Она – Глотательница Пламени.
Дым струится из ее ноздрей и рта, и она получает видение, когда раскачивается перед пламенем лагерного костра. В огне она видит голубой дом, и мистер Марсель находится внутри, но он не знает, что дом горит, не понимает, в какой опасности он оказался. Она зовет его и пытается предупредить.
– Оставайся на месте, – обращается он к Пру.
Потом она видит, как мистер Марсель сидит на диване рядом с женщиной с отбеленными волосами. Ее дыхание наполнено запахом виски, и она говорит ему лживые слова, но это не имеет значения, потому что Фред видит неправду. Он близок, очень близок к тому, чтобы открыть истину. Потом он вдруг превращается в миниатюрную копию самого себя, в проволочного человечка из ее цирка – руки подняты над головой и удерживают на весу невероятно большую штангу.
Пру смотрит на огонь и видит в пламени свой маленький цирк. Но пока она смотрит, он расширяется и увеличивается в размерах. Он оживает, становится большим и настоящим прямо здесь, под мостом. Она видит большую арену, и все Глотатели Пламени танцуют там и вращают огненные жезлы. Они носят красочные цирковые костюмы красного и оранжевого цветов, усыпанные блестками и бусинами, которые ловят блеск пламени, мерцают и переливаются. Она видит билетера и очередь, которая тянется вдаль, до конца моста и до вершины холма за ним. И видит слона. Огромного золотого слона в лучах прожекторов, а она сама восседает наверху и посылает воздушные поцелуи зрителям, потому что они пришли посмотреть на нее. И она открывает рот, чтобы поведать им тайну – главную тайну, ради которой они собрались здесь.
– Огонь – это жизнь, – говорит Пруденс. – Все огни – огонь. Каждый из нас имеет огонь, пылающий внутри. Разожгите свой огонь.
Когда она произносит эти слова, из ее рта вылетают золотистые бабочки, трепещущие крылышками в воздухе, и зрители аплодируют – их аплодисменты звучат, как гром. Земля содрогается.
И все это для нее.
Это так прекрасно, что она плачет.
– Ты избранная, – шепчет ей в ухо мисс Эбигейл, перекрывая гром аплодисментов в ее голове. – Ты та, кого мы ждали. Добро пожаловать домой, мисс Пру.
Некко
Они с Тео сидят на берегу реки, которая в темноте черна, как пролитый деготь. Тео курит сигарету, а Некко смотрит, как ее лицо озаряется оранжевым сиянием каждый раз, когда она делает затяжку. Тео до сих пор носит котелок; немного скособоченный, он выглядит безупречно. Некко гадает, почему Тео осталась здесь, ведь она знает, что Некко больше нечего предложить ей. Ни ранца, ни денег, ни наркотиков. Тем не менее она здесь и сидит рядом с Некко в своей дурацкой шляпе; их ноги почти соприкасаются, грязная вода журчит внизу, а машины время от времени проезжают по мосту над ними. Там, где находится настоящий город. Где полицейские и добрые самаритяне все еще разыскивают Некко, Огненную Деву, Кровавую Убийцу.
Хотя Некко не признает это вслух, она рада обществу Тео. У Некко давно не было настоящей подруги. У Некко была мать, а потом Гермес. До Потопа были другие девочки («брось эти глупости, не было никакого Потопа!»), с которыми она играла время от времени, с которыми обменивалась куклами Барби или слушала музыку, но ни одной подруги с тех пор, как она стала жить на улице. Ни один из учеников католической школы не был ее другом: они просто хотели увидеть, как Огненная Дева показывает свой фокус.
Она вспоминает строгое предупреждение матери о том, что не должна доверять никому, что каждый, с кем они подружатся, будет в опасности. Ей хочется, чтобы мама была здесь и Некко могла бы сказать ей, что иногда дружба стоит риска. Иногда люди удивляют вас больше, чем вы ожидаете. Однако мама была права в одном: знакомство с Некко подвергает Тео и Пруденс огромной опасности. Достаточно вспомнить, что случилось с Гермесом.
Уже почти час ночи, и Некко должна валиться с ног от усталости, но она слишком возбуждена, и мысли кружатся у нее в голове, как вольные птицы. Где-то за спиной Пру рассказывает Глотателям Пламени о своих видениях, о сказочном цирке и огромном слоне, которые казались совершенно реальными. «Там были бабочки, – говорит она. – А костюмы! Все были в таких великолепных костюмах!» Она в полном восторге, близком к экстазу. Другие женщины обнимают ее, приглашают присоединиться к ним, стать Глотателем Пламени. Занять мамино место и стать пятым лучом звезды. Все кажется нереальным и одновременно правильным. Некко часто испытывает такое чувство, когда находится рядом с мисс Эбигейл и другими Глотателями Пламени. Как будто все – и хорошее, и плохое – происходит по определенной причине.
– Расскажи еще, – обращается к Пру мисс Корал. – Расскажи нам обо всем.
И Пру начинает рассказывать о своем маленьком цирке и о том, как ей стало ясно, что это было лишь подготовкой к чему-то большему.
– У вас есть бумага и ручка? – спрашивает она. – Я могу нарисовать все, что видела.
Кто-то дает ей блокнот, и она начинает рисовать. Некко берет камешек и бросает в воду. Она слышит всплеск и думает обо всем, что поглотила река. Кровь Гермеса, которую она смывала со своей одежды лишь вчера утром.
Ее мать.
Ее отец.
Некко хочется, чтобы река умела говорить. Может быть, если бы Некко приняла зелье, то смогла бы услышать голос воды. Но зелье так и не выбрало Некко. Глупо было даже помышлять об этом, ведь теперь ей надо думать о ребенке. Возможно, ей даже не следует сидеть здесь и вдыхать дым от сигареты Тео. Некко кладет руку на живот и пытается представить крошечное существо внутри. Наполовину она. Наполовину Гермес.
Тео замечает ее невольный жест.
– На каком ты сроке?
Забавное выражение. Как будто беременность – это тюремный срок.
– Точно не знаю, – признается Некко.
– Ты обращалась к врачу?
– Нет.
Тео кивает, не желая приставать к ней или рассказывать, какой непутевой матерью она будет. Но Некко почти хочется, чтобы она это сделала. Ей хочется, чтобы кто-то взял ее за плечи, хорошенько встряхнул и сказал: «Ты хоть понимаешь, что делаешь? Это же не игра! Речь идет о другой человеческой жизни!»
Она думает о своей маме, о том, на какие крайние меры она пошла, чтобы защитить Некко и построить клетку из тщательно сплетенных историй, лишь бы дочь находилась в безопасности.
– А ты… – Тео колеблется. – Ты собираешься сохранить ребенка? В смысле, продолжить беременность.
– Да, – говорит Некко, не успевая даже подумать об этом. Никаких колебаний. Да. Она собирается родить этого ребенка. Она найдет способ это сделать и будет хорошей матерью. Она приложит все силы для того, чтобы защитить свое дитя – точно так же, как это делала ее собственная мать.
– Он знал? – спрашивает Тео. – Гермес?
Вопрос в сочетании с именем рождает вспышку горестных воспоминаний.
– Да, – почти шепотом отвечает Некко. – Он очень обрадовался этому. Он говорил, что позаботится о нас, что мы будем настоящей семьей.
Она чувствует, как к глазам подступают жгучие слезы, и отворачивается, глядя на реку. Потом ощущает прикосновение руки Тео к своей руке.
– Мне очень жаль, – говорит Тео. Она не убирает руку, и они продолжают сидеть так, кажется, целую вечность.
– Я так и не поблагодарила тебя за помощь в магазине, – наконец говорит Некко. – То есть я мысленно поблагодарила тебя, но не сказала это вслух.
– Всегда пожалуйста.
– Ты не обязана была делать это, – говорит Некко. – И если бы ты не сделала это, если бы нас не сфотографировали вместе, ты не попала бы в эту заварушку.
– Может быть. Но я сама с успехом создаю себе неприятности. – Тео с улыбкой поворачивается к ней. – Кроме того, я хотела помочь тебе. Это была не просто надежда, что ты вернешь мне ранец, деньги и все остальное. Просто это казалось… правильным. Типа судьбы, предназначения и всяких вещей, о которых толкуют эти женщины, когда вдыхают красный порошок и плюются огнем.
– Извини, что не смогла вернуть твой ранец, – говорит Некко. – Что ты теперь будешь делать?
Тео втыкает окурок в землю, но потом прячет его в карман, чтобы не мусорить.
– Не знаю. Если бы дело было только в Ханне, то я могла бы поговорить с ней. Что-нибудь придумать.
– Но дело не только в ней. Судя по всему, этот Джереми – изрядный мерзавец.
Тео горько кивает.
– Думаю, глубоко внутри я знала, что Ханна с самого начала обманывала меня. Рассказывала то, во что я хотела поверить. Но мне было как-то все равно. Разве это не делает меня самой большой идиоткой на свете?
– Нет, – говорит Некко, думая о маме и ее историях. О том, как внимательно слушала, когда мама рассказывала о великом Потопе, о разрушенном доме, о гибели папы и Эррола. – Это лишь означает, что ты ставишь любовь выше всего. Даже выше правды.
Тео смеется.
– Верно. А теперь я продам левую почку, селезенку или еще что-нибудь, лишь бы расплатиться с ее дружком-психопатом. Если сначала не угожу за решетку как соучастница убийства.
Некко слегка вздрагивает при слове «убийство».
– Ты не будешь продавать органы. И никто из нас не собирается садиться в тюрьму. Мы что-нибудь придумаем.
– Точно, – говорит Тео. – Мы с тобой, дама из кафетерия и женщины, выжигающие себе мозги дьявольским зельем.
Некко улыбается, потом говорит:
– Никогда не знаешь, как обернутся дела. Моя мама говорила, что люди, которых никто не замечает, полны разных сюрпризов.
Тео кивает, глядя на темную реку.
– Что правда, то правда. Я лишь хочу, чтобы Джереми и тот полицейский не тревожили мою бедную маму. Она и так вне себя от беспокойства.
– Тебе следовало бы сообщить ей, что с тобой все в порядке.
– И как я это сделаю? Я же разбила свой телефон.
– Может, Глотатели Пламени помогут тебе? – говорит Некко.
Тео смеется.
– Что они сделают – пошлют ей телепатическое сообщение? Или дымовой сигнал?
Некко встает.
– Я сейчас вернусь.
Она оставляет Тео на берегу и направляется к мисс Эбигейл, которая стоит у костра, пока Пру рисует огромных слонов и платья с блестками.