еньшинства, особенно в Латгалии. По мнению автора, «надежды главным образом были связаны с очередными иллюзиями Польши относительно возможности внешнеполитически приблизить или даже привлечь Латвию к Польше, реализуя зачастую амбициозные цели этого государства во всем регионе» (с. 68). Представители правящих кругов Финляндии также в целом приветствовали переворот в Латвии, хотя и предпочитали это делать в неофициальной обстановке (после неудачной попытки фашистского мятежа и «похода на Хельсинки» в марте 1932 г.).
На реакцию Швеции повлияли внутриполитический вес критически настроенных к диктатурам социал-демократов, а также сорванный из-за переворота 15 мая визит в Ригу главы МИД Рикарда Сандлера, состоявшийся в итоге только в 1937 г. Вместе с тем автор подчеркивает скрытые симпатии к перевороту шведских правых и некоторых дипломатов. Притом что в большинстве своем шведам, по словам латышского эмигрантского историка Эрика Андерсона, установление в Балтии «полуфашистских режимов» очень не нравилось, еще больше снижая и без того небольшой интерес к этим странам.[437]
Отношение дипломатии фашистской Италии к перевороту характеризует тот факт, что 16 мая 1934 г. именно итальянский посол Ф. Мамели был первым из иностранных представителей, поздравившим Улманиса с «достигнутым». В Риме остались довольны распространением фашистского влияния в регионе, хотя реальные интересы Италии на Балтике были мизерными. Отмечается, что один из идеологов фашизма Алессандро Паволини, посетивший с пропагандистским визитом Ригу уже летом 1934 г., характеризовал политику правительства Улманиса как «следование деятельности Муссолини и фашизму» (с. 71). Впрочем, последовательным эпигоном итальянского фашизма латвийский диктатор не был – он периодически увлекался разными, порой абсолютно противоположными «немарксистскими» течениями.
Автор приходит к итоговому выводу, что «К. Улманис и В. Мунтерс[438] не ошибались, оценивая общую реакцию. Однозначную официальную реакцию осуждения не выразило ни одно государство, не считая СССР, который это делал не на дипломатическом уровне, а главным образом на уровне прессы, что предусматривалось заранее». В заключительной части статьи наиболее чувствительной для режима Улманиса он обозначает критическую реакцию шведов, вовсе не упоминая о Франции. Также следует обратить внимание на одну вопиющую странность в статье Екабсонса: нацистскую Германию образца 1934 г. он называет… не тоталитарной, как именует СССР того времени, а «всего лишь» авторитарной – наряду с Польшей и Литвой! (с. 74.)
Статья главы Комиссии историков при президенте Латвии академика Инесиса Фелдманиса «Волны авторитаризма в Европе после Первой мировой войны» (с. 77–89) представляет собой обзор «трех волн» авторитаризма, заметно выпадающий за тематические рамки данного сборника и призванный, судя по всему, вписать «поздний» латвийский случай в общую картину «нормальности» недемократических режимов в межвоенной Европе. В статье, среди прочего, пробрасывается тезис о том, что палитра авторитарных режимов в Европе того периода была пестрой, их никак нельзя называть фашистскими. Также Фелдманис без всякой критики дает ссылку на мнение о том, что «авторитарные режимы пытались обеспечить национальную интеграцию и были ориентированы как против либеральной демократии, так и против тоталитарной диктатуры» (с. 86).
В статье доктора Илгварса Бутулиса «Некоторые аспекты переворота 15 мая в авторитарной идеологии К. Улманиса» утверждается: «как современники, так и большинство позднейших исследователей сходятся во мнении, что идеологией режима К. Улманиса был латышский национализм, который требовал восстановить национальную справедливость, национальную честь и национальный дух» (с. 90). В качестве чужаков для Латвии и врагов латышского национализма рассматривались «чужие по крови» (русские, евреи, немцы и др. жители Латвии «нетитульного» этнического происхождения) и «идейно чуждые» (социал-демократы и коммунисты), использовавшие для продвижения своих интересов парламентаризм и демократию (с. 91). К первой части списка «врагов», на наш взгляд, следовало бы добавить и «латгальских католиков», нередко обвинявшихся в недостаточной латышскости и, почему-то, в «сговоре с марксистами».[439]
В пропагандистских целях теоретиками авторитарного режима использовались и другие негативные стереотипы: обвинения «инородцев» в том, что они «забыли гостеприимство латышей», «смеются над интересами латышей», «угрожают», доминируют в отдельных отраслях народного хозяйства и т. п. Любые решения после переворота 15 мая по ущемлению политических, экономических, социальных или культурно-образовательных прав национальных меньшинств, составлявших в то время четверть населения Латвии, идеологами латышского национализма горячо приветствовались. При этом на публике продвигался демагогический тезис официозной «диалектики» о том, что «латвийское солнце светит всем», но лишь всем тем, кто признает «латышскую Латвию» (с. 93).
