Тамара захлопнула дверь дома, сунула ключ в карман и заспешила через железнодорожные пути к вокзалу. Пройдя по перрону, вышла на площадь и направивлась в сторону туркменского аула.
Вскоре она уже шагала по тесной улочке, сдавленной с двух сторон глинобитными дувалами и стенами кибиток. Во дворах виднелись оголенные урюковые деревья и кряжистые тутовники. Блеяли овцы или козы. Тамара шла, не выпуская из поля зрения купол мечети. Рядом с ней должно быть подворье Каюмовых. Ратх говорил ей, где они живут. И о приметах сказал: большие деревянные ворота, и на калитке синий почтовый ящик. По этим приметам и отыскала девушка двор аульного арчина. Тамара осмотрелась: нет ли кого поблизости, кто бы мог позвать Ратха? Но переулок был пуст. Оставалось единственное: постучать в калитку. Так она и сделала. Тотчас во дворе залаяла собака, затем послышались голоса. Старшая жена Каюм-сердара приоткрыла калитку, при виде русской барышни тотчас отступила назад.
— Кому тибэ, урус?
— Ратха мне, бабушка.
— Вий! — удивленно вскрикнула старуха и удалилась.
И опять до Красовской донеслись женские голоса. По их интонации она догадалась, что ее, наверняка, осуждают. Так оно и было. Нартач-ханым, знавшая, что младшенький Ратх знается с гимназистами, дала волю своему красноречию. «Виданное ли дело, — говорила она своим собеседницам. — Появилась без стыда, без совести, с открытым лицом и потребовала нашего сына! Ох, горе, горе мне! Сначала татарку в дом взяли, а теперь русская сама в дом лезет!»
Сыну о приходе русской барышни сообщить она не успела. Ратх догадался, что пришли к нему. Он вышел к Тамаре улыбающийся и в то же время смущенный упреками женщин.
— Не обращай на них внимания, — успокоил девушку, — Здравствуй… Не думал, что это ты…
— Ратх, мне с тобой надо поговорить. Давай отойдем подальше, чтобы никто не слышал.
— С тобой хоть куда, Тамарочка.
— Ратх, нас предали. Стабровские, Хачиянц и Егоров арестованы.
Произнеся эти роковые слова, она заглянула парню в глаза, надеясь увидеть в них смятение, страх и еще что-нибудь такое, чем бы выдал себя Ратх. Но глаза его лишь удивленно расширились, и он неуверенно спросил:
— Кто предал?
— В деле участвовали верные, проверенные люди, — отозвалась с тяжким вздохом девушка. — Все свои. Подозрение пало на тебя.
Выговорив эти горькие слова, Тамара опустила голову, совершенно уверенная в том, что предал не Ратх. А он как-то странно ойкнул, словно сраженный пулей, потом растянул губы в брезгливой улыбке и глухо спросил:
— Ты долго думала?
— Ратх, пойми меня. Все до единого были наши. Ратх, может быть ты нечаянно сказал что-нибудь лишнее своему старшему брату или Аману?
— Нет, Тома джан, — зло и слишком четко выговорил он, словно за этой короткой фразой должен был последовать удар.
Сердце у Тамары похолодело. Невольно она отступила от него. А он еще четче произнес;
— Значит, Ратх — предатель! Значит, все хорошие, а один Ратх — последний человек?
— Не горячись, Ратх, — испуганно попросила Тамара. — И не думай, что мне легче твоего.
Тамара замолкла, потому что судороги в горле сковали ее голос и дыхание. Ратх тоже молчал. Наконец он встрепенулся и гордо произнес:
— Запомни, Ратх никого никогда не предавал и не предаст. Но тебя я презираю… поняла? Презираю! — еще злее выпалил он, повернулся и зашагал к дому.
Поезд через Асхабад проходил вечером: время самое удобное. Нестеров сел в общий вагон. В Кизыл-Ар-ват приехал перед рассветом. Темень — хоть глаз коли. Только на станции два тусклых фонаря. Да через дорогу, возле железнодорожных мастерских фонарь. Обошел паровоз спереди, зашагал через пути к мастерским. Пройдя вдоль длинной кирпичной стены, вышел на узкую улочку и вскоре отыскал барак, в котором жил Батраков.
Это был барак времен Скобелева. В годы присоединения Туркмении к России в нем квартировали штабные офицеры и медперсонал военного госпиталя. Госпиталь ныне размещался в расположении войск гарнизона. Старое здание госпиталя, рухнувшее наполовину в последнее землетрясение, было восстановлено рабочими железнодорожных мастерских, и в нем размещался приемный покой. Попросту его называли «рабочей больницей». Заведывала ею жена Батракова, Надежда Сергеевна. Лечила простуду, делала прививки против заразных болезней. И лишь в особо исключительных случаях, когда требовалось вмешательство опытного врача, она вызывала из госпиталя военного фельдшера Красовского. «Рабочая больница» была создана на благотворительные средства. Обо всем этом Нестеров знал по первому своему приезду в Кизыл-Арват еще три года назад.
В предутренней темноте, поднимаясь на веранду, Нестеров наступил на хвост спящей собаки. Взвизгнув от боли и страха, пес поднял такой лай, что окна барака тотчас засветились.
— Кого тут еще носит? — прогремел раскатистый бас.
— Гордеич, здравствуй. Убери своего кобеля.
— Кажется, Ванюша? — обрадовался Батраков и столкнул собаку с веранды.
Пес сразу перестал лаять и обиженно заскулил.
