы нам. Кто вам поручится, что при первой битве мы снова не перейдем на сторону гетманов?
— Чего же вы хотите?
— Дайте нам уйти.
— Не будет этого, сумасшедший вы человек! Я прикажу перебить вас всех до единого.
— А сколько своих потеряете?
— Ни один из вас живым не уйдет.
— Да и половина ваших останется на месте.
Они оба говорили правду. Вот почему Кшечовский, взбешенный до крайности невозмутимостью немца, не хотел еще начинать битвы.
— Прежде чем солнце зайдет, — крикнул он, — подумайте. Потом я прикажу стрелять из пушек. — И Кшечовский поехал на совещание с Хмельницким.
Наступили минуты ожидания. Казацкие лодки окружили немцев, которые сохраняли полное спокойствие, как и надлежит вести себя настоящему солдату перед лицом врага. На угрозы и брань казаков ответом было одно презрительное молчание.
Солнце медленно начинало спускаться и, наконец, зашло.
Вдали заиграла боевая труба, и послышался голос Кшечовского:
— Солнце зашло! Надумали вы или нет?
— Да! — ответил Вернер и, обернувшись к своим солдатам, взмахнул обнаженной шпагой.
— Feuer [31]! — скомандовал он спокойным голосом.
Залп. Несколько казачьих трупов упало в воду. Пушки, стоящие на берегу, раскрыли пасти и изрыгнули дождь ядер на немецкие лодки. Густой дым заволок всю реку, и только регулярные залпы мушкетов показывали, что немцы еще обороняются.
После захода солнца битва еще продолжалась, хотя, видимо, начинала ослабевать. Хмельницкий в сопровождении Кшечовского, Тугай-бея и нескольких атаманов приехал осмотреть поле сражения. Раздутые его ноздри с наслаждением втягивали пороховой дым; он с удовольствием прислушивался к стонам раненых, тонущих немцев. Все три вождя смотрели на резню, как на зрелище, предрекающее им хорошую будущность. Бой затихал. Выстрелы смолкли, и слышались только победные крики казаков.
— Тугай-бей, — сказал Хмельницкий, — это день первой победы.
— Пленных нет, — проворчал мурза. — Не хочу я таких побед.
— Наберешь их на Украине. Весь Стамбул и Галату наполнишь своими пленными!
— Возьму хоть тебя, если некого будет брать!
Дикий Тугай злобно расхохотался и потом прибавил:
— Я охотнее взял бы этих "франков".
Битва окончилась. Тугай-бей поворотил коня к обозу. Другие последовали его примеру.
— Ну, теперь на Желтые Воды! — воскликнул Хмельницкий.
Глава XV
Наместник с сердечным трепетом ожидал конца сражения. Он думал, что Хмельницкий столкнулся с объединенными силами гетманов.
Но под вечер старый Захар вывел его из заблуждения. Весть об измене Кшечовского и об уничтожении немцев до глубины души поразила молодого рыцаря. За одной изменой должна была последовать вторая, а наместник хорошо знал, что большая часть гетманских войск состоит преимущественно из казаков. Горе наместника все возрастало, а триумф в запорожском войске еще более ухудшал его положение. Все складывалось самым дурным образом. О князе ни слуху ни духу, а гетманы, очевидно, совершили страшную ошибку и вместо того, чтобы устремить всю силу к Кулаку или ждать неприятеля в укрепленных обозах на Украине, разделили войска, ослабили себя и предоставили широкое поле действия вероломству и измене. Правда, в запорожском обозе давно толковали о Кшечовском, об особом отряде под предводительством Стефана Потоцкого, но наместник не хотел верить этому. Теперь, увы! Благодаря измене Кшечовского силы Хмельницкого возросли, а молодому Потоцкому грозила страшная опасность. Лишенный помощи, заблудившийся в пустыне, он легко мог быть окружен войсками Хмельницкого и окончательно погибнуть.
Оставалась только одна надежда — на князя. Звезда Хмельницкого померкнет, как только князь двинется из своих Лубен. А кто знает, может быть, он уже соединился с гетманами? Пусть Хмельницкий обладает громадными силами, пусть ему помогает Тугай-бей, пусть крымский хан осуществит свое обещание и явится со своими войсками в случае неудачи — Скшетуский ни на минуту не сомневался, чтобы восстание могло длиться долго, чтобы один казак мог потрясти всю республику, сломать ее могущество. "Волна эта разобьется у украинских берегов, — думал наместник. — Чем обыкновенно кончались все казачьи бунты? Восстание вспыхивало, как порох, и угасало при первом же столкновении с гетманами. Так бывало до сих пор. Когда с одной стороны в бой вступала дикая шайка низовых хищников, а с другой — силы державы, берега которой омывались двумя морями, результат нетрудно было предвидеть. Буря не может длиться долго; она пройдет, и солнышко вновь проглянет". Эта мысль поддерживала пана Скшетуского и не позволяла пасть под бременем невыносимой тяжести. Буря хоть и пройдет, но может опустошить поля, разрушить жилища, натворить неслыханных бед. Благодаря ей он сам чуть было не поплатился жизнью, потерял столько крови и сил и попал в горькую неволю именно в то время, когда свобода для него была важнее жизни. Как вынесут это существа более слабые, те,