И все же, как соотносилось желание официальной Риги создать двустороннюю российско-латвийскую комиссию историков с нежеланием обсуждать собственно историю Латвии? Представляется, что такая логическая нестыковка произрастала из противоречия, изначально заложенного в работу самой Комиссии историков при Президенте Латвии. Его можно выразить следующим образом: «Мы про свою историю все сами знаем и в своих выводах с 1990-х гг. непоколебимы, а вот в России до сих пор нас “недопонимают”». То есть предметом обсуждения попытались сделать не сами страницы истории, полные малоизученных фактов, которые еще предстоит исследовать и обобщить в рамках различных историографических школ, а безоговорочное принятие российскими властями и научным сообществом «оккупационной» риторики в адрес СССР. При этом даже самой идее российско-латвийской исторической комиссии с самого начала противостояла глухая латышская «цеховая» оппозиция, предпочитающая вертеться в узких кругах единомышленников. Действительно, зачем же подвергать лишний раз внешней рецензии построенную за два десятка лет вертикаль национальных догм?
Латвийская сторона чрезвычайно быстро сформировала состав своей команды: уже 31 января 2011 г. в Рижском замке прошла встреча действовавшего состава латвийской комиссии историков с президентом Латвии Валдисом Затлерсом, на которой был оглашен список участников латвийской части двусторонней комиссии историков с Россией из 7 человек.
Можно констатировать, что официальная Рига решила «сыграть на обострение» в январе 2010 г., утвердив кандидатуру И. Фелдманиса в качестве руководителя Комиссии историков при президенте Латвии и создав административные предпосылки для его выдвижения на аванпост двусторонней комиссии историков. Подлили масла в огонь негативистские и запретительные жесты МИД и Бюро по защите конституции Латвии в адрес сотрудников российского фонда «Историческая память» зимой-весной 2012 г. При этом последовавшая осенью 2012 г. рокировка И. Фелдманиса и А. Зунды, по сути, ничего не поменяла.
Опасаясь срыва работы комиссии, но рассчитывая на «прочность позитивного впечатления», которое оставил о себе Валдис Затлерс в Москве, официальная Рига продолжала посылать националистическому электорату, эмигрантским кругам, Западу и России сигналы о том, что ни в коем случае не намерена отступать от догматов «оккупационной» риторики и претензий к современной России за совместный советский период истории. Показательным в этом плане можно считать выступление президента Латвии на 50-й конференции Объединенного балтийского американского национального комитета, состоявшееся в ходе рабочего визита в США 2 апреля 2011 г. Касаясь совместной комиссии историков, он заявил, что главной целью этой структуры станет изучение «преступлений Сталина против народа Латвии», подчеркнув при этом: «Мы никогда не откажемся от факта, что в 1940 г. страны Прибалтики были оккупированы».
Спустя год после прихода на должность главы государства Андриса Берзиньша, летом 2012 г., в Латвии обострилась обстановка в кругах провластных историков. Занимающий агрессивно-наступательную позицию по «оккупационной» риторике в адрес России И. Фелдманис постепенно утрачивал былое влияние. Его коллега, советник президента по вопросам истории и нацменьшинств А. Зунда с 28 июня 2012 г. лишился своей должности, занимаемой с 1998 г. Эту отставку можно связать с общей «политической изношенностью» советника по истории, а также его рекомендациями по «неосторожному» оправданию и восхвалению латышских легионеров СС, обернувшимися для президента-«прагматика» заметными репутационными издержками весной 2012 г., а также отсутствием у нового главы государства зацикленности на историко-риторической проблематике.
В числе методов «понуждения» российского руководства к признанию «советской оккупации» и ответственности за нее официальная Рига некоторое время делала ставку и на распространение «эффекта Катыни» на латвийские исторические сюжеты. Как надеялись латышские эксперты, сравнение и уравнивание сталинских репрессий на территории Латвии («уничтожался цвет нации в лице офицерства, чиновничества, полицейского аппарата и айзсаргского актива») с громким «Катынским делом» поможет интернационализировать претензии латвийской стороны к России, задействовав заинтересованные структуры в Польше и США.
Первым публичным мероприятием в этом ключе стало издание на латышском языке и презентация 7 апреля 2011 г. в рижском «Музее оккупации» книги американского историка Аллена Пола «Катынь. Преступление Сталина и триумф истины». Представляя проект в «знаковом для латышей месте», посол Польши в Латвии Ежи Марек Новаковский подчеркнул заинтересованность Варшавы в популяризации своей версии истории в мире, выразившейся, в частности, в конкретном деле: польское диппредставительство выкупило авторские права у американца на латышскую публикацию его 582-страничной книги в издательстве «Zvaigzne ABC». В присутствии депутатов Сейма Латвии, чиновников и представителей дипкорпуса американец особо подчеркнул, что «у латышских офицеров была схожая трагедия в Литене».
