– Сейчас солдаты уже догадываются, что в капитуле нашли не вас, что их обманули, – пояснил Каден, указав на противоположное здание. – Это открытие только распалит ярость советника. Не застав вас там, он пройдется частым гребнем по вашим гостиницам и дворцам, будет выслеживать вас на аннурских улицах. А ускользнувших за городскую стену догонит в собственных поместьях, сожжет или повесит.
– Это что же, – в яростном недоумении вопросил Тевис, – мелочная месть тем, кто отказался подмахнуть твою писульку?
– Напротив, – ответил Каден, – это ваш последний шанс. Вы не спешили бросить кости, и я метнул их за вас.
Выступив из глубины комнаты, Киль подал ему свиток с конституцией. Каден развернул его и просмотрел текст. Вопли за окном затихли. Тишина опустилась на площадь, тяжело приникла к стеклам.
– Поодиночке вы ничто. Станете отбиваться – умрете. Попробуете бежать – умрете. Даже если успеете добраться до дому и поднять мятеж, моя сестра со своим кенарангом подавят его мощью легионов.
Он помолчал, давая им время проникнуться.
– Однако объединенному напору они противостоять не смогут. Это… – Каден поднял свиток, – ваши меч и щит.
На миг все замерли, ожидая реакции соседа. Потом Тевис взревел, вылетел из-за стола, по пути зацепился плащом за подлокотник кресла Кегеллен, выругался…
– Нет, ты сдохнешь, Малкениан драный! Я скорей с тебя шкуру спущу, чем…
Он вдруг осекся, наморщил лоб, уставившись вниз – на павлинье перо, торчащее из его волосатого предплечья. Кегеллен, зевнув, вогнала острие поглубже. Тевис поднял руку, разинул рот, посинел и обмяк. Язык вывалился у него изо рта, он перевел взгляд с Кадена на Кегеллен. Падая, толстяк ударился головой о край стола, на побагровевшем лбу осталась ссадина. На полу он еще дважды дернулся и затих.
Кегеллен подняла бровь, шевельнула труп своей туфелькой и вскинула голову.
– Каждый вправе иметь собственное мнение, – пояснила она, пожав плечами, – но не тогда, когда оно меня убивает. – Она обернулась к Кадену. – Ну а кто те бедняги в капитуле? Кого перерезали солдаты?
– Едва ли они бедняги, – ответил Каден. – Эти люди называют себя ишшин. У меня с ними личные счеты. Они предали меня и дорогих мне людей.
Кегеллен резко распахнула свой веер, над складками тонкой бумаги всмотрелась в его лицо и кивнула:
– Лично я чувствую, как в моем зажиревшем сердечке разгорается республиканский дух.
Через несколько минут конституция была подписана. Не обошлось, разумеется, без вопросов, оговорок и требований, но кровь на мощеной площади и труп Тевиса на дощатом полу притушили зародившиеся было споры. Как и надеялся Каден, когда обнаружилось, что дело сделано и обратного хода нет, магнаты спешно забыли свои распри. И только после того, как чернила просохли и вельможи разошлись по домам собирать личную гвардию, деньги, друзей и союзников, Каден наконец опустился в кресло.
– Почему нам не сказал? – спросил от окна Габрил.
Солнце уже скрылось за крышами, а на площадь вернулся народ: тыкали пальцами в капитул, в лужи крови, громко и встревоженно обсуждали побоище.
– Думал, кто-то из нас выдаст?
Тристе и Киль тоже остались с ним, и сейчас Каден обвел глазами всех по очереди, задержав взгляд на Тристе. Наконец он кивнул:
– Я думал, что вам всем можно доверять, но уверен не был. Чем меньше народу знает…
Он, не договорив, развел руками.
– Так в капитуле затаились ишшин? – кивнул на окно Киль.
– Мы знали, что Матол держит его под наблюдением, – пояснил Каден. – Как одно из немногих мест, куда я мог бы прийти. Тристе они бы не тронули в надежде, что она наведет их на меня, но после ее ухода ничто не мешало им ворваться внутрь и потребовать записку.
Тристе покачала головой:
– А в ней говорилось вовсе не об Ашк-лане. В ней говорилось, что встреча назначена в капитуле, как ты и сказал нам в храме.
– Да, – признал Каден. – Мне нужно было столкнуть Адива с ишшин. Чтобы они поубивали друг друга.
– А хин? – спросил Киль.
– Не знаю, – тихо ответил Каден. – Матолу, чтобы расставить ловушку, пришлось бы убрать монахов с дороги…
Киль поднял бровь:
– «Убрать с дороги» для Экхарда Матола обычно означает «убить».
Каден неохотно кивнул. Он не имел права подвергать монахов такому риску. Они не участвовали в заговоре, не помогали ишшин на него охотиться. Они, как и погибшие ашк-ланские братья, стремились к тишине, миру, осознанности и спокойствию, а Каден обрушил на их тихое убежище двойной удар молота: Экхарда Матола и Адива. Он надеялся, что ишшин не убьют, а только свяжут монахов, но его надежды – плохая защита для оставшихся в здании. Потому, среди прочего, он и задержался здесь. Хотел увидеть тела. Хотел наверняка узнать, как глубоко вонзился жертвенный нож.
