— Что же ты хочешь делать, бедняга? Как поступишь?
— Я казак… по-казацки!
— Гм, я уж знаю, что это такое будет. Ну, да это в сторону. Я тебе скажу только одно, что здесь владение Вишневецких, и до Лубен рукой подать. Пан Скшетуский писал княгине, чтоб она с племянницей ехала туда, значит, они под княжеской опекой, а князь, сам знаешь, шутить не любит…
— И хан шутить не любит, а я к нему прямо в пасть влезал.
— Так что же, шальная голова, ты хочешь князю войну объявить, что ли?
— Хмельницкий и на гетманов пошел войною. Что мне ваш князь?
Пан Заглоба взволновался.
— Тьфу! Дьявол бы тебя побрал! Да ведь это чем пахнет? Ведь на виселицу попадешь. Курцевичи тоже обороняться будут.
— Так что ж? Или мне погибать, или им. Я душу бы отдал за них, за Курцевичей; они были мне братьями, а старая княгиня матерью… я им в глаза, как собака, смотрел. А когда Василия татары схватили, кто пошел в Крым, кто отбил его? Я… Я служил им, как раб, потому что думал выслужить девушку. А они за то продали меня, как раба, на злую долю, на несчастье… Выгнали вон… Ну, я и пойду, только прежде поклонюсь им, за их хлеб-соль по-казацки заплачу и пойду… Я свою дорогу знаю.
— Куда пойдешь-то, как с князем поссоришься? К Хмелю в обоз?
— Если б мне отдали ту девушку, я бы был вам, ляхам, другом, душу положил бы за вас. И взял бы я своих солдат и других скликнул бы, да на Хмеля и родных братьев ударил и копытами конскими растоптал бы их. А потребовал бы я награды? Нет! Взял бы зазнобу и умчался за Днепр, в Божью степь, на дикие луга, на тихие воды… мне этого было бы достаточно… а теперь…
— А теперь ты взбесился.
Атаман ничего не ответил, ударил нагайкой коня и ускакал вперед, а пан Заглоба начал размышлять о том, в какую скверную историю он впутался. Не подлежало сомнению, что Богун намеревался напасть на Курцевичей, выместить свою обиду и силою захватить девушку. И в таком-то деле пан Заглоба должен помогать ему! На Украине такие случаи бывали часто и иногда проходили безнаказанно. Правда, если виновник насилия не был шляхтичем, дело становилось более опасным, однако наказать казака не так-то легко: где его поймаешь? После своего преступления он бежал в дикие степи, там его и видели; а когда начиналась война, наступали татары, тогда преступник появлялся на людях, но тогда и законы бездействовали. Так и Богун мог уйти от ответственности, и пану Заглобе незачем было деятельно помогать ему и брать на себя половину его вины. Да, он не будет помогать ему! Хотя Богун — его приятель, но пану Заглобе, шляхтичу, не пристало вступать в союз с казаком. Пан Заглоба был очень легкомыслен, но и его легкомыслию был предел. Гулять в Чигиринских корчмах с Богуном и прочими казацкими старшинами, в особенности за их деньги, — дело совсем иное; в это смутное время с такими людьми даже выгодно вести дело. Пан Заглоба очень дорожил своею, хотя во многих местах и продырявленною, шкурою; а тут он ясно увидал, что залез по уши в болото. Несомненно, что если Богун похитит невесту княжеского поручика, то этим самым навлечет на себя гнев князя, и ему не останется ничего другого, как бежать к Хмельницкому и присоединиться к бунту. Относительно своей особы пан Заглоба решил, что ему нет никакого резона из-за проделок Богуна тоже переходить на сторону бунтовщиков, тем более, что он боялся князя как огня.
— Тьфу, тьфу! — тихонько ворчал он про себя. — Ловил я черта за хвост, а оказалось, что он сам меня поймал. Провалиться бы этому разбойничьему атаману с писаным ликом и татарской рукой! Вот так свадебная поездка! Весело, нечего сказать! И Курцевичи пусть вместе с ним провалятся, ну их к черту! И мне же придется за все это расплачиваться. И, главное, за что? Я что ли собираюсь жениться? Пусть хоть сам сатана женится, мне все равно. Вот и выкручивайся теперь, как знаешь. Пойти с Богуном — Випшевецкий шкуру сдерет, уйти от Богуна — казаки ухлопают, а то и сам он без долгих церемоний. Нет ничего хуже, как брататься с мужичьем! Ей-Богу, я бы предпочел быть конем, на котором сижу, чем Заглобой. Одурачил меня казак, одурачил…
Пан Заглоба тяжело отдувался; мысли его становились все мрачней и мрачней. Жара стояла нестерпимая; лошадь пана Заглобы еле двигалась под своею ношею. Господи ты Боже мой, как хорошо было бы сидеть сейчас где-нибудь в холодке, в таверне с кружкой холодного пива, вместо того, чтоб жариться в опаленной степи!
Несмотря на все свое нетерпение Богун должен был согласиться на кратковременный отдых. Лошади и люди чуть не падали от утомления. Атаман все это время вел тихую беседу с есаулами, вероятно, отдавал свои распоряжения. До ушей Заглобы долетели последние слова:
— Ждать выстрела.
— Хорошо, батька.
Вдруг Богун обратился прямо к нему:
— Ты поедешь со мною вперед.
