— Так-то оно так, — согласился Каюм-сердар. — Да только поздновато ты сел на коня. Вот твои братья — Аман и Ратх, с трёхлетнего возраста с лошадей не слазят. И теперь, сам знаешь, джигитов Каюмовых весь Закаспийский край знает!
— Не моя вина, что ты не посадил меня на скакуна раньше, — обиженно возразил Черкезхан.
— Не было нужды, сынок, — авторитетно заявил Каюм Сердар. — Я спал и видел тебя царским офицером. Не конь тебе был нужен, а знания. Я сумел тебя определить в кадетский корпус, и мои старания, как вижу, не пропали даром. Ты один у нас такой… с офицерскими погонами… штабс-капитан. А эти — недоучки. Но тут, конечно, виноват я сам. Амана и Ратха надо было тоже сначала посадить за книжки, а потом на коней А я сделал наоборот: вот и не пошла им на ум грамота.
Юноши, как и подобает благочестивым сыновьям, во время беседы старших сидели молча. Но тут Ратх не выдержал:
— Отец, но разве пять классов мало?
— Тебе, может, и хватит. А вот Черкезу понадобилось больше семи!
Аман же, два года учившийся у аульного муллы, пригнув голову, покорно выслушивал неприятные для него разговоры и думал о своём. Он славился в Асхабаде не только как цирковой жокей, но и как Аман-гуляка. Одет был всегда нарядно, при деньгах, и за ним толпами ходили ханские и байские сынки. Частенько Амана и его компанию видели в ресторане гостиницы «Гранд-Отель» и в армянских духанах. Поговаривали далее, что он тайком заглядывает в публичные дома, но этому Каюм-сердар не верил. К тому же он прощал сыну грешки и допускал, что с Аманом ничего плохого не случится, если он разок-другой и проведёт вечерок с какой-нибудь красоткой. Каюм-сердар больше беспокоился за младшего, хотя с виду Ратх был скромнее, и, по сути своей, порядочнее. Но именно эта порядочность и беспокоила отца, Ратх, подружившийся с малых лет с русскими ребятишками, которые жили через улицу, впоследствии закрепил эту дружбу, учась в мужской гимназии. Ратх свободно владел русским языком. Его всегда окружали бывшие гимназисты и студенты технического училища. На цирковые представления он давал им контрамарки или проводил в зрительный зал «чёрным» ходом. Известно также было Каюм-сердару и то, что младший ухаживает за русской барышней, выпускницей женской гимназии. Старик знал и о революционном брожении в рядах европейской молодёжи. Не ведал только, о чём молодые люди говорят на своих сходках. Но то, что российские мужики хотят прогнать царя и помещиков, — в этом Каюм-сердар не сомневался, и потому так страшился за связи младшего сына с русскими.
Поговорив о прошлом, старики вновь вернулись к заботам сегодняшним, и вновь коснулись имени Куропаткина. И опять Черкезхан высказал мысль, что терпит поражение не один Куропаткин, а вся Россия, зараженная нечистой силой революции.
— Только бы не проникла эта нечисть в туркменское общество, — высказал он опасение.
— Своих, туркмен, постараемся уберечь от чёрной чумы. — Сердар самодовольно выпрямился, словно зависело это только от него самого, и заметил — Русские — они, оказывается, тоже хорошие дураки. Как уехал Куропаткин, так ни одного подходящего командующего в области больше не было. Приедут из Петербурга, пошумят немного и назад. Суботич тоже оказался недалёким человеком, хоть и славили его. Семьдесят круглых тумб поставил на всех улицах, чтобы афиши, объявления наклеивали. А теперь листовки на них люди развешивают.
— Это не люди, отец! — зло выговорил Черкезхан. — Это и есть нечистая сила. Пока не знаю, на какую службу назначат меня, но я клянусь: плохо придётся тому, кто на моих глазах посягнёт на незыблемый трон русского государя-императора!
Сказано это было так выразительно и жестко, что все сидящие за дастарханом замерли, и так сидели с минуту молча, осознавая всяк по-своему вырвавшиеся слова молодого царского офицера. Первым нарушил молчание ишан.
