В воспоминаниях левого социал-демократа Яниса Гринвалдса ярко запечатлена картина засилья нацистов: «Покоя мне не давали увиденные летом 1939 г. немецкие демонстрации на Рижском взморье. В воскресное послеобеденное время прямо вдоль берега, вопреки запрету автомашинам ездить по пляжу, мимо нас проехали несколько германских машин со свастиками. Местные немцы бесновались в восторге, крича – хайль, хайль, Гитлер, хайль! Обнимались со слезами на глазах – слезами радости. Это было жуткое предостережение нам. Гитлер готовился прийти, и его ждали – больше чем верующие своего мессию. Мы не могли так спокойно ждать, как улманисовская клика. Наши собственные силы здесь не позволяли играть значительную роль. Надежды на спасение мы ожидали от Москвы».[128]
Встречные ожидания «еврейско-коммунистического террора» в отношении балтийских немцев, рассчитывавших на скорый приход нацистских войск, стали одним из поводов для решения Гитлера о репатриации. Другие мотивы были связаны с потребностями укрепления военно-экономического потенциала Рейха за счет «арийских» переселенцев, освоения захваченных земель на западе Польши и нежелания оставлять «своих» в странах, где сворачивалась зона влияния Германии в соответствии с секретным протоколом пакта Молотова – Риббентропа.
28 сентября 1939 г. в Москве Риббентроп среди прочего подписал особый протокол, в котором содержались обязательства советской стороны не препятствовать выезду в Германию граждан Рейха и лиц немецкого происхождения с территорий советской сферы интересов, а также вывозу их имущества. Берлин, в свою очередь, брал на себя подобные обязательства в отношении украинцев и белорусов, оказавшихся в зоне германского контроля.
Латвийские историки считают, что этот протокол не имеет прецедента в истории международных отношений – два диктатора, Сталин и Гитлер, в качестве объекта секретных договоренностей рассматривали граждан, проживавших в других суверенных государствах.[129] Однако примеров договоренностей относительно граждан третьих стран хватает и в современном Европейском Союзе (от закрытых списков стран, граждане которых подлежат особому контролю при выдаче виз и въезде в Шенгенскую зону, до условий введения «голубой карты» – аналога американской «гринкарты»). Трагизм ситуации 70-летней давности заключался в том, что никакой добровольности переселения в действительности не было.
Официальная Рига и не думала возражать Гитлеру в этом вопросе, подписав 30 октября с Германией межправительственный договор, ставший юридической базой для «одноразовой акции» переселения немцев, в результате которого эта этническая группа с определенным статусом должна была перестать существовать в Латвии. Официальная Рига была готова пойти на существенное увеличение внешнего долга перед Германией, потребовавшей компенсации за оставляемое имущество (до июня 1940 г. Латвия успела выплатить 24,9 млн латов из общего долга в более чем 100 млн латов).[130] При этом правительство Улманиса фактически субсидировало германские военные нужды, так как в виде компенсаций переселенцам Берлин цинично раздавал конфискованное у поляков и евреев имущество, а не латвийские деньги.
К. Улманис лично пожелал переселенцам покинуть Латвию «безвозвратно»,[131] а его чиновники следили за тем, чтобы немцы не брали с собой драгоценностей и «лишних вещей», а также упростили процедуру расторжения брака. В прессе развернулась широкая пропагандистская кампания в поддержку исхода балтийских немцев, однако многие из них вовсе не хотели покидать родные места. В ход шли уговоры и угрозы, как со стороны нацистских уполномоченных, так и местных властей. Балтийские немцы, упорствовавшие в желании до конца жизни связать свою судьбу с Латвией, рисковали остаться без работы, имущества и оказаться вне закона.
Предусматривалось, что проводившаяся морским путем эвакуация немецкой общины завершится к 15 декабря 1939 г., однако отъезд продолжался до весны 1941 г. К середине апреля 1940 г. от латвийского гражданства отказалось свыше 53 тыс. человек.[132] Среди них было и около 900 латышей, имевших немецких родственников, хотя в целом латвийские власти препятствовали бегству представителей «основной нации», аннулируя заграничные паспорта.[133]
С началом агрессии Германии против Польши 1 сентября 1939 г. прибалтийские страны были озабочены своим положением и поспешили еще раз объявить о своем нейтралитете. Наиболее крутой дипломатический вираж в отношении Польши продемонстрировала официальная Рига: от поздравления Варшавы с ее участием в разделе Чехословакии накануне начала войны – в надежде на то, что поляки не выдвинут претензий на юго-восточные районы Латвии, – до спешного и «громкого» закрытия польского посольства в сентябре 1939 г., вопреки протестам Лондона, Парижа и польского эмигрантского правительства. Таллин и Каунас предпочли закрыть польские диппредставительства без каких-либо заявлений. Польские военные, переходившие латвийскую границу, интернировались; в стране также смогли найти укрытие беженцы.
