— Так Вершул не ранен?
— Это не первое взятое мною в жизни, но ни одно не приходилось брать с таким трудом.
— Нет, не ранен, только помят, да и воды пришлось ему хлебнуть: он упал головою прямо в пруд.
— Тьфу ты, Господи! С вами, господа, разговаривать нельзя! — рассердился пан Заглоба. — Поучились бы вы у меня, как добывать неприятельские знамена…
Тут, как на грех, к костру подошел пан Аксак.
— Важные новости! — заговорил он своим звонким мальчишеским голосом. — Пулуяна пытают огнем…
— Скверное жаркое будет у собак! — перебил пан Заглоба.
— Он все рассказал. Переговоры прерваны. Пан Кисель чуть с ума не сошел. Хмель со всею своею силой идет на помощь Кривоносу.
— Хмель? Ха, ха, ха! Кто на него обращает внимание? Пусть придет! — храбрился пан Заглоба, оглядывая грозными очами присутствующих.
— Да кроме того, шесть тысяч казаков уже в Махновке. Ведет их Богун!
— Кто-кто? — вдруг неожиданно переменил голос пан Заглоба.
— Богун.
— Не может быть!
— Так сказал Пулуян.
— Вот тебе и на! — жалобно крикнул пан Заглоба. — И скоро они придут сюда?
— Дня через три. Во всяком случае, спешить не будут, лошадей пожалеют перед битвой.
— Ну, а я буду спешить! — пробормотал шляхтич. — Ангелы-хранители, спасите меня от этого разбойника! Я охотно отдал бы знамя, добытое с таким трудом, только бы этот негодяй сломал где-нибудь шею по дороге. Spero [57], что мы не будем здесь засиживаться. Показали Кривоносу, что мы такое, да и на покой пора. Ненавижу я этого Богуна, имени его дьявольского вспомнить без отвращения не могу. Черт его несет сюда! Не мог сидеть спокойно на месте! И меня-то нелегкая сюда привела.
— Да перестаньте вы, — шепнул пан Скшетуский, — ведь стыдно! С нами вы в полной безопасности.
— В безопасности. Мало вы его знаете, вот что! Он, может быть, теперь ползет к нам. — Тут пан Заглоба беспокойно начал озираться вокруг. — Он и на вас тоже зубы точит.
— Дал бы Бог мне встретиться с ним!
— Ну, я-то не беспокою Бога такими просьбами. Как христианин, я охотно отпускаю ему все его прегрешения, только с условием, что через два дня он будет повешен. Я не боюсь, но вы не можете себе представить, как он мне противен! Я люблю знать, с кем имею дело: со шляхтичем так со шляхтичем, с мужиком так с мужиком, а это сущий дьявол; с ним не знаешь, как и дело вести. Сильно насолил я ему, и если бы вы знали, какую он рожу скорчил, когда я скручивал его, то… Впрочем, этого словами не передашь… Я никого не люблю затрагивать первый. А о вас я скажу, что вы человек неблагодарный, беспамятный, о невесте своей забыли."
— Это почему же?
— А вот видите, — и пан Заглоба отвел рыцаря за рукав в сторону" — вы до того увлеклись рыцарским жаром, что все воюете да воюете, а она там lacrimis [58] каждый день обливается, тщетно ожидая вашего ответа. Другой на вашем месте давно бы послал к ней какого-нибудь приятеля… ну, хоть меня, например.
— Так вы думаете возвратиться в Бар?
— Хоть сейчас… Так мне жаль ее.
Пан Ян с грустью поднял глаза к сверкающим звездам.
— Не упрекайте меня. Нет минуты, когда бы я не думал о ней. О, будь моя воля, взметнулся бы я птицей и полетел к ней.
— Что же вам мешает?
— Мог ли я это сделать перед битвой? Рыцарю и солдату прежде всего нужно думать о чести…
— Теперь битва окончена, мы можем ехать хоть сейчас.
Пан Скшетуский вздохнул.
— Завтра мы идем на Кривоноса.
— Ну, уж этого я не понимаю. Побили мы молодого Кривоноса, пришел старый; побьем старого, придет молодой… вот этот… и выговорить-то скверно… Богун… побьем его, придет Хмельницкий. Что за чертовщина! Если так пойдет, то вы лучше сразу соединитесь с паном Подбипентой; будет целомудренный глупец и пан Ян Скшетуский, summa fecit [59]: два глупца и целомудрие! Оставьте вы меня в покое с этим вздором! Ей-Богу, я первый буду уговаривать княжну, чтоб она вам рога наставила, а там, кстати, пан Андрей Потоцкий глаза на нее пялит и, того гляди, скоро начнет ржать по-лошадиному. Тьфу ты! Если б мне это говорил мальчишка, добивающийся славы воина, ну, куда бы ни шло, а то вы, который искупался по горло в крови, а под Махновкой, судя по слухам, убил не то колдуна, не то людоеда! Беру в свидетели эти звезды, что вы или устраиваете что-то нехорошее, или так разъярились, что кровь предпочитаете брачному ложу.
