В стране все хорошо помнили, что семь лет назад Годунов не захотел проводить честные выборы, а буквально «вымучил» у Собора царский венец. Люди XVI—XVII веков были очень суеверны. Страшный голод 1601—1603 годов, поразивший их в мирное время, многие считали карой небес. И связывали это «божье наказание» с тем, что государством правит узурпатор, а не «природный самодержец». К концу царствования у Бориса Годунова было много недоброжелателей. Сначала бунты и разбои, а затем и появление самозванца привели к тому, что в 1603—1605 годах размах репрессий превысил все мыслимые пределы. В последние годы жизни Иван Грозный законодательно запретил холопские доносы на господ. Борис закончил царствование тем, что стал жаловать наушников поместьями. О широком распространении этой практики говорит тот факт, что пришедший за ним Лжедмитрий вынужден был издать особый указ о конфискации земель, розданных доносчикам при Годунове.
Некоторые современники видели в холопских кляузах главный источник наступившей вскоре Смуты. Вряд ли это справедливо. Основной причиной был глубокий кризис, охвативший русское дворянство и общество в целом. А рост наушничества стал лишь одним из индикаторов неблагополучия. Пересуды о бессилии правительства, сплетни о злодейских отравлениях и тайных казнях врагов Бориса, слухи о чудесном спасении «царевича Дмитрия» распространялись по стране подобно поветрию. Затем, когда самозванец вторгся в пределы России, их дополнила агитация в пользу «доброго царя». Многие вспомнили, что Годунова избрали с множеством нарушений, что он фактически узурпировал власть.
Царю Борису нечего было ответить. Попытки контрпропаганды проваливались одна за другой. На какое-то время помогли обнародованные признания тех, кто знал истинную историю самозванца, его настоящее имя и биографию. Однако Лжедмитрий быстро придумал, как нейтрализовать эту информацию. 26 февраля 1605 года в его лагерь привели «схваченного верными слугами» Лжерасстригу и продемонстрировали народу. Людям был предъявлен мужчина лет тридцати пяти—тридцати восьми, признавший, что он и есть настоящий Юшка Отрепьев, известный на Москве чародей. Чтобы пресечь возможность разоблачения, Лжедмитрий «возмутился» и упрятал «вора» в тюрьму. Молва об этом разнеслась по стране со скоростью молнии, заставив замолчать официальную пропаганду. Никого уже не интересовало, что в год рождения Лжегришки его «отцу» Богдану Отрепьеву было не более восьми лет. В борьбе за умы и чувства людей самозванец одержал победу над царем. Тот ответил усилением террора.
Взбунтовавшиеся холопы, посадские люди и крестьяне не могли рассчитывать на снисхождение. Дворян и детей боярских, целовавших крест Лжедмитрию под угрозой смерти, Годунов тоже не миловал. Жестокими казнями он старался оградить себя от разрастающегося мятежа. В царствование Бориса власть держала в тайне все, происходящее на Пыточном дворе. Политика умолчаний привела к тому, что по стране ползли жуткие слухи о жестокости Годуновых. Многие были уверены: в Москве и шагу не ступишь без того, чтобы за тобой ни присматривали два-три соглядатая. Говорили, что царские слуги хватают любого, кто хотя бы упоминает имя Дмитрия, и предают его ужасной смерти. Якобы в сыскном ведомстве Степаном Годуновым и его людьми «тайно множество людей были подвергнуты пытке, отправлены в ссылку, отравлены в дороге и бесконечное число утоплены»{86}.
В последние годы жизни царь Борис практически не расставался с сыном, «при каждом случае хотел иметь его у себя перед глазами и крайне неохотно отказывался от его присутствия»{87}. Придворные из числа ученых иноземцев пытались убедить Годунова, что царевичу надо предоставить некоторую свободу в занятиях. Однако монарх отклонял эти советы. В результате к моменту смерти Бориса шестнадцатилетний Федор был совершенно несамостоятелен. Понимая это, отец решил окружить его верными и знающими советниками. Осталось определиться, кого выбрать на эти роли. К концу царствования Бориса в среде московской знати было пять основных боярских кланов. Небольшую, но очень богатую группировку составило поднявшееся за последние двадцать лет семейство Годуновых. Однако царские родственники талантами не блистали. Они годились лишь на то, чтобы обеспечить наследнику большинство в Думе. Рассчитывать на верность двух наиболее влиятельных кланов — Рюриковичей и Гедиминовичей — Борису представлялось верхом легкомыслия. Суздальская и литовская знать считала Годуновых выскочками, недостойными того, чтобы даже думать о престоле. С представителями четвертой группы — старомосковским служилым боярством — царь Борис поссорился, когда под надуманным предлогом расправился с их лидерами, Романовыми.