— Да, сынок, в тебе говорит истинный дух джигита. Да благословит тебя аллах на твоём праведном пути во имя веры нашей и веры ак-падишаха. Аминь!..
Ишан огладил тощими суховатыми пальцами бороду. То же сделал Каюм-сердар. Черкез лишь кивнул, а Ратх и Аман отделались благочестивым молчанием. Тут же ишан стал прощаться, ссылаясь на поздний час, и сердар, сказав для приличия «посидели бы ещё немного», отправился проводить служителя мечети. Как только они вышли, Черкезхан сразу же отворил створки большого полукруглого буфета, извлёк бутылку коньяка и проворчал сердито:
— Надо же как не вовремя занесло к нам святого. Теперь наелись — и коньяк, пожалуй, не пойдет. А за встречу с родными братьями я хотел бы выпить… Ну-ка, Ратх, достань рюмки.
— Я же не пью, Черкезхан, — смущённо отказался Ратх.
— Да, я слышал, что ты боишься прикоснуться к стакану с божественным напитком, зато с удовольствием слушаешь речи бунтовщиков в своём цирке. Не так ли?
— С чего ты взял, Черкезхан?
— С того самого. Отец, когда ехали с вокзала, поведал. Ну-ка, Аман, наполни стекляшки!
Аман с готовностью откупорил бутылку, разлил конь-як в три рюмки и подал каждому.
— Ратх, ты тоже сегодня выпей, — сказал он спокойно. — Один глоток тебе не повредит.
Братья чокнулись рюмками и выпили. Ратх, никогда прежде не употреблявший спиртного, на мгновенье задохнулся, из глаз у него выступили слёзы. Черкез усмехнулся:
— Тоже мне, джигит! А ещё с русскими водишься! Да они, знаешь, как пьют? — Налив себе и Аману ещё, он залпом опрокинул рюмку и молча подождал пока проглотит свою порцию Аман. Потом покряхтел и спросил:
— Ратх, о чём говорят бунтари в вашем цирке?
— Какие бунтари? — удивился Ратх.
— Ну эти… демократы: студенты, железнодорожники?
— Ничего такого они не говорят, — насупился Ратх. — Просто говорят, что Россия скована полицейским режимом, нет свободы.
— Ха! И это, по-твоему, ничего такого?
— Не знаю, Черкезхан, чему ты удивляешься, — недоуменно пожал плечами Ратх. — На митинги собираются все, кому. хочется. Выступают против войны и требуют короткий рабочий день. На государя никто не посягает, так что ты не волнуйся.
— Но-но, ягнёнок! — повысил голос Черкезхан. — Ты особенно-то не задирайся, коли ни в чём не смыслишь. Революция для тебя — невинная игра, а для меня она — угроза уничтожения всех малых наций.
— Брат, ты говоришь такие умные слова — нам их, пожалуй, не понять, — вмешался Аман, расстёгивая воротник белой вышитой рубахи. — Может, выпьем ещё по одной?
— Можно и ещё, — согласился Черкез.
Когда выпили, Черкез вновь вернулся к начатому разговору.
— Если начнётся революция, — заявил он авторитетно, — то она сотрёт с земли все малые народы: татар, узбеков… А туркмен — в первую очередь.
— Это как же понимать, Черкез? — испуганно спросил Аман.
— Тут и понимать нечего. Если бунтовщики начнут революцию, то к ним могут присоединиться и наши бедняки-туркмены. А когда к ним присоединятся туркмены, то царь пришлёт сюда казацкие полки и раздавит всех бунтовщиков. Русские живут по всей России — их нация сохранится. А туркмен сотрут с лица земли, потому что их мало. Надо быть патриотами своего народа — тогда поймёте как страшна для нас русская революция. Ты меня, надеюсь, понял, Ратх?
— Этому тебя в Петербурге научили? — спросил в свою очередь Ратх.
— В Петербурге, конечно. Мне преподавали и теорию, и практику борьбы с крамолой. Так что, если в чём сомневаешься, то отбрось все свои сомнения, и слушай меня побольше. Задача туркменской интеллигенции, к которой относитесь и вы, уберечь туркменских дехкан от русской демократии. Будем преследовать и наказывать каждого, кто задумает путаться с рабочими и студентами!
