Хотя прошли месяцы с тех пор, как она видела мисс Эбигейл, та не изменилась.
Как обычно, на ней несколько юбок ярких и контрастирующих расцветок, которые заставляют ее выглядеть гораздо полнее, чем на самом деле. Длинные седые волосы украшены бантиками из разноцветных тряпочек.
В эти дни Некко редко посещает лагерь Глотательниц Пламени. Слишком много болезненных воспоминаний. Правда, она часто думает о них – о своей второй семье, – и тоска отзывается в ней медленной, тягучей болью.
– Почему ты купаешься в одежде, девочка? – спрашивает мисс Эбигейл.
– Она была грязная, – объясняет Некко, и порыв ветра бросает ее в дрожь.
Эбигейл долго смотрит на Некко, прищурившись через грязные очки с половинками стекол.
– Ты снова в беде, Некко?
В этом есть доля иронии, что человек с плохим зрением может так много увидеть.
– Расскажи, – настаивает Эбигейл.
Некко не знает, с чего начать. Она закрывает глаза и видит окровавленное лицо Гермеса и вязальную спицу.
– Кто-то убил моего друга. – Некко по капле выдавливает слова, не желая сломаться перед мисс Эбигейл. – И все думают, что это сделала я. Я лежала рядом с ним и как-то проспала это. Потом я проснулась… ох, мисс Эбигейл, там было так много крови! Теперь жужубы повсюду ищут меня. Я не знаю, что делать. Не знаю, куда идти.
Внезапно Некко разражается слезами. Она вытирает глаза мокрым рукавом и пытается выровнять дыхание.
Мисс Эбигейл кивает, приседает на корточки и смотрит на мост над головой. Она облизывает губы и потирает нос. Кожа под ним запятнана красным, несмываемой отметиной зелья.
– Я иногда приходила сюда после того, как не стало твоей мамы. Сидела и ждала знака. Я думала, может ли она найти способ хотя бы на мгновение вернуть то, что произошло здесь. И тогда, быть может, она бы рассказала мне.
– Почему она прыгнула? – спрашивает Некко.
Эбигейл снова долго смотрит на нее.
– Дитя, твоя мать не прыгала с этого моста.
– Неправда, – ровным голосом говорит Некко. – Она спрыгнула оттуда. Так сказали в полиции.
Старуха сошла с ума от зелья. Она боится собственной тени.
– Тебе пора узнать правду. Я думала, что неведение может защитить тебя, но теперь вижу, что ошибалась.
– Узнать что? – Некко сглатывает комок в горле. Она хочет снова забраться в воду и опустить голову, чтобы слышать только шум реки, а не то, что ей собираются сказать.
Мисс Эбигейл делает глубокий вдох, снова смотрит на мост и на птиц, собравшихся внизу. Внезапно вся стая срывается с места и летит вверх по течению, как будто по команде Эбигейл. Или они просто не хотят слышать то, что она намерена сказать.
– Твоя мама была убита. Она умерла еще до того, как упала в воду.
– Нет, – с запинкой произносит Некко, но какая-то ее часть уже знает, что это правда. – Вы уверены?
– Да. И есть кое-что еще, в чем я уверена. Ты в опасности, Некко. В страшной опасности. Ты и ребенок, которого ты носишь в себе.
Рука Некко машинально опускается к животу.
– Как вы?..
– Мне много известно, девочка. Ты ведь понимаешь, что не стоит сомневаться в моих способностях, верно? Сомневаться в видениях, полученных от зелья.
– Да, мэм, – говорит Некко.
– Я говорила об этом твоему другу. Говорила, что смерть твоей матери не была самоубийством и что тебе грозит опасность. Я пыталась предупредить его и объяснить, что ему лучше увезти тебя подальше отсюда.
– Моему другу? – У Некко шумит в голове. Она совершенно не понимает, о чем речь.
– Гермесу. Он приходил ко мне месяц назад и задавал вопросы о тебе и твоей маме. Он не хотел оставлять все как есть. Ему хотелось выяснить, что на самом деле произошло с твоей матерью, а также с твоим отцом и братом. Это его убили вчера ночью, верно?
– Да, – отвечает Некко, и в голову приходит ужасная мысль, застающая ее врасплох и едва не сбивающая с ног: – Возможно, все они были убиты одним человеком. Мой отец, мама, Эррол, а теперь Гермес.
Мисс Эбигейл смотрит на мост.
– Может быть, – говорит она.
– Это Змеиный Глаз?
Мисс Эбигейл понимающе смотрит на Некко, но не отвечает.
Некко глядит на бурую кружащуюся воду и думает о предупреждениях матери: Змеиный Глаз где-то там и охотится на них. Это он в ответе за Потоп, за смерть отца и Эррола. Мама даже говорила, что он виноват в той аварии, когда погибли ее дедушка и бабушка.
Некко отрывает взгляд от воды и смотрит на старуху.
– Мисс Эбигейл, я никогда не верила своей матери. Я не думала, что мы действительно в опасности. Не думала, что Змеиный Глаз существует на самом деле. Если бы я знала…
Это как пушечное ядро в живот: новое осознание. Если бы только она поверила матери, поверила в то, что они в опасности! И Гермес: это Некко виновата в его гибели. Если бы она знала правду, то могла бы предупредить его.