16 сентября 1939 г. во французском диппредставительстве в Риге начали жечь архивы, возникли трудности с эвакуацией французских граждан, так как «в Балтии хозяйкой положения является Германия». При этом рассматривались различные маршруты эвакуации дипработников: военный атташат планировал направиться на автомашинах в Нарву, а оттуда – в худшем случае пешком в Ленинград; посол Ж. Трипье надеялся зафрахтовать у контрабандистов рыболовецкий корабль, чтобы он подобрал беглецов в Таллине и переправил их в Финляндию. При этом замглавы дипмиссии Ж. де Босс всерьез опасался милитаристских жестов Парижа в адрес Москвы в связи с вторжением советских войск в восточные районы Польши: эвакуация из Риги возможна, «если мы не объявим войну России; тогда любой путь отступления для нас будет закрыт». Посол Ж. Трипье в этой связи просил Париж задержать в качестве заложников 72 гражданина СССР.[134] Оставался еще воздушный путь до Стокгольма, от которого французские дипломаты отказывались по соображениям безопасности. Им также стало известно об одном свидетельстве мер контроля Германии над Латвией даже после появления там советских военных баз в октябре 1939 г.: немцы затребовали от шведской авиакомпании списки пассажиров на предварительное согласование в германском посольстве в Риге.[135]
Литва надеялась на возвращение Вильнюса, но не предпринимала самостоятельных усилий. Тем временем Берлин к 20 сентября 1939 г. разработал проект под названием «Основные принципы договора об обороне между Германией и Литвой», по которому Литовское государство обязано было «отдать себя под опеку Германского рейха». В военном аспекте этот проект предполагал, что «численность, дислокация и вооружения литовской армии должны быть регулярно устанавливаемы при полном согласии Верховного командования вермахта».[136]
25 сентября А. Гитлер утвердил директиву № 4 о сосредоточении войск вермахта в Восточной Пруссии для вступления в пределы Литвы. В этой связи российский военный историк Сергей Ковалев отмечает: «Их вступление на литовскую территорию представляло опасность для группировки войск Красной армии в Западной Белоруссии, так как в случае эскалации военного противостояния давало вермахту возможность нанести по советским войскам фланговый удар с севера, а с юга – беспрепятственно пройти на территорию Латвии и Эстонии. Эту опасность увеличивала готовность эстонского руководства к военному сотрудничеству с Германией. Чтобы предотвратить такое развитие событий, требовались решительные меры».[137]
Действительно, в связи с началом войны и возможными угрозами Советский Союз предпринял ряд мер по мобилизации и развертыванию сил в регионе. Так, 8 сентября 1939 г. приказом наркома ВМФ сроком на месяц были задержаны 2193 младших командира и краснофлотца, подлежавших увольнению осенью 1939 г. В течение месяца на учебные сборы в КБФ было призвано более 20 тыс. военнослужащих запаса. Факт бегства в ночь на 18 сентября из Таллина интернированной польской подводной лодки «Ожел» руководство СССР восприняло с тревогой (в Наркомате ВМФ допускали возможность задействования скрывшейся субмарины в борьбе с советским судоходством в связи со вступлением 17 сентября Красной армии на территорию Восточной Польши – Западной Белоруссии и Западной Украины)[138] и решило использовать его для дальнейшего наращивания военного присутствия СССР в Финском заливе и политического нажима на Эстонию с целью создания надежной системы безопасности на Балтике.
На сухопутных границах с Эстонией и Латвией советское руководство также сосредотачивало группировку войск: в Ленинградском военном округе (ЛВО) разворачивались Отдельный Кингисеппский стрелковый корпус и 8-я армия, в Калининском военном округе – 7-я армия. На Белорусском фронте у границ Литвы готовилась к активным действиям 3-я армия (общая численность личного состава трех армий и стрелкового корпуса на 28 сентября – 6 октября 1939 г. достигала 437 тыс. человек, танков – 3052, артиллерийских орудий – 3635 единиц). Директива Наркомата обороны СССР № 043/оп от 26 сентября 1939 г. требовала от штаба ЛВО, у которого в оперативном подчинении с 15 сентября находилась и 7-я армия, «немедленно приступить к сосредоточению сил на эстонско-латвийской границе и закончить таковое 29 сентября».[139]