нней. Теперь мы должны как только можно избегать* деревень" небезопасно. Дал бы Бог поскорей князя встретить, а то мы тут в такую переделку попали, что просто беда. Елена встревожилась.
— Я твердо уверена, что вы спасете себя и меня, — сказала она, чтоб услышать от него хоть слово утешения.
— Само собой разумеется; человеку на то и ум дан, чтоб он о себе думал. А я так вас полюбил, что буду защищать, словно родную дочь. Плохо только то, что мы не знаем, куда бежать. И Золотоноша не ахти какое верное убежище.
— Я знаю наверное, что братья в Золотоноше.
— Там или нет, неизвестно; могли выехать, а в Розлоги возвращаются не тою дорогой, по которой мы едем. Я больше рассчитываю на тамошний гарнизон. Хоть бы полхоругви в замке! А вот и Кагамлик. Теперь хоть очерет под боком. Мы переправимся на другую сторону и, вместо того, чтобы ехать по дороге, поедем вверх по течению, тогда и след наш простыл. Мы, конечно, приблизимся к Розлогам, только не близко.
— Лучше бы к Броваркам. Через них идет дорога в Золото-ношу, — посоветовала Елена.
— К Броваркам так к Броваркам. Постой-ка.
Они напоили лошадей, после чего пан Заглоба, оставив Елену, скрытую в зарослях, отправился искать брод и обнаружил его без труда, потому что он находился в нескольких шагах от места их стоянки. Нужно было ехать дальше, а дорога предстояла трудная. В Кагамлик впадало множество ручьев, питающих болота и топи. Повсюду нужно было искать броды и пробираться через заросли. Лошади измучились и еле волочили ноги. Пан Заглоба иногда думал, что они больше не выдержат.
Наконец, нашим путникам удалось выбраться на высокий сухой берег, поросший дубняком. Но уже наступила глубокая ночь, и дальнейший путь представлялся невозможным, — того гляди попадешь в болото, — поэтому пан Заглоба решил остановиться здесь до утра.
Он расседлал коней, стреножил их, потом, набрав ворох сухих листьев, прикрыл их чепраком и устроил на них Елену.
— Ложитесь, княжна, и спите, больше нам делать нечего. Огня зажигать не будем — опасно. Ночь коротка, а с рассветом поедем дальше. Спите спокойно. Умаялись мы порядочно, и хотя недалеко уехали, зато так запутали следы, что черта с два кто-нибудь нас отыщет. Покойной ночи!
— Покойной ночи, пан Заглоба!
Елена долго ворочалась на своей импровизированной постели, но, наконец, глубокий сон смежил ее очи. Время уже близилось к рассвету, когда до ее ушей донеслись чьи-то голоса, какой-то страшный вой, потом стон, такой болезненный и дикий, что кровь застыла в ее жилах. Она вскочила на нога, страшно перепуганная, не зная, что ей делать. Вдруг мимо нее пробежал пан Заглоба с пистолетами в руках. Выстрел. — и все вновь умолкло. Елене показалось, что прошел целый век, покуда она вновь услышала голос пана Заглобы.
— А чтоб вас черти побрали, чтоб вас живыми сожгли на медленном огне, разбойники!
В голосе пана Заглобы звучало неподдельное отчаяние.
— Что случилось? — торопливо спросила Елена.
— Волки лошадей порезали.
— Боже мой! Обеих?
— Одну совсем, другую искалечили так, что она идти дальше не сможет. Ночью они отошли на каких-нибудь триста шагов, и вот тебе…
— Что же теперь нам делать?
— Что нам теперь делать? Вырежем себе по палке, да и сядем на них. Вот чистое наказание! Говорю я вам, дьявол, очевидно, поклялся насолить нам, потому что скорей всего состоит в дружбе с Богуном, а то и в родстве, пожалуй. Что делать? Если я знаю, то пусть Бог обратит меня в лошадь, тогда по крайней мере вам будет на чем ехать. Будь я трижды неладен, если когда-нибудь со мной случалось что-то похожее.
— Пойдемте пешком…
— Хорошо вам рассуждать в ваши годы, а каково мне, при моей комплекции, путешествовать по мужицкому обычаю. К слову сказать, тут почти у всякого мужика есть своя лошадь" разве только собаки ходят пешком. Чистая беда, ей-Богу! Конечно, сидеть здесь не будем, пойдем, только когда дойдем до Золотоноши — этого я уж не знаю. Если и верхом ехать особой прелести не представляло, то пешком и подавно. С нами приключилось самое дурное, что только могло приключиться. Вьюки придется оставить здесь, а припасы взвалить себе на плечи.
— Я никогда не соглашусь, чтобы вы несли что-то на себе. Я сама понесу, что нужно.
Пан Заглоба просветлел, глядя на девушку.
— Дорогая княжна, — сказал он, — я был бы турком или язычником, если бы позволил это. Не для переноски тяжестей созданы ваши беленькие ручки. Бог даст, я и один справлюсь, только отдыхать мне придется часто, потому что я прежде так был воздержан в еде и питье, что теперь страдаю одышкой. А сейчас позавтракаем, возьмем с собой чепраки, съестное, да и в дорогу.
Во время завтрака пан Заглоба забыл свою обычную воздержанность или, может быть, хорошим аппетитом старался отогнать мучившую его одышку. Около полудня они подошли к броду, через который, как показывали следы, недавно переправилась большая группа людей.
— Может быть, это дорога в Золотоношу? — заметила Елена.
— Увы! Я не знаю…
Пан Заглоба не закончил. Издали донесся людской говор.
— Подождите, княжна, спрячемся, — шепнул Заглоба.