– А что Адив? – спросил Габрил. – Почему он заподозрил, что найдет тебя там?
Каден снова взглянул на Тристе. Та смотрела в доски пола, где недавно лежал труп Тевиса, но, ощутив на себе его взгляд, подняла голову. И всякому, имеющему глаза, все стало ясно. Удивительно, как он не увидел раньше.
– Морьета, – тихо проговорил Каден.
Киль свел брови, кивнул. Габрил промолчал. Каден не отпускал взгляда Тристе. Несколько мгновений та простояла с ничего не выражающим лицом. И наконец спросила:
– Что?
– Твоя мать, – как можно мягче пояснил он. – Это она сказала Адиву, что мы придем в капитул. Она назвала ему имена, сообщила, что те, кого он ищет, оденутся монахами, но будут вооружены.
Тристе обомлела, а затем яростно замотала головой:
– Нет! – Глаза у нее засверкали. – Нет!
– Да, – кивнул Каден.
Он должен был раньше все сопоставить: напряженность, с какой встретила Морьета вернувшуюся дочь, ее странную готовность сотрудничать с человеком, похитившим девушку. Да и то, что она вообще позволила увести Тристе. И нежданное появление Адива в храме.
Как ни странно, ключом к разгадке послужила не Морьета. Кадена осенило при виде лица Демивалль, говорившей с мизран-советником. Он был уверен, что Адив задавит сопротивление жрицы своим титулом и силой оружия. Так ему описывали похищение Тристе: явился советник, пригрозил и лейна ее отдала. Увидев, как Демивалль, не дрогнув, отказывает советнику, он стал куда меньше доверять этой истории.
Оставался вопрос: почему? Почему Морьета доброй волей отправила в горы дочь? Почему выдала Кадена советнику? Ответом было лицо Тристе. Повязка Адива скрывала сходные черты, да и кожа его была заметно темнее, но, вызвав в памяти оба лица, расположив их рядом, он не мог не заметить: тот же подбородок, изящная линия носа… Адив не вырвал из железной хватки храма невинную девицу – он забрал свою дочь.
– Не думаю, чтобы мать желала тебе зла, – осторожно заговорил Каден. – Тарик Адив – один из самых могущественных людей в стране… – Он запнулся, не зная, открывать ли всю правду, и все же решился. – И он твой отец.
Страх и отвращение исказили лицо девушки, руки сжались в кулаки. На мгновение она застыла немой картиной ярости и горя. Потом с криком бросилась на Кадена. Тот поймал девушку за плечи, но кулачки Тристе заколотили его по груди, по голове. В ударах не было той необъяснимой силы, что проявилась в ней в Мертвом Сердце, но била она больно. Когда же девушка разрыдалась, Каден отстранил ее от себя, чтобы заглянуть в глаза.
– Тебя она не предавала, – сказал он. – Ни в первый раз, ни теперь. Она знает Адива, знает, какая за ним власть, как он беспощаден, поэтому боялась за тебя – боялась, что, если не поможет ему меня остановить, мизран убьет нас обоих. Она пыталась мне помочь, свела с Габрилом, связала с магнатами. Но сломалась, когда Адив явился в храм. Решила, видно, что все кончено, и, как часто поступают люди, встала на сторону победителя. Она надеялась спастись сама и спасти дочь.
Ярость Тристе медленно сменилась пустой безнадежностью. Она уронила руки, попятилась, не глядя на него, ни на кого не глядя.
– Список имен, – тихо подсказал Габрил.
Каден кивнул. Сам он и так помнил имена заговорщиков – пустяк для его памяти, – но не был уверен, что Морьета всех запомнила. Он дал ей не так уж много времени, а когда вернулся, сомнений не осталось: список был чуть сдвинут с места. И взгляд лейны стал напряженнее. И костяшки сжимавших складки платья рук побелели.
– Оба, – без выражения произнесла Тристе.
– Что оба?
– Они оба меня предали, – ответила она. – Мать отдала меня… ему. Он отдал тебе.
Каден открыл рот для ответа, но понял, что не сумеет ее утешить.
– Да, – сказал он, – тебя предали оба.
46
Ил Торнья ее отговаривал.
– Переход будет тяжелым, Адер, – убеждал он, кивая на чернильные очертания озера.
Еще до зари, когда в черном небе ярко горели звезды, Северная армия и Сыны Пламени выстроились в походные колонны. Воины тихо переговаривались. Обменивались фразами, понизив голос, как это свойственно людям до восхода солнца.
– Нельзя тебе идти, – наседал кенаранг. – Лошадь по озерному дну не пройдет, а если ты сдашься на полпути, Амередад не сможет выделить тебе много охранников.
От одной мысли, что она может сдаться, Адер ощетинилась.
– Мои солдаты идