– Что за черт? Не могу нашарить! Мы ж его бросили в этот угол.
– Оборотень он, что ли? Высеки-ка огня, Василь, темно, как в колодце.
На минуту все смолкло. Василь, верно, искал трут и огниво; потом другой казак принялся потихоньку окликать:
– Отзовись, пан шляхтич!
– Как бы не так! – буркнул Заглоба.
Но вот железо чиркнуло о кремень, посыпался сноп искр, осветив на мгновение темное нутро хлева и казачьи головы в смушковых шапках, после чего мрак еще больше сгустился.
– Нету! Нету! – закричали возбужденные голоса.
Один из казаков бросился к двери:
– Батьку Голодый! Батьку Голодый!
– Чего там? – спросил, показываясь в дверях, сотник.
– Нету ляха!
– Как это нету?
– Сквозь землю провалился! Нигде нет. О Господи помилуй! Мы и огонь высекали – нету!
– Не может быть. Ох, и задаст вам атаман! Удрал он, что ли? Проспали?
– Не, батьку, мы не спали. Из хлева он мимо никак не мог прокрасться.
– Тихо! Не будить атамана!.. Коли не ушел, тут быть должен. Вы везде искали?
– Везде.
– А на сеновале?
– Он же связанный, как ему на сеновал забраться?
– Дурная башка! Кабы он не развязался, был бы на месте. Ищите на сеновале. Высечь огня!
Снова брызнули в темноту искры. Весть мигом облетела всех караульных. В хлев, как это всегда в подобных случаях бывает, поспешно сбежался народ; послышались торопливые шаги, торопливые вопросы и еще более скорые ответы. Как сабельные удары в бою, посыпались со всех сторон советы:
– На сеновал! На сеновал!
– А ты покарауль снаружи!
– Атамана не будить, не то беда будет!
– Лестницы нету!
– Неси другую!
– Нигде нет!
– Сбегай в хату, может, там есть…
– У, лях проклятый!
– Давайте с углов на крышу и по крыше на сеновал.
– Не выйдет, карниз широкий и досками снизу подшит.
– Несите пики. По ним и взойдем. Ах, пес!.. Лестницу втащил за собою!
– Принести пики! – загремел голос Голодого.
Одни побежали за пиками, другие, задравши головы, столпились под сеновалом. Рассеянный свет и в хлев уже просочился сквозь открытую дверь, и в полусумраке виден стал квадратный лаз на сеновал, черный и безмолвный.
Снизу доносились отдельные голоса:
– Эй, пан шляхтич! Спускай лестницу да слазь. Все равно тебе не уйти, зачем людей утруждаешь! Слезай! Слезай!
Тишина.
– Ты же человек умный! Сидел бы себе! Кабы помогло, дак ведь не поможет – лучше слезай, мил друг, по своей воле!
Тишина.
– Слазь, не то кожу с башки сдерем – да в навоз рожей!
Заглоба оставался столь же глух к угрозам, сколь и к увещеваниям и сидел во тьме, как барсук в норе, приготовясь к отчаянному отпору. Только саблю крепче сжимал в кулаке да посапывал и читал про себя молитву.
Между тем принесли пики, связали по три вместе и приставили остриями к лазу. У Заглобы мелькнула было мысль схватить их и втянуть наверх, но он тут же спохватился, что крыша может оказаться низковата и полностью пики не затащишь. Да и немедля приволокли бы другие.
Пока же весь хлев наполнился молодцами. Одни светили лучинами, другие подтаскивали жерди и решетки от телег, а поскольку последние оказались коротковаты, поспешно скрепляли их ремнями – по пикам взбираться и впрямь было бы трудно. Однако ж охотники сыскались.
– Я пойду! – вскричало несколько голосов.
– Погодим, пока лестница будет! – сказал Голодый.
– А отчего бы, батьку, не попробовать по пикам?
– Василь взберется! Он как кошка лазает.
– Попробуй.
Тотчас посыпались шутки:
– Эй, осторожней! У него сабля, снесет башку, и не заметишь.
– Он тебя за чуб схватит и наверх втащит, а там, как медведь, придавит.
Но Василя это не испугало.
– Вiн знає, – сказал он, – что, ежели меня пальцем тронет, атаман ему покажет, почем фунт лиха, да и вы в долгу не останетесь, брати.
Это было предостережение Заглобе, который сидел тихонько, не подавая голосу.
Но казаки, народ лихой, уже и развеселились; происходящее показалось им забавным, и они наперебой продолжали подтрунивать над Василем:
– Одним дураком на свете меньше станет.
– Да ему плевать, как мы за твою башку отплатим. Не видишь, что ль, каков ухарь!
– Хо! Хо! Оборотень он. Черт знает в кого там превратился… Чародей ведь! Еще неведомо, кто тебя в этой дыре поджидает.
Василь, который уже поплевал на ладони и ухватился за пики, вдруг призадумался.
– На ляха пойду, – сказал он, – а на черта нет.
К тому времени решетки были связаны и приставлены к лазу. Но и по ним всходить оказалось несподручно: они тут же прогнулись в местах скрепления, и тонкие перекладины трещали, едва на них пробовали поставить ногу. Однако Голодый сам полез первым. Подымаясь, он приговаривал:
– Видишь теперь, пан шляхтич, что мы не шутим. Не захотел слезать, заупрямился, ну и сиди, только защищаться не вздумай – все одно мы тебя достанем, хоть весь хлев разобрать придется. Одумайся, покуда не поздно!
Наконец голова его достигла отверстия и постепенно в нем скрылась. Вдруг послышался свист сабли, казак страшно вскрикнул, пошатнулся и свалился под ноги к молодцам с разрубленной надвое головою.
– Коли его, коли! – взревели казаки.
В хлеву поднялось страшное смятение, раздались крики, вопли, которые заглушил громоподобный голос Заглобы:
– Ха, разбойники, людоеды, душегубцы, всех вас до единого перебью, кобели шелудивые! Знайте руку рыцаря. Я вам покажу, как на честных людей нападать по ночам! Как шляхтичей запирать в хлеву… Ха! Прохвосты! Давай по одному, по очереди, а то и по двое можно! Ну, кто первый? Только головы свои лучше в навозе попрячьте, не то снесу напрочь, клянусь Богом!
– Коли! Коли! – вопили казаки.
– Хлев спалим!
– Я сам спалю, голощапы, вместе с вами!
– А ну, давай по нескольку, по нескольку разом! – крикнул старый казак. – Держать решетки, пиками подпирать! Солому на голову – и вперед!.. Взять его надо!
С этими словами он полез наверх, а с ним двое его товарищей; перекладины затрещали, ломаясь, решетки прогнулись еще больше, но по меньшей мере два десятка сильных рук схватились за жерди, подперли лестницу пиками. Кое-кто просунул острия в лаз, чтобы шляхтичу трудней было размахнуться саблей.
Несколько минут спустя еще три тела свалились на головы стоящих под сеновалом.
Заглоба, разгоряченный успехом, ревел, как буйвол, и изрыгал такие проклятия, каких свет не слышал, – у казаков от его слов душа бы ушла в пятки, не охвати их в ту минуту дикая ярость. Одни кололи пиками настил, другие карабкались по лестнице, хотя в темной дыре их ждала верная погибель. Вдруг у дверей поднялся крик и в хлев вбежал сам Богун.
Был он без шапки, в одной только рубахе и шароварах, в руке держал обнаженную саблю, глаза сверкали.
– На крышу, собачьи дети! – крикнул он. – Содрать солому и живым взять.
А Заглоба, увидав Богуна, взревел:
– Только приблизься, хам! Вмиг уши обрежу и нос отрублю, а головы твоей мне даром не надо, по ней топор плачет. Что, труса празднуешь, холоп, боишься? А ну, кто скрутит этого шельму, тот будет помилован. Что, висельник, что, кукла еврейская? Сам явился? Просунь только башку в дырку! Ну, где же ты? Залезай, рад буду и угощу отменно, сразу припомнишь папашу-сатану да мать-шлюху!
Между тем у Заглобы над головой затрещали стропила. Видно, казаки взобрались на крышу и уже сдирали солому.
Заглоба треск расслышал, но страх не отнял у него силы. Он словно опьянен был схваткой и кровью.
«Забьюсь в угол и там погибну», – подумал он.
Но в эту минуту во всех концах майдана вдруг загремели выстрелы, и тотчас в хлев ворвались человек десять казаков.
– Батьку! – благим матом кричали они. – Сюда, батьку!
Заглоба в первое мгновение не понял, что происходит, и остолбенел от изумления. Глядит сквозь дыру в хлев – никого. Стропила на крыше не трещат.
– В чем дело? Что случилось? – громко воскликнул он. – Ага, понятно! Они решили хлев спалить и из пистолетов садят по крыше.
Тем временем людской рев за стеной становился все страшней, послышался топот копыт. Выстрелы мешались с воем, звенело железо. «Господи! Да это никак сражение!» – подумал Заглоба и кинулся к своей дыре в крыше.
Поглядел – и ноги под ним от радости подкосились.
На майдане кипел бой, а вернее, Заглоба увидел ужасное избиение Богуновых казаков. Застигнутые врасплох, они позволили врагу подойти вплотную и падали, сраженные выстрелами в упор; припертые к изгородям, к стенам хаты и овину, разимые мечами, теснимые лошадиными крупами, сминаемые копытами, погибали почти без сопротивления. Солдаты в красном напирали, неистово рубясь, не давая казакам ни построиться, ни замахнуться саблей, ни перевести дух, ни вскочить на лошадь. Немногие лишь защищались; кто-то в дыму и сумятице торопливо подтягивал подпруги и валился наземь, не успев поставить ногу в стремя; иные, побросав пики и сабли, бежали к изгородям, перепрыгивали через них или протискивались меж кольев, застревая, крича и вопя нечеловечьими голосами. Казалось несчастным, что сам князь Иеремия, как орел, налетел на них, навалился внезапно со всей своей ратью. Времени не оставалось ни опомниться, ни оглядеться: возгласы победителей, свист сабель, гром выстрелов гнали их, как ураганный вихрь, горячее конское дыхание жгло затылки. «Люди, спасайте!» – раздавалось со всех сторон. «Бей, убивай!» – кричали солдаты.
И наконец увидел Заглоба маленького Володыёвского, который, стоя с несколькими солдатами близ ворот, словами и булавой отдавал приказания, а порой врезался на своем гнедом жеребце в самую бучу: едва примерится, едва повернется, и человек уже падает, не издав и вскрика. О, Володыёвский великий был в своем деле мастер; прирожденный воитель, он безотрывно следил за ходом битвы, и, наведя где должно порядок, снова возвращался на место, и наблюдал, и указывал, словно управлял оркестром: когда надо, сам возьмет инструмент, когда надо – перестанет играть, но глаз ни на секунду ни с кого не спускает, дабы каждый свое исполнил.