Что же было в Литене? 27 августа 1940 г. решением СНК ЛССР и приказом командующего Прибалтийским особым военным округом А. Локтионова Латвийская армия была преобразована в 24-й территориальный корпус Красной армии в составе около 15 тыс. военнослужащих. До формирования корпуса в резерв были уволены 10 037 военнослужащих старой армии. При этом часть оставленных на действительной военной службе новых граждан СССР, особенно среди офицерского состава, расценивалась советским командованием как ненадежная, способная после начала войны с Германией не только на уклонение от активных боевых действий, но и на «удар в спину».
В начале июня 1941 г. 24-й территориальный корпус получил приказ выдвинуться на учения в летний тренировочный лагерь в Литене (Гулбенский район). 14 июня была проведена акция по разоружению и аресту 430 латышских офицеров в Литенском учебном лагере и 130–135 – в Риге (часть из них к этому времени была уволена из армии). 11 офицеров, оказавших вооруженное сопротивление в тренировочном лагере, были расстреляны. В 2001 г. в Литене был открыт мемориал. Для создания представления о большей массовости репрессий (которые, безусловно, и без того могли восприниматься как трагическая страница истории) латышские историки применили расширительную формулу подсчета, согласно которой за 1940–1941 гг. те или иные репрессии затронули каждого шестого военнослужащего Латвийской армии улманисовского образца (включая уже демобилизованных рядовых-срочников и офицеров-отставников еще с 1920-х гг.) – около 4700 человек. Однако абсолютное большинство из них стали жертвами массовой депортации 14 июня 1941 г., а не расстрелов на месте или после ареста. Следует отметить, что до 14 июня всем видам репрессий подверглись около 300 офицеров, инструкторов и солдат, находившихся на действительной военной службе или недавно уволенных с нее.
Приравнивание Литене к Катыни и сегодня остается одним из трендов латвийской исторической политики – вопреки несопоставимому количеству жертв среди латышских и польских офицеров, разнящихся на два-три порядка, а также тому, что репрессированные латыши не были военнопленными, а в значительной части состояли на службе в Красной армии. В этой связи можно ожидать раскручивание тезиса о необходимости покаянного признания Москвой «множества маленьких Катыней для латышей», символом которых призван стать мемориал в Литене.
Конкурирующей со «старыми» официальными историками структурой выступает Центр изучения социальной памяти (ЦИСП), созданный при Институте социально-политических исследований (директор Янис Икстенс) факультета социальных знаний Латвийского университета (ЛУ). Протокол о намерении создания этого центра на базе профессорско-преподавательского состава ЛУ в марте 2012 г. подписали министр культуры Ж. Яунземе-Гренде и ректор ЛУ М. Аузиньш. Создано специальное Общество в поддержку данного центра (председатель правления М. Капранс), на счетах которого планируется аккумулировать часть субсидий, пожертвований и средств из еврофондов на уставные цели и конкретные проекты нового центра.
Не удивительно, что только еще создаваемый ЦИСП успел подвергнуться острой критике из уст официальных академических историков, стерегущих свое монопольное положение, за «неприемлемый политологический уклон», а со стороны национал-радикалов на страницах газеты «Latvijas avīze» – за «риск размывания устоявшихся исторических позиций». Однако центр парировал эти выпады открывающимися возможностями для «междисциплинарных экспертиз» в интересах МИД и Минкультуры Латвии, выходящих за рамки узких исторических интерпретаций. Разрядить обстановку также было призвано обещание ЦИСП наладить рабочие взаимоотношения с историко-философским факультетом Л У.
Также В. Зелче решительно отвергает все упреки националов и догматиков в «нестойкости взглядов», указывая в своих интервью, что намерена сосредоточиться на борьбе, пусть и не всегда прямолинейной, с «советско-российским засильем» в социальной памяти латышей и латвийцев. Более того, она подчеркивает, что удостоилась доверия и поддержки со стороны американцев, получив престижный грант для полугодовой стажировки в США и подготовки книги о «войнах памяти» между Россией и странами Балтии.
Основатели и активисты ЦИСП предложили президенту Латвии «более хитрую», чем «академики», концепцию получения политических дивидендов и избегания имиджевых потерь от эксплуатации военно-исторической тематики. В ее основе лежит идея выделить небольшую часть «лояльных» ветеранов-красноармейцев местного происхождения (как правило, этнических латышей) и организовать их публичное «примирение» с легионерами СС, на основе признания континуитета Латвийской Республики и «оккупационных» постулатов. Софистическая формула «примирения» предложена следующая: «Ни легионеры, ни красноармейцы не воевали под правильными знаменами, но и у тех, и у других основной враг был правильный!»