Голоса все приближались.
— Видите вы что-нибудь? — спросила Елена.
— Вижу.
— Кто идет?
— Старик-слепец с гуслями. Его сопровождает мальчик. Теперь они сапоги снимают. Идут к нам через реку.
Плеск воды подтвердил слова Заглобы. Они вместе с Еленой вышли из своего укрытия.
— Слава Богу! — громко сказал шляхтич.
— Во веки веков! — ответил дед. — А вы кто такие?
— Христиане. Не бойся, старик.
— Пошли вам святой Николай здоровья и счастья.
— А откуда ты, дедушка, идешь?
— Из Броварков.
— А эта дорога куда идет?
— В хутор, в село…
— А в Золотоношу придешь по ней?
— Можно, пан.
— Давно вышли из Броварков?
— Вчера утром, пан.
— А в Розлогах были?
— Были. Да говорят, туда рыцари пришли, битва была.
— Кто тебе это сказал?
— В Броварках говорили. Туда один из княжеских слуг приехал и что порассказал, страх!
— А вы его не видели?
— Я, пан, никого не вижу, я слепой.
— А он, мальчик?
— Он видит, но он немой; его только один я понимаю.
— Далеко отсюда до Розлог? Мы туда идем.
— Ой, далеко!
— Так вы говорите, что были в Розлогах?
— Были, пан.
— Ах, были? — переспросил пан Заглоба и вдруг схватил подростка за шиворот. — Ах вы, негодяи, разбойники, шпионить ходите, народ бунтовать? Эй, Федор, Остап, Максим! Взять их, раздеть донага и повесить, нет, лучше утопить! Бей их, бей бунтовщиков!
Он начал теребить подростка. Старик бросился на колени и умолял о пощаде, подросток издавал какие-то невнятные звуки, а Елена слова не могла вымолвить от изумления.
— Что вы делаете? — наконец, проговорила она, не веря собственным глазам.
Но пан Заглоба не переставал кричать, проклинать, призывать целый ад на помощь; шляхтич совсем разошелся. Княжна подумала, что он свихнулся.
— Беги отсюда! — закричал он на нее. — Тебе не нужно видеть, что здесь случится, бега скорее!
И опять обратился к деду:
— Снимай одежду, старик, а не то я разорву тебя на куски.
Пан Заглоба повалил мальчика наземь и начал собственными руками раздевать его. Перепуганный дед сбросил с себя гусли, котомку и свитку.
— Снимай все, татарин ты этакий! — гремел Заглоба. Старик начал снимать рубашку.
Княжна торопливо убегала прочь, а проклятия пана Заглобы долго еще неслись вслед за нею. Пробежав несколько шагов, она остановилась, не зная, что ей предпринять. Вблизи лежал ствол упавшего дерева; она уселась на нем. А проклятия пана Заглобы и причитания деда все не утихали.
Наконец, все умолкло, только птицы распевали свои песни да деревья шумели листвою. Но вот послышались чьи-то тяжелые шаги. Елена обернулась.
Перед ней стоял пан Заглоба.
На плече он нес одежду, снятую с деда и мальчика, в руках две пары сапог и гусли. Еще издали он начал улыбаться и подмигивать своим здоровым глазом.
Пан Заглоба находился в самом лучшем расположении духа.
— Ни один адвокат в суде не наговорит столько, сколько накричал я, — сказал он. — Охрип совсем. Но все-таки я достал, что мне требовалось, а их отпустил в чем мать родила. Если меня султан не сделает пашой или господарем валашским, то он будет просто неблагодарным человеком, так как я увеличил число турецких святых [42]. Вот, негодяи! Просили, чтоб я им хоть рубахи оставил, а я им сказал, что они должны быть благодарны мне, что я их живыми отпускаю. Посмотрите-ка, княжна: все новое, и свитки, и сапоги и рубахи. Может ли быть хоть какой-то порядок в республике, если мужичье так хорошо одевается? Они были на празднике в Броварках, набрали там немало денег, ну вот и купили себе обновы на ярмарке. Иной шляхтич своим хозяйством не соберет столько, сколько дед выклянчит на своих гуслях Баста! С этих пор бросаю свое рыцарское ремесло и буду по дорогам грабить нищих, потому что вижу ео modo [43] скорее можно достичь обеспеченного состояния.
— Но на что вам пригодятся ваши трофеи? — недоумевала Елена.
— На что пригодятся? А вы этого не понимаете? Погодите минуту, я покажу вам, на что.
Тут пан Заглоба нырнул в кусты, покрывавшие берег. Через несколько минут оттуда послышались звуки гуслей, а потом появился… нет, уже не пан Заглоба, а настоящий "дид украинский", с бельмом на глазу, с седою бородой. "Дид" приближался к Елене, распевая хриплым голосом:
Соколе ясный, брате мий ридный,
Ты високо летаешь,
Ты широко видаешь.
Княжна захлопала в ладоши и поневоле расхохоталась.
— Если бы мне не было известно заранее, что это вы, я ни за что бы вас не узнала, — сказала она.
— А что? — самодовольно произнес пан Заглоба. — Готов пари держать, что и во время масленицы вы не видели лучшего маскарада. Я посмотрелся в Кагамлик, и, если я видел когда-нибудь более неподдельного деда, пусть меня повесят на тесьме от моей котомки. В песнях у меня тоже недостатка не будет. Что вам угодно? Может быть, о Марусе Богуславке, о Бондаривне или Серпяговой смерти? И это можно. Пусть мне любой казак плюнет в глаза, если я не заработаю кусок хлеба среди пьянствующей компании.