— Вы ошибаетесь, — начал оправдываться Скшетуский. — Не крови жажду я, не славы, но не могу покинуть товарищей в тяжелую годину. Что касается битвы, то неизвестно: нападет Кривонос на нас завтра или нет. Если да, то с Божьей помощью мы зададим ему хорошую трепку, а сами уйдем в более спокойный край, отдохнуть немного. Вот уж два месяца, как мы не слезаем с коней, все деремся да деремся, и днем, и ночью. Князь великий полководец. Он не будет нападать на Хмельницкого, не имея достаточной силы. Я знаю, мы пойдем в Збараж, соберемся там с силами, к нам присоединится шляхта со всей республики, тогда и в бой. Завтра последний день, а послезавтра я со спокойным сердцем могу отправиться с вами в Бар. А чтоб успокоить вас, я скажу, что Богун никаким образом завтра не может оказаться здесь.
— Это чистый дьявол. Я говорил вам, что не люблю толкотни, но он хуже всякой толкотни, хотя не столько страх, сколько отвращение руководит мною. Ну да хорошо. Оставим пока это! Значит, завтра трепка мужичью, а потом туда, в Бар! Ой, обрадуется же моя княжна! Ей-Богу, я соскучился по ней, словно по родной дочери. Да и немудрено. Сыновей legetime natoc [60] y меня нет, имения мои далеко, в Турции (вот, небось, теперь подлецы управляющие крадут!), и живу я на свете сирота-сиротою… Чего доброго, пойду под старость в услужение к моему славному другу пану Подбипенте из Мышиных Кишок
— Насчет будущего вы не беспокойтесь. Вы столько сделали для нас, что мы никогда не расплатимся с вами… Что это, посмотрите, впереди? Вершул!
— Я.
— Из разведки?
— Теперь от князя.
— Что там слышно?
— Завтра битва. Неприятель расширяет плотину, наводит мосты через Створ и Случ и во что бы то ни стало хочет добраться до нас. — А князь сказал на это: хорошо!
— И больше ничего?
— Ничего. Он приказал не мешать, и топоры теперь там так и стучат. До утра будут работать.
— "Языка" взяли?
— Доставили семерых. Все признаются, что слышали о Хмельницком, что он идет, только еще далеко… Что за ночь!
— Светло, как днем. Ну, как вы себя чувствуете после падения?
— Кости болят. Иду благодарить вашего Геркулеса за спасение, а потом спать… Хоть бы часа два удалось вздремнуть.
— Спокойной ночи! Да и нам пора. Поздно уже, а завтра работа.
— А послезавтра путешествие, — напомнил пан Заглоба. Пан Скшетуский улегся около огня. Костры начинали гаснуть
один за другим. Обоз погружался во мрак, и только месяц кротким своим светом озарял группы спящих. Шум мало-помалу стихал.
Но недолго пришлось поспать утомленным солдатам. Едва первые лучи солнца зажгли край небосклона, как со всех концов лагеря послышался сигнал: подъем!
Через час князь, к великому изумлению своего рыцарства, отступал по всей линии.
Глава XVI
Но то было отступление льва, которому нужен простор для нового прыжка.
Князь умышленно дал переправиться Кривоносу, чтобы поразить его еще более беспощадно. В самом начале битвы он пришпорил коня и сделал вид, что собирается бежать. Низовцы и чернь сломали свои ряды, чтобы догнать и окружить его. Тогда князь внезапно развернулся и вдруг всей своей конницей так ударил по ним, что те не смогли оказать даже мало-мальского сопротивления. Войско князя гнало их целую милю до переправы, через мост, плотину, потом полмили до лагеря, убивая без жалости. Героем дня стал шестнадцатилетний пан Аксак, который ударил первый и первый посеял панику в рядах неприятеля. Только с таким опытным и испытанным войском князь мог пойти на риск и обманывать неприятеля ложным отступлением, которое при других условиях легко могло бы стать и настоящим. Зато этот день закончился еще большим поражением Кривоноса. У него захватили все полевые пушки, множество знамен, между прочим, именно те, что были взяты запорожцами под Корсунем. Если бы пехота Корыцкого, Осиньского и пушки Вурцеля могли поспеть за кавалерией, польские войска взяли бы и весь обоз, но, прежде чем они подошли, спустилась ночь, и неприятель успел удрать на значительное расстояние. Но все же Зацвилиховский захватил половину табора, где нашел огромные запасы оружия и провианта. Чернь уже дважды прихватывала Кривоноса с намерением выдать князю, и только обещание немедленного возвращения к Хмельницкому смогло спасти его. Он бежал с оставшеюся половиною обоза, бежал разбитый, уничтоженный, в полном отчаянии, и не остановился раньше Махновки, где Хмельницкий в минуту первого гнева приказал приковать его к пушке.
И только поостыв, вспомнил гетман запорожский, что этот-то Кривонос обагрил кровью всю Волынь, отправил на тот свет тысячи шляхетских душ, а тела их оставил без погребения, что он всегда выходил победителем, пока не столкнулся с князем Еремией. За эти заслуги сжалился над ним гетман запорожский и не только приказал отковать от пушки, но и возвратил ему прежнее благоволение и отправил в Подолию за новой добычей и славой.
А тем временем князь разрешил своим войскам столь долгожданный отдых. В последней битве они понесли значительные потери, в особенности при штурме обоза гвардией, где казаки оборонялись с умением, равным их мужеству. Там полегло до пятисот солдат. Полковник Мокрский, тяжело раненный, вскоре умер. Получили раны, хотя и не опасные, и пан Кушель, и молодой пан Аксак, а пан Заглоба, который, освоившись с боем, храбро дрался наравне с другими и, задетый два раза серпом, расхворался не на шутку, теперь без движения лежал на повозке Скшетуского.