— Я? — и голос пана Заглобы звучал ядовитым сарказмом. — Я тебя так люблю, что ради тебя вытряс из себя на этой лошаденке половину своей жизни, почему же и остальную половину не вытрясти? Мы с тобой как иголка с ниткой: куда ты, туда и я… Я позволяю себе надеяться, что нас и черти возьмут не иначе, как вместе, о чем я, впрочем, не жалею, потому что в аду едва ли будет жарче, чем здесь.
— Едем, едем!
— К черту на рога!
Они двинулись вперед, казаки за ними.
Богун и Заглоба ехали рядом, сохраняя глубокое молчание. Заглоба дергал себя за усы и, видимо, сильно работал головою; вероятно, соображал, придумывал, как бы ему выйти невредимым из этого приключения. Он иногда то бубнил какие-то невнятные слова, то посматривал на Богуна, на лице которого выражение яростного гнева сменилось глубокой тоскою.
"Виданное ли дело, — думал Заглоба, — чтобы такой красавец не мог покорить девичьего сердца! Правда, казак он, но зато знаменитый рыцарь, подполковник и не сегодня, так завтра получит дворянство. Пан Скщетуский тоже человек хороший… и красивый… да куда ему равняться с Богуном! И будет же у них потасовка, когда они встретятся друг с другом!"
— Богун, ты хорошо знаешь пана Скшетуского?
— Нет, — коротко отвечал атаман.
— Нелегко тебе будет тягаться с ним. Я видел, как он вышвырнул Чаплинского за порог. Голиаф, одно слово.
Богун ничего не ответил, и снова воцарилось молчание, прерываемое иногда лишь восклицаниями пана Заглобы: "Да, да, нет выхода!". Прошло несколько часов. Солнце начинало склоняться к закату, к Чигирину, с востока потянуло холодком. Пан Заглоба снял шапку, провел рукою по вспотевшему лбу и повторил еще раз:
— Да, да, нет выхода!
Богун вздрогнул, словно человек, пробужденный от сна.
— Ты что сказал?
— Я говорю, что скоро стемнеет. Далеко еще?
— Нет, недалеко.
Через час стемнело совсем, но в это время наши путники уже въехали в лесистый овраг. Вот и огонек блеснул где-то вдалеке.
— Это Розлоги! — вдруг воскликнул Богун.
— Да? Брр! Чертовски холодно в этом овраге.
Богун удержал коня.
— Стой!
Заглоба посмотрел на него. Глаза атамана горели, как два блуждающих огонька.
Прошло несколько минут. Наконец, издали послышалось фырканье коней: то казаки Богуна не спеша выезжали из глубины оврага.
Есаул подъехал к Богуну; тот шепнул ему что-то на ухо. Казаки вновь остановились.
— Едем! — сказал Богун пану Заглобе.
Несколько шагов, и перед глазами наших путников явственно проступили очертания построек. На дворе было тихо; собаки молчали. Большой золотой месяц озарял всю окрестность ярким светом. Из сада доносился аромат цветущих вишен и яблонь, всюду было так тихо-тихо, спокойно… того и гляди раздадутся звуки торбана под окнами прелестной княжны.
В нескольких окнах светился еще огонь.
Два всадника приблизились к воротам.
— Кто там? — послышался голос ночного сторожа.
— Не узнаешь меня, Максим?
— Это ваша милость? Слава Богу!
— Во веки веков! Отворяй. Ну, что там у вас?
— Все благополучно. Вы давно не были в Розлогах.
Петли ворот пронзительно заскрипели, подъемный мост опустился, и Богун с паном Заглобой въехали на площадку.
— Слушай, Максим, не запирай ворот и не поднимай моста. Я сюда ненадолго.
— Что так?
— Нельзя, дела. Лошадей привяжу к столбу.
Глава II
Курцевичи ужинали в тех сенях, увешанных оружием, что тянулись во всю длину дома от площадки до сада. При виде Богуна и пана Заглобы на лице княгини обозначилось беспокойство, смешанное у неудовольствием. Молодых князей было только двое: Симеон и Николай.
— А, Богун! — протянула княгиня. — Что тебе нужно?
— Приехал поклониться вам, мать. А вы, кажется, не рады мне?
— Рада-то я рада, только удивилась, что ты приехал. Я слышала, что ты в Чигирине с полком. А это кого нам Бог послал с тобою?
— Это пан Заглоба, шляхтич, мой друг.
— Милости просим.
— Милости просим, — повторили молодые князья.
— Пани! — ответил шляхтич. — Это правда, что незваный гость хуже татарина, но правда и то, что кто хочет войти в царство небесное, тот должен путника принять, голодного накормить, жаждущего напоить-
— Садитесь, садитесь, кушайте и пейте. Спасибо, что приехали. Ну, Богун, не ожидала я тебя. Верно, дело какое до меня есть?
— Может быть, и дело, — медленно сказал атаман.
— Какое? — беспокойно спросила княгиня.
— Придет пора, тогда потолкуем. Дайте отдохнуть. Из Чигирина без остановок едем.
— Значит, дело такое спешное?
— Куда же мне и спешить, как не к вам! А княжна как? Здорова?
— Здорова, — сухо ответила княгиня.
— Мне хотелось бы полюбоваться ею.
— Елена спит.
— Жаль. Я здесь долго не останусь.
— Куда же ты спешишь?
— Война, мать! Времени нет. Того и гляди, гетман отправит в поле, а запорожцев бить жалко. Мало мы с ними ездили за турецким добром, — правда, князья? — по морю плавали, хлеб и соль делили, гуляли и пили вместе, а теперь мы им враги.
Княгиня проницательно посмотрела на Богуна. В ее голове мелькнула мысль, что Богун присоединился к восстанию и приехал соблазнять ее сыновей.