– Нет проку в запоздалых сожалениях, девочка, – говорит мисс Эбигейл. – Важно то, что ты знаешь это теперь. Важно то, что ты сделаешь с этим знанием.
Некко кивает, понимая, что ее прошлое является ключом к тайне. Все возвращается к событиям великого Потопа, который, по словам матери, был устроен Змеиным Глазом. Если бы Некко смогла вспомнить события того дня, то получила бы ключ к разгадке.
– Что мне делать? – спрашивает она у мисс Эбигейл.
Старуха задумывается и смотрит на голубей, возвращающихся к мосту, как будто ответ заключается в их тихом ворковании.
– Ты должна вернуться в Зимний Дом. Там безопасно. Когда выходишь, никому не показывайся на глаза. Завтра вечером, когда настанет полнолуние, приходи ко мне. Мы попросим совета у зелья, чтобы оно направило нас и указало твой путь.
– Хорошо, – говорит Некко и надевает сапоги.
– Теперь тебе надо спешить, девочка, – говорит мисс Эбигейл. – Беги так, словно сам дьявол гонится за тобой.
Пруденс
Отец всегда говорил ей: «Пруденс Элизабет Смолл, ты моя крошечная эльфийская девочка, и когда-нибудь ты будешь знаменитой». И она пришла к выводу, что он прав. Отец был умным человеком, сапожником, который был наделен пророческим даром. Рональд Смолл умер, когда Пруденс было девять лет, поэтому он не увидел, как его девочка выросла и стала шоу-звездой, но она иногда представляет, как он наблюдает за ней с небес. Она видит его как один из ярких лучей света, падающих с вершины небосвода через клубы дыма и пыли, исходящих от самого Бога. Она слышит отцовский голос, смешивающийся с аплодисментами и восторженными ахами, когда она проделывает свои трюки. Голоса зрителей звенят от волнения, от необъяснимого удовольствия, которое они испытывают.
Она называет это восхищением. Ощущением близости к божественному, которым она управляет. Даже когда они смеются, то делают это по ее усмотрению. Они не видели никого лучше ее, Пруденс Смолл, и она знает, что отец гордился бы ею.
Она слышит его слова: «Хорошая девочка. Ты устроила первоклассное представление».
Когда Пруденс выполняет танец с обручем, она встает на цыпочки, как маленькая балерина, и вращается до головокружения, усиленного запахом опилок, слоновьего навоза и львиной мочи с обертонами попкорна, жареного арахиса и карамельных яблок. Этот запах манит ее обратно и каждый вечер выводит на арену, всю в оборках и блестках. Иногда она думает, что могла бы питаться этим запахом. Ей кажется, что она могла бы вечно жить в одиночестве на каком-нибудь пустынном острове без еды и питья, если бы только имела этот запах, запечатанный в бутылочке, которую она носила бы на шее и время от времени наливала себе в чашечку – просто для того, чтобы взбодриться.
Некоторые люди думают, что звезда цирка – это шпрехшталмейстер, укротитель львов или дама, которая раскачивается на трапеции. Но в цирке Пруденс эти люди не имеют значения. В ее цирке именно она заставляет зрителей возвращаться снова и снова. Она, толстая дама: Королева-под-Куполом. Когда она надевает розовую пачку и блестящее серебристое трико, то знает, что все вращается вокруг нее. Она становится солнцем в планетной системе своего маленького передвижного цирка.
Ирония, заключенная в ее фамилии, не ускользает от Пруденс. Она думает, что фамилия Смолл[9] была лишь побуждением для того, чтобы вырасти большой. Такой большой, как только было возможно. Ее фамилия – это постоянное напоминание, чтобы расти дальше, быть олицетворенной силой природы. Такая огромная женщина может проглотить все вокруг: крошечных размалеванных клоунов, детишек из зрительного зала, сосущих леденцы, даже гимнастку, которая висит у нее над головой. Один хороший глоток, и они исчезнут где-то глубоко внутри нее. Пруденс воображает себя маленьким бездонным автомобилем, который выносят клоуны: они кладут туда чемоданы, собак, корзинки для пикника и даже кухонную раковину. Пруденс чувствует себя такой же бездонной, и ей кажется, что она никогда не сможет наполниться.
Слоны, выстроенные в линию за ее спиной, машут хоботами, предвкушая удовольствие. Силач мистер Марсель в полосатом трико и с закрученными усами стоит рядом, и, когда Пруденс прекращает свое балетное кружение, он берет ее за руки, и они танцуют на арене. Рядом с ним она чувствует себя невесомой. Сила тяжести исчезает. Он понимает, как ему повезло; он шепчет, что Пруденс прекрасна, что она лучшая женщина, какую заслуживает мужчина. Они наклоняются в одну сторону, потом в другую, и публика хохочет, словно это шутка, а не синхронное совершенство, не любовь в ее высшем смысле.
Уэйн, шпрехшталмейстер, наряженный во фрак с красным галстуком-бабочкой и с цилиндром на голове, дует в свисток, объявляя о начале парада.
– Дамы и господа, девочки и мальчики, добро пожаловать в волшебный мир цирка! Это мир, где возможно все!
Мистер Марсель не отпускает Пруденс, но ведет ее к Софи, ее любимой слонихе. Пруденс поднимается по пандусу на спину Софи, и можно подумать, что она слишком толстая и тяжелая для слонихи, но та вовсе не возражает.