Когда-то здесь был ее дом. Ее и мамин.
Она движется вперед и с облегчением видит паутинные сети и нити, затягивающие проход: верный знак, что здесь уже некоторое время никого не было. Примерно через двадцать ярдов тоннель раздваивается. Можно повернуть направо или идти прямо. Если пойти прямо, то примерно через сто ярдов упрешься в кирпичную стену. Некко всегда гадала, что находится за этой стеной и кирпичами; она даже начала сбивать известку, открыв кусочки тяжелого и плотного дерева, похожего на корабельные доски. Но из-за смерти мамы ее раскопки не успели далеко продвинуться.
Некко поворачивает направо, испытывая странное возбуждение по мере приближения к цели. Еще через десять ярдов она видит тяжелую металлическую дверь с ржавым кольцом. Некко задерживает дыхание и дергает за кольцо, дверь распахивается.
Ничего не изменилось: когда Некко водит вокруг лучом фонарика, она видит все, что оставила здесь в то самое утро.
Это небольшое помещение около пятнадцати квадратных метров. В дальнем конце стоят их кровати: деревянные паллеты с матрасами и кучами одеял. Между кроватями есть ряд низких полок, заполненных книгами в бумажных обложках, газетами и журналами, в основном добытыми из коробки бесплатной раздачи в библиотеке. По комнате развешаны и разбросаны картины и рисунки матери. Они раскрашены ярко, с сильным уклоном в красный цвет, навеянный видениями от зелья: лоза с гроздьями ягод, уходящая в розовые облака с парой глаз наверху, рыба с красными плавниками, перелетающая через Стальной мост, и огонь с разными образами, скрытыми в пламени, – лица, карманные часы, маленькая девочка с куклой в руках.
В кухонном уголке есть большая банка с краном, установленная на полке над столом с пластиковой лоханью, где они мыли посуду. Под столом стоит пятигаллоновое ведро для грязной воды. Каждое утро и каждый вечер Некко выносила к реке это ведро, которым они также пользовались как ночным горшком.
Кастрюли, сковородки, чашки, тарелки и столовые приборы обитали в выщербленном металлическом шкафчике между раковиной и старой газовой плиткой, работавшей на пропане. Они крали маленькие баллоны пропана из хозяйственных или универсальных магазинов. Напротив кухонного уголка расположен стол, которым они пользовались для еды, собранный из сломанных грузовых паллет. Разнородные стулья подобраны по обочинам дорог. Все, чем они владели, было кем-то уже выброшено или отвергнуто. Но их это вполне устраивало.
Когда Некко была маленькой девочкой, отец читал ей замечательную книжку «Добывайки» о маленьких человечках, живших под полом и в стенах старого дома. Некко нравилось думать о себе и матери как о Добывайках иного рода: больших и сильных, но тем не менее живущих в тени и берущих вещи, пропажу которых никто не заметит.
Слева от небольшого участка вокруг стола находится второй вход: тоннель, который ведет по длинному коридору мимо четырех других дверей, заложенных кирпичом, к металлической лестнице, вмурованной в стену. Если подняться по лестнице и откинуть металлический люк, то окажешься за старой фабрикой, ветхим кирпичным зданием на окраине города, закрытым уже более полувека. Хотя едва ли кто-то мог вторгнуться оттуда, они с мамой тщательно замаскировали люк, покрыв его слоем вонючей смазки и закидав грязью, камнями и битым кирпичом. Если не знать, где этот люк, то никогда не найдешь.
Направив луч фонарика, Некко видит мамин красный свитер, наброшенный на спинку стула. Две пустые чашки на столе хранят чаинки от их последней трапезы. В какой-то момент Некко даже кажется, что мама лежит на матрасе, что она сейчас поднимется, услышав ее приближение, и спросит: «Почему так долго?»
Но никто не шевелится. Ни звука, только колыхание паутины.
Некко подходит, светя фонариком, и берет мамину чашку. На дне лежит мертвый мотылек, серый и высохший.
– Ох, мама, – говорит Некко и впервые за этот день дает волю слезам. Бремя всего, что случилось недавно, обрушивается на нее и ревет, как вода возле дамбы.
Некко опускается на колени, сжимая пустую чашку.
Выплакавшись, Некко находит коробок спичек и зажигает свечи и керосиновые лампы. Несколько минут она занимается уборкой и радуется своей занятости; она подметает, моет кружки, проверяет запасы воды и пропана, а также скудный провиант, еще оставшийся в кладовой. Вскипятив чайник, Некко заваривает себе чашку чая с сахаром и достает волглое печенье из старой жестянки.
Некко смотрит на мольберт, который ее мать смастерила из палок и досок в углу комнаты. На нем установлена последняя картина, накрытая рваной белой простыней, словно бесформенный призрак. В качестве палитры мама использовала кофейную крышку, но краска – водоворот землистых оттенков, которые Лили смешивала сама, пользуясь глиной, молотым кофе и ягодами, давно затвердел вместе с воткнутой кистью. Некко пересекает комнату, откидывает простыню и впервые изучает неоконченную картину; мама никогда не разрешала ей смотреть на холст, пока работа не была закончена.