— Здравствуй, Гордеич, — повторил Нестеров. — Не ждал меня, конечно. — А я вот примчался.
— О забастовке нашей узнал? — спросил Батраков, похлопывая гостя по плечу и слегка подталкивая в комнату.
— О какой забастовке?
— Бастуем второй день. Петицию на десяти страницах настрочили. Пока власти не выполнят требования — не отступим. Ты надолго?
— Да нет, вечерком, думаю, назад.
— Вот ты и отвезешь нашую петицию в газету, Любимскому… Ну, проходи, проходи, раздевайся. Наденька! — крикнул он. — Гость к нам. Ванюша Нестеров!
Надежда Сергеевна залегла в другой комнате лампу и вскоре вышла, сонно улыбаясь.
— Здравствуй, Иван Николаевич. С приездом. Как там мой Андрюшенька? Видите его?
— А как же! Учится хорошо. Недавно в цирке видел, разговаривали. Толковый парень.
— Боюсь за него, — вздохнула она. — Отчаянный он. Все думаю, как бы не набедокурил.
— Теперь тебе только и осталось — думать, — усмехнулся Батраков и пояснил гостю: — С неделю уже сидит дома. Больницу закрыл пристав. Явился с полицейскими, вынесли стол и стулья, и вселили какого-то приезжего офицера.
— А вы что! — возмутился Нестеров. — Неужели позволили?
— С этого, собственно, и началась забастовка, — пояснил Батраков. — Теперь полиция рада офицеришку выгнать, да рабочие большего требуют. На вот, ознакомься… — Он взял с этажерки несколько листков и подал Нестерову. — Не сегодня-завтра сам начальник дороги приедет.
Нестеров принялся было читать петицию, но Надежда Сергеевна с укоризной сказала:
— Ну и эгоист же ты, муженек! Ванюша приехал, у него, наверное, стряслось что-то, а ты со своими заботами!
— Да, да, в самом деле… Прости, Ваня. Видимо, у тебя срочное дело ко мне, а я и слова тебе не даю сказать? Спрячь эту бумагу, передашь Любимскому. Говори, что там у вас?
— Стабровский арестован…
— Как так?
— Да вот так. Нашелся предатель, заявил полицмейстеру. Прямо с поличным взяли. Четверых. Его вместе с женой и еще двух рабочих типографии.
— Кто предал? — спросил, сжав пальцы в кулаки, Батраков.
— Если б знать, я бы предателя сам вот этими руками задавил! — проговорил жестко Нестеров. — Но в том-то и дело, что одни подозрения. Сначала подозревал твою землячку. Думал, ее приятель, джигит, донес, но вряд ли. Если б он, то Тамару первой бы арестовали.
— Красовскую не обижай, — посуровел Батраков. — Тамара — товарищ проверенный, надежный. — Поразмыслив, спросил: — С протоколами допроса знаком? Может, из протоколов можно что узнать?
— Не идти же в гости к Пересвет-Солтану! — нахмурился Нестеров.
— Да, дела неважные…
— Неважные, Гордеич. Приехал к тебе за советом. Не знаю, на кого теперь положиться.
— С Вахниным советовался?
— Разумеется. У нас с ним одно на уме: поскорее достать денег на типографию. Но вот где их взять — вопрос! И не только на типографию. Деньги, в первую очередь, сгодились бы на освобождение Людвига. Я думаю, можно подкупить следователя, или даже самого прокурора, если, конечно, с умом действовать.
— Ты что же, за деньгами ко мне приехал? — скептически усмехнулся Батраков. — Если так, то я тебе не помощник… Мог бы, конечно, свои последние отдать, да только помогут ли они!
— Гордеич, да ты что! — спохватился Нестеров. — Речь идет о тысячах, а ты черт знает что подумал. Ты-щенок бы десять достать — эх, развернулись бы! А ты, Иван Гордеич, на первый случай снабдил бы нас прокламациями. С голыми руками сидим…
Батраков задумался, затем сказал:
— Дам тебе последние номера «Искры». Почитаешь о борьбе партийных фракций. А что касается прокламаций, вот что… Ты чал пьешь? Пойдем-ка, по чашке выпьем. Тут недалеко, у соседа-туркмена.
Выйдя, они перешли улицу, и остановились возле двух туркменских кибиток. Батраков кликнул хозяина. Из кибитки вышел среднего роста, плотный туркмен в тельпеке и халате. Пышная седая борода украшала его лицо.
— Кертык, — назвал он себя, подав Нестерову руку.
— Число говорите по-русски, — заметил Нестеров.
— С русскими давно живу, научился, — пояснил старик и внимательно посмотрел на Батракова.
Гордеич улыбнулся:
— Ванюша Нестеров — мой друг. Ему доверяю все. Если ему придется туго и придет к тебе — помоги.
Кертык кивнул, ввел гостей внутрь юрты, усадил на кошму и подал две чашки с чалом. Тотчас принялся расспрашивать об асхабадских новостях. Нестеров охотно отвечал на все его вопросы. Старик слушал, поддакивал и опять спрашивал. Наконец сказал:
— Русские бастуют, а туркмены горюют. Туркменским беднякам поддержка нужна. Безграмотные все. А живут — один здесь, другой там. Кочуют по пескам. Армяне, татары бакинские дружнее живут. В Баку недавно был, там совсем иная жизнь.
— Там пролетариат, Кертык-ага, — пояснил Нестеров. — В Баку тысячи рабочих мусульман на промыслах, а у вас — единицы на железной дороге. С русскими вам надо объединиться…