— Сучья дыра! Разве это публика?!
— Не туда катите колесо истории, господин Вилкс, — послышался голос клоуна Адольфа Романчи. — Да-да, не туда катите! Разрешите мне пройти, мой выход. — И вот уже с арены разнесся его звонкий голос: — Граждане асхабадцы, вы случайно не знаете, куда катится колесо истории? Не знаете, да? А может, кто-то мне скажет — куда нас катит колесо времени?!
— В преисподнюю! — крикнул кто-то с галерки и зрители дружно засмеялись.
Ратх посмотрел в щелку из-за кулис на клоуна и отошел, поскольку коридор у выхода на арену занял Иван Гора с дрессированными медведями. Звери в кожаных намордниках рычали за спиной и жадно, с присвистом, нюхали воздух. Отходя, Ратх вспомнил, как однажды Романчи бросил в публику с арены: «Если б медведь на арене отказался от конфетки, а бастующие пекари Асхабада — от подачки своего хозяина, то свершилась бы революция». Клоуна на другой день вызвали в участок и сделали солидное внушение. Но это было год назад. Теперь же о забастовках и революции говорили все, не скрываясь и не прячась, и все кляли японскую войну, задевая бездарных русских генералов.
Как только Иван Гора с медведями вышел на арену, Ратх подошел к щиту с расписанием. За медведями значились жонглёры, потом наездники. Он направился в уборную к Аману.
— Пора, — бросил лишь слово с порога.
Аман надел на бритую голову тюбетейку, тельпек, набросил халат на плечи, — и братья отправились к лошадям.
Вскоре заиграли галоп и джигиты на стройных скакунах выехали на арену. С минуту под аплодисменты длилась круговая езда, без каких-либо трюков. Лишь длинный шамберьер в руках Никифора сухо щелкал, взбадривая коней. Прогарцевав перед публикой, всадники удалились с арены и вновь на ней появились Аман и Ратх. В то время как младший брат, поставив мощного Арслана сбоку, в проходе, стоял на его спине с поднятой рукой, средний скакал на Каракуше по кругу. Удивляя зрителей в какой уж раз, он падал вниз с седла под живот скакуна, вновь выпрямлялся в седле, вставал на ноги, потом на руки. Наконец, проделывая какой-то особо замысловатый трюк, замешкался, и у него слетела с головы папаха вместе с тюбетейкой. Все бы ничего — случалось и такое в цирках. Но оживление и безудержный хохот вызвало то, что тюбетейка, выпав из тельпека, упала на колени Куколь-Яснополь-ского, а тельпек попал в руки господину Сливе. Аман остановил коня и тут услышал заливистый смех Галин и грубый голос отца: «Осел, потерявший папаху… Хай, недоумок!» Настроение Амана совсем испортилось. Было заметно, с какой неохотой он закончил джигитовку и уступил место Ратху. Младший Каюмов на широкой спине Арслана, покрытой кожаным панно, сделал стойку, затем несколько раз сальто и пронесся по манежу в позе победителя, принимая аплодисменты. Последний трюк заключался в том, что братья сначала скакали рядом, а затем обменялись скакунами. Наезд «ники удалились с арены с почестями, но оваций и вызывов на «бис» не было. К Каюмовым давно привыкли, в этом еще раз убедился Ратх и с горечью подумал! «Не пора ли оставить арену? То ли дело ипподромные скачки!» Но до лета было слишком далеко,
К антракту Ратх переоделся и вышел в переполненный зрителями коридор цирка. Невообразимая толкучка, табачный дым, запах спиртного. Шум возле буфета и пока что вполне терпимая перебранка между парнями. Ссорятся завсегдатаи цирка — персы с Чарджуйской и армяне с улиц Кольцова и Чехова. Те и другие ходят в цирк ватагами, и вооружены ножами. Возле буфета толчется городовой, стараясь поддерживать поря «док по случаю присутствия в цирке самого уездного начальника.
Пробиваясь к главному выходу, Ратх снова повстречался со Стабровскими. Они шли по коридору с частным поверенным, бывшим помощником секретаря областного суда, Иваном Нестеровым. Этого человека в Асхабаде знали все. Его зажигающее красноречие восхищало не только обывателей, но и высокопоставленных особ. Но теперь, в пору вновь начавшегося «смутного брожения», его стали побаиваться господа. Подозревали, что Нестеров состоит в социал-демократической партии. Но пока только подозревали.
Нестеров был довольно молод, высок, в черной фуражке с коротким лакированным козырьком, в длинном кожаном пальто и штиблетах. На тонком юношеском лице, еще не тронутом морщинами, играл жизнерадостный румянец. И модная округлая бородка ничуть не старила его. Может быть, делала немного солиднее, но это ему очень шло. Идя под руку с Ксенией Стабровской, он что-то оживленно рассказывал ей и Людвигу и беспрестанно здоровался со встречными. Ратху он тоже кивнул, заметив беспокойство джигита. А Людвиг предупредительно заметил:
— Не беспокойся, джигит, Тамара сейчас вернется.
— Тамаре захотелось покататься с молодыми людьми… взглянуть на вечерний Асхабад, — пояснила Ксения Стабровская.
— Знаю, зачем поехала, — угрюмо проговорил Ратх и увидел как насторожились его собеседники.
— Что ты знаешь? — спросил Нестеров и взгляд его сделался строгим.
Ратх растерянно пожал плечами:
— Тамару давно знаю. Хорошая она…
— Невероятно хорошая, прямо умница, — подтвердил Нестеров. — Смотри, не подведи ее.
Швейцар у выхода подал звонок. Зрители тремя черными потоками, в боковые и центральные двери, ринулись к амфитеатру, растекаясь ручейками по рядам. Стабровские и Нестеров, выждав, пока схлынет толпа, тоже направились в боковую дверь. Ратха они пригласили с собой.
Арена уже была подготовлена к выступлению Кларка Кроса. Высокий, обитый черным бархатом ящик, стол и стулья стояли у самого барьера. Оркестранты настраивали инструменты. Слышались скрипичные звуки и голоса трубы и флейты. Выход иллюзиониста, однако, ознаменовался не маршем, а вибрирующим туше и лихорадочным боем барабана. Такая музыка вполне соответствовала черным костюмам Кроса и его партнерши, и той таинственности, какую они внесли своим появлением. Трюки начались с того, что из рукавов артиста полетели голуби. Затем длинной змеей потянулась изо рта разноцветная лента. Ошарашив публику, Крос посадил свою партнёршу в черный бархатный ящик и разделил его пополам, предварительно проткнув его со всех сторон кинжалами.
Публика аплодировала и переговаривалась. А факир уже перешел к следующему номеру. Он положил партнершу на кушетку и руками стал производить над ней магические движения. Наконец, он провел ладонью по бледному помертвевшему лицу женщины и, держа руки над ней, велел ассистентам убрать кушетку. Ложе унесли, и женщина горизонтально повисла в воздухе…
Коронный номер Кроса продолжался не менее часа. Теперь артист выступал как профессиональный гипнотизер. В движениях его и словах не было ничего необычного. Он поднял над головой поблескивающий стержень, с черным шариком на конце, попросил желающих испытать силу гипноза: сомкнуть «в замок» пальцы рук и повторять за ним счет. Когда желающие приготовились, он громким бархатистым голосом произнес;
— Итак, дамы и господа, прошу не отводить взгляда от этого черного шарика и повторять мысленно, про себя… Раз!
Цирк затих.
— Два… Три… Четыре…
Тишина воцарилась полная и стояла до тех пор, пока Крос не сосчитал до ста и не произнес магических слов:
— Вы засыпаете… засыпаете… Вы спите…
Затем с нижних и верхних рядов начали спускаться на затемненную арену, с сомкнутыми руками зрители. Крос встречал их, беря за руки, внимательно заглядывал в глаза. Одних отправлял назад, на трибуну, других оставлял, выстраивая в длинный ряд и не переставая двигать руками. И вот уже огромная аудитория цирка оживленно загомонила и засмеялась. Произошло это после того, как Кларк Крос объявил уснувшим, что на них движется вода и надо спасаться. Загипнотизированные на арене подняли невообразимый панический визг и крик. Дамы, среди которых оказались госпожа Слива и жена Черкеза, завизжав, схватились за подолы платьев и полезли на стулья.
Зрители посмеялись и начали было успокаиваться, но не тут-то было. Кларк Крос знал что делал. Он построил свою программу так, чтобы каждый новый гипнотический опыт выглядел ещё острее и смешнее предыдущего. Вот какой-то господин в рыжей шапке принялся бегать и кричать, воображая, что за ним гонится тигр. Затем Крос спросил у сидящей на стуле курносенькой мещаночки, где ее муж. «На войне», — отозвалась та. — «Ну что вы! — воскликнул Крос. — Вот же ваш муж!» — И подвел ее к незнакомцу, сидящему рядом. Дама радостно вскрикнула, бросилась незнакомцу в объятия. Но тут же Крос ей внушил, что она ошиблась, и женщина принялась извиняться.
Под куполом цирка стоял гомерический хохот.
Очередь дошла до Галии. Ратх с затаенным любопытством ждал, каким же испытаниям подвергнется их прелестная родственница. Одновременно он следил за отцом и Черкезом. Отец сидел насупившись и смотрел в ноги, а Черкез ерзал в кресле, испытывая крайнее смущение за свою княжну. Крос, взяв ее за руку, вывел на середину арены и ласково спросил: «А вы замужем, мадемуазель?» — «Да, замужем», — кротко ответила та. — «И вы любите своего мужа?» — «Не знаю, — смущенно отозвалась ханум. — Я еще не разобралась в этом». — «Он хороший человек?» — «Не очень… Он злой и раздражительный».
Зрители хохотали, упиваясь откровенностью татарочки. Ратху стало стыдно за брата и его княжну…
Красовская и ее приятели вернулись в цирк как раз в ту минуту, когда Крос покинул арену и его место занял клоун Романчи. Стабровский, переглянувшись с Тамарой, спросил:
— Ну, как?
— Все в порядке, Людвиг Людвигович.
И тут внизу, на арене, разнесся истошный крик клоуна:
— Ой, спасите! Спасите меня! Он меня гипнотизирует!
За клоуном несся какой-то униформист в маске. Видимо, Романчи экспромтом составил свое антре и не успел нарядить напарника.
— Стойте, вы спите! — орал униформист. — Вы спите! Вы спите!
Романчи вдруг споткнулся, закатил обалдело глаза, и, шатаясь, с закрытыми глазами, уселся на барьер. Партнёр его поклонился публике.
— Всего лишь один вопрос, уважаемый. О чем вы больше всего мечтаете?