Сам по себе национализм латышскими идеологами авторитаризма подавался как общеевропейский тренд, идущий рука об руку с вождизмом, причем образцом для подражания считалась фашистская Италия (с. 95). А вот отсутствие в улманисовской Латвии правящей партии рассматривалось в качестве позитивной отличительной особенности местной диктатуры, в которой-де правит «сам народ». Автор также отмечает милитаристскую риторику национал-пропагандистов, но считает ее лишь отражением мрачной европейской действительности середины-конца 1930-х гг. (с. 96). В целом постулаты авторитарной идеологии видятся Бутулису противоречивыми и непоследовательными, тогда как ее изъяны легко маскировались утверждениями об уникальности Улманиса, отказавшегося от слепого копирования европейских образцов и опирающегося на «глубоко национальные традиции» (с. 97).
Документальная часть сборника разбита на шесть разделов: «Участники и современники о перевороте» (7 свидетельств), «Предыстория переворота: генезис идей и подготовка» (26 документов), «Процесс переворота: взятие власти 16 и 17 мая» (49 материалов), «После переворота: репрессии, противодействие и настроения» (105 документов), «Сообщения иностранных представителей о событиях 15 мая» (30), «Деятельность внешнеполитического ведомства Латвии: как повлиять на отзвуки переворота за рубежом» (69). В конце сборника также опубликованы четыре приложения (правила о военном положении с поправками и дополнениями, а также список лиц, интернированных в Лиепайском концентрационном лагере в 1934–1935 гг.).
В публикуемых документах содержится богатый материал для детального анализа предпосылок авторитарного переворота и обстоятельств установления диктатуры; интересная выборка документов характеризует ситуацию после путча, хотя, на наш взгляд, далеко не полно и несколько однобоко. Активность латвийской дипломатии по отслеживанию зарубежной реакции на события 15 мая и попытки повлиять на их отражение также представлены более-менее разнообразно. Однако гораздо хуже обстоят дела с пятым разделом: из трех десятков сообщений иностранных дипломатов, вплоть до японских, читатель не найдет ни одного документа советской или французской дипломатии! То есть материалы с критическими или скептическими иностранными оценками переворота, по сути, оказались за бортом этой претендующей на фундаментальность публикации.
Вместе с тем расхожие штампы о недоступности российских (и на этот раз – французских) архивов не выдерживают никакой критики. Например, в 2014 г. Ассоциация по изучению истории России и Восточной Европы издала на французском и русском языках сборник документов «Перед лицом диктатуры. Государственный переворот 15 мая 1934 г. и установление режима Улманиса в Латвии. Из дипломатических архивов Франции» (составитель Олеся Орленко), в котором опубликовано 92 документа, характеризующих установление диктатуры и различные внешне – и внутриполитические проявления нового режима. Среди них – депеши в Париж посла Жана Трипье, поверенного в делах Жака Жиродэ и военного атташе Жана Ганеваля.[440] Остается надеяться, что если латвийские авторы-составители решатся на второе издание рецензируемой книги, то они устранят эти бросающиеся в глаза изъяны.
Об одном ценном научном издании воспоминаний
[Левенштейн М. У края бездны. Воспоминания узника Рижского гетто и фашистских концлагерей / Науч. ред. и послесл. П. Полян, сост. П. Полян, В. Панкратова, Т. Равичер, предисл. А. Шнеер, коммент. А. Шнеер, П. Полян. М.: ГАММА-ПРЕСС, 2012. – 200 с.]
Меир Левенштейн (1914–2000), выходец из курляндской еврейской семьи, встретил нападение германских войск на СССР в Риге и попал в гетто; все его родственники погибли. После окончания войны Меир, прошедший несколько нацистских концлагерей и выживший в бесчеловечных условиях, возвращается в Ригу и находит жестяную коробку со своими записями периода пребывания в Рижском гетто. Только в первой половине 1960-х гг. он смог собраться с силами и на основании тех тайно и наспех сделанных записей подготовить воспоминания о событиях, многие из которых грозили будущему автору неминуемой смертью. Воспоминания увидели свет уже в Израиле, куда Меир Левенштейн вместе с семьей переселился из Риги в 1972 г.
Особый интерес к данной книге у исследователей нацистской истребительной политики на оккупированных территориях СССР и прежде всего холокоста может быть вызван тем похвальным фактом, что, как отмечают составители, «настоящее издание – первое полное и первое научное издание воспоминаний [М.] Левенштейна на русском языке. К тому же это его первое издание в России – стране того языка, на котором писал и думал автор» (с.11).
Введением к данному изданию книги служит краткая, но содержательная и высококвалифицированная научная статья Арона Шнеера (Иерусалим, музей Яд Ва-шем), которая названа «Холокост в Латвии». На восьми страницах представлены основные факты, известные современной исторической науке об уничтожении евреев на оккупированной нацистами территории Латвии. Содержатся общие сведения о расстрелах евреев и в Бикерниекском лесу под Ригой, и в Румбульском лесу, и в Агенскалнских соснах в черте города. Указаны и палачи – немецкая айнзацгруппа «А» и латышская «Зондеркоммандо Арайс». Майор Арайс и его команда успели «наследить» не только в Риге и латвийских селениях («на руках убийц из этой команды кровь не менее 30 тысяч евреев Латвии» (с.13), но и позже – во время карательных экспедиций в Белоруссии.