Таким образом, оставались лишь бывшие опричники. Этот вариант казался Борису удачным. Он сам вышел из их среды и прекрасно понимал, что выдвиженцев Грозного ненавидят все прочие слои боярства. В последние недели Годунов приблизил к трону Петра Басманова, сделав его основным советником наследника Федора. Царь надеялся, что этот опричный выскочка будет до последнего биться с врагами династии. Ведь при любом другом правителе он в лучшем случае лишится власти. Одного не предусмотрел Борис — того, что в борьбе за престол самозванец тоже может сделать ставку на опричников. Впрочем, первые дни правления Федора Годунова прошли гладко. Еще при жизни Борис назначил сына соправителем и обдумал процедуру его восшествия на трон. Сразу после смерти царя патриарх Иов начал действовать по этому плану. Он сообщил москвичам, что Борис, умирая, завещал престол сыну. Затем Освященный собор благословил наследника, а члены Думы, дворяне, дети боярские, приказные чины и выборные от посада принесли присягу на верность Федору Борисовичу.
Но уже в тексте клятвы внимательный человек мог разглядеть все признаки надвигающегося краха. Принимая присягу, подданные обязались «к вору, который называется князем Дмитрием Углиц-ким, не приставать и с ним и его советниками ни с кем ни ссылатися ни на какое лихо и не изменити и не отъехати…»{88}. Откуда появился этот беспомощный лепет, в общем-то понятно… Совсем недавно «царевич» поймал трех чудовских монахов, посланных Годуновым разоблачить расстригу, а если повезет — организовать его убийство. Вместо того чтобы казнить шпионов, Лжедмитрий перевербовал их. По приказу самозванца монахи отправили из Путивля письмо царю Борису и патриарху Иову, в котором сообщали, что «Дмитрий есть настоящий наследник и московский князь и поэтому Борис пусть перестанет восставать против правды и справедливости»{89}.
Их грамота пришла в Москву сразу после известий о появлении в Путивле Лжерасстриги, и власти на какое-то время растерялись. По иронии судьбы именно в этот день дьяки составляли текст присяги. После проклятий, которыми они несколько месяцев осыпали «расстригу, еретика и безбожника Гришку Отрепьева», слова о «князе Дмитрии Углицком» прозвучали как официальное признание его прав на российский престол. Еще одну ошибку правительство совершило, когда положилось на симпатии москвичей, в прежние времена поддержавших Годунова. Царь Борис отправил в действующую армию всех, кто был предан династии: стольников, жильцов (дворцовую охрану), царских конюхов, псарей. И в нужный момент в Москве не оказалось воинской силы, способной удержать ситуацию под контролем. Если бы самые первые волнения удалось погасить без губительных для режима уступок, все могло еще кончиться хорошо.
Следуя традиции, вступивший на трон Федор объявил подданным об амнистии. Однако, вопреки обычаям, он простил не всех преступников. Поскольку Смута была в разгаре, царская милость обошла политических противников Годуновых. Столичному люду не понравилось нарушение традиций. У стен Кремля стали собираться толпы, выкрикивающие имена знатных бояр, бывших в немилости при Борисе. Властям пришлось уступить. Они вернули Вельского, отбывавшего ссылку в деревне, сняли опалу с удельного князя Воротынского, простили многих других знатных врагов династии. С этого момента правительство попало в положение непрерывного цугцванга[48], когда каждое его действие было вынужденным и, при всей кажущейся логичности, лишь ухудшало ситуацию.
Для того чтобы прекратить в Москве беспорядки, из армии срочно отозвали лидеров Думы. Вернувшись в столицу, Мстиславский и братья Шуйские стали горячо агитировать за юного Годунова, невзирая на собственные разногласия с его родней и правительством. Когда толпа в очередной раз заполнила площадь перед Кремлевским дворцом, на крыльцо вышел князь Василий Шуйский. Он убеждал народ, что требуемые перемены приведут лишь к распаду царства и ниспровержению православия. Боярин дал самые страшные клятвы, что царевича Дмитрия давно уже нет на свете, что он — Шуйский — своими руками положил младенца в гроб в Угличе, а засевший в Путивле «вор» — беглый монах, еретик и расстрига Гришка Отрепьев, подученный дьяволом и посланный в наказание за грехи…
Волнения в столице начали затухать. Бояре усилили заставы на дорогах и приказали стражникам: вешать гонцов «вора» без промедления. Царь Федор в свою очередь раздал огромные суммы на помин души умершего Бориса. Щедрая милостыня помогла успокоить народ. Однако агитаторы самозванца продолжали проникать в город. Их «прелестные» листы расходились по улицам, площадям и кварталам, вызывая новые волнения среди москвичей. А между тем под Кромы прибыли воеводы, призванные заменить отозванных в Москву вождей Думы. Новым главнокомандующим стал Михаил Петрович Катырев-Ростовский, его помощником — боярин Петр Федорович Басманов. Князь Катырев не блистал талантами, он получил пост по местническим соображениям. Басманов — благодаря той роли, которую сыграл в обороне Новгорода-Северского. Сразу после снятия блокады города царь пожаловал воеводе боярский чин, земли, две тысячи рублей и множество подарков. Именно Басманову Борис планировал поручить борьбу с мятежниками. На него же в первую очередь рассчитывал и юный Федор.