Некко сразу же видит, что это другая картина, отличающаяся от обычного стиля ее матери. Это сцена из эпохи до Потопа. Она изобразила папу и Эррола в их старой гостиной. Они сидят на овальном ковре перед камином и играют в карты. Некко наклоняется поближе и рассматривает карты в руках у Эррола. Они больше похожи на карты Таро, и на каждой есть пугающий образ: огромная волна, пара костей с одной точкой на верхней грани, Человек-Цыпленок, испуганный мальчик за стеной пламени.
Образ Эррола на полу в гостиной так похож, что это пугает Некко. Мама уловила озорные искорки в его глазах и непокорную прядь темных волос, которая всегда падала на лоб, почти закрывая шрам над левым глазом. Некко почти слышит голос Эррола: «Хочешь сдать нам карты, маленькая Э.?»
Она протягивает руку, прикасается к его щеке и ощущает мазки краски на дереве. Вспоминает, как она была «маленькой Э», а он – «Большим Эр». Ему нравилось говорить, что вместе они «E2», а не сумма двух слагаемых. «Целое больше, чем сумма его частей», – говорил он.
Внезапно ее одолевает усталость. Смертельная усталость. Но нужно сделать еще кое-что, прежде чем отойти ко сну.
Поставив на стол рюкзак Гермеса, Некко начинает открывать всевозможные карманы и доставать вещи. Гермес никуда не выходил без своего рюкзака, и его изобретательность казалась почти волшебной. Каждый раз, когда ей что-то было нужно – английская булавка, свечка или печенье, – он совал руку в рюкзак и доставал требуемое.
Некко работает неторопливо, но целенаправленно, с почтением прикасаясь к каждому предмету и складывая их аккуратными рядами. Карандаш – это не просто карандаш, потому что Гермес был последним человеком, который прикасался к нему. Когда был жив.
Она не нашла единственную вещь, которую больше всего надеялась обнаружить: амулет со слоником на сломанной цепочке, который Гермес забрал для починки.
Не может быть, чтобы он пропал. Это единственная вещь, оставшаяся от отца.
Некко смаргивает слезы раздражения и внушает себе, что сейчас не время думать о пропавшем слонике. Теперь ничего не поделаешь. Она смотрит на первый ряд вещей, извлеченных из рюкзака Гермеса.
Кроме школьного ранца Тео с таблетками и деньгами там есть два фонарика, паяльник, металлическая фляжка, мотки проводов, отвертки, печатная плата, разнообразные батарейки, фомка, зажигалка «Зиппо», ириски, стопка каталожных карточек и ручка, крошечный швейный набор, связка черного нейлонового шнура, полдюжины краденых мобильных телефонов, ассортимент электронных шнуров и кабелей и нетбук, упакованный в мягкий футляр.
Некко открывает нетбук, который сразу же запрашивает пароль. Она пробует «Гермес», «Некко» и даже его настоящее имя «Мэттью». Не работает. Она захлопывает экран и смотрит на следующий ряд предметов из рюкзака.
Маленький набор первой помощи, рулон изоленты, рулон армированной клейкой ленты, три вида плоскогубцев, складной нож и, наконец, маленький кожаный кисет, которым Гермес пользовался в качестве бумажника. Внутри она находит четыре доллара двадцать центов, автобусный проездной и рукописную квитанцию из центра семейного досуга «Уэстмор-Лэйнс». Некко внимательно изучает квитанцию. Он потратил пятнадцать долларов – десять долларов плюс пятидолларовый залог за ключ – на месячную аренду шкафчика в камере хранения. Номер 213.
Некко достает из кармана странный ключ с круглым стержнем и оранжевой головкой.
213.
«Это все изменит».
Некко перевязывает шнурок и надевает ключ на шею. Откопав в школьном ранце потрепанную книгу «Принцесса и слон», Некко ложится на мамину кровать и зарывается лицом в подушку, стараясь уловить след родного запаха. Но осталась только пыль. Некко открывает книгу с посвящением на первой странице: «Лили, которая стала для меня всем». Некко закрывает книгу, сует ее под подушку, подтягивает колени к груди и желает, чтобы сон забрал ее и унес прочь.
Тео
«Я только что говорила с Джереми. Он рвет и мечет, Тео. Позвони, пожалуйста».
Тео прижимает телефон к уху и слушает сообщения.
Утренние уроки прошли как в тумане, она была не в силах сосредоточиться ни на чем, кроме денег и пропавшего ранца. Она гадала, что произошло с Огненной Девой, и заставляла себя отвлечься от мысли о вязальной спице, воткнутой в глаз того парня, иначе ее бы стошнило прямо на желтую парту. Пока учителя бубнили о дериватах и аллегориях, Тео нервно рисовала спирали, вопросительные знаки и символы доллара в своей тетради. Наконец, незадолго до ланча она поняла, что должна убраться из школы и работать над решением своей проблемы. Кроме того, если Ханна и Джереми решат найти ее, то первым делом направятся в школу. Тео представляла, как они околачиваются на парадном крыльце и дожидаются звонка с последнего урока, чтобы поговорить с ней по душам, пока остальные будут выбегать из школы, как суетливые жуки.
Тео не собиралась попадаться в эту ловушку.