— Ай, не наше это дело, — отмахнулся Аман. — Нас с Ратхом ждёт цирковая арена. Нам надо побольше беспокоиться о своей голове. Голова на арене должна быть светлой, иначе слетишь с коня и расшибёшься. Завтра у нас представление.
— Завтра?
— Ну да. Завтра же — воскресенье.
— Это интересно, — потёр ладони Черкез. — Пожалуй, я приду с Галией, посмотрим на вас.
— Мы будем рады, Черкез, — заулыбался Аман.
— Ай, молодец! — смеясь, воскликнул Черкез. — А теперь, братишки, я пожалуй отправлюсь к своей прекрасном ханум. Наверное она уже злится, что меня так долго нет.
— Счастливо, Черкезхан! — воскликнул Аман. — Как говорится, завтра увидимся!
Едва Черкез вышел, Ратх сразу спросил:
— Неужели революция может уничтожить всех туркмен? По-моему, Черкез пугает. Как ты думаешь, Аман?
— Откуда мне знать, — хмыкнул Аман. — Но в том, что говорит Черкез, конечно, есть правда. Он же учёный человек, не то что мы. Если ты не против, я выпью последнюю.
— Ладно, Аман, оставайся, я пойду спать. Завтра вставать рано.
Выйдя из комнаты, Ратх пересёк айван, спустился во двор и вошел в другой, менее привлекательный дом, больше похожий на глиняную времянку. В комнате в углу горела лампадка, тускло освещая стены, которые были сплошь оклеены цирковыми афишами, Ратх разделся, лёг на тахту и задумался.
В воскресенье, после полудня, Каюм-сердар, усадив старшего сына с его княжной в ландо, велел кучеру Язлы ехать по самым людным местам, чтобы её сиятельство Галия-ханум могла полюбоваться Асхабадом. Кучер тотчас взобрался на козлы и повозка, сверкая желтым лаком в золотистых лучах вечернего солнца, выехала сначала в пыльный аульный переулок, а затем на Анненковскую.
В открытое оконце Галия увидела угол городского сада, обнесённого чугунной оградой. Затем, на Левашевской, предстала перед взором татарской княжны женская городская гимназия, а напротив, за Гимназической площадью — мужская гимназия. Слева тянулся сквер. Среди зелени молодых карагачей виднелся желтый кирпичный дом, с жестяной голубой крышей. Это был жилой особняк самого начальника Закаспийской области. Каюм-сердар, высунувшись из кареты, велел кучеру остановиться и принялся рассказывать о том, как в девяносто первом году генерал Куропаткин собрал у себя в этом прекрасном доме всех ханов и сердаров Закаспия и сказал: «Уважаемые яшули, вы моя надежда и защита государя-императора на этой дальней окраине. Вот собрал я вас к себе, кажется ни о ком не забыл, и теперь хочу спросить, есть ли среди вас люди грамотные?» Посмотрели ханы друг на друга и пристыженно опустили лица ниц. Всего лишь два муллы нашлось, которые окончили хивинское медресе, остальные — не приведи аллах, даже корана в руках не держали. А тут генерал спрашивает не о коране, а о науках иных: о грамматике, об арифметике и всяких других премудростях. Вобщем, все притихли, а генерал говорит: «Придётся учиться, уважаемые». Ханы совсем приуныли. Сидят за столом— угощение всякое перед ними, но никому оно в рот не идёт. Каждый думает: неужели теперь придется бросить всё и взяться за книжки и тетрадки? А генерал тихонько посмеивается в усы и вино пьёт. Немного спустя вновь обратился к почтенным гостям: «Ну так чего опустили бороды, уважаемые? Учёность туркменскому обществу нужна, как воздух. И разумеется, не вас я собираюсь учить, а детей ваших. Нынче, как уйдёте от меня и проспитесь, так сразу же представьте в канцелярию списки своих сыновей для отправки на учение в Петербург. Будем создавать туркменскую интеллигенцию. Лет через десять вы состаритесь и на покой отправитесь, а дети ваши вернутся из Петербурга и будут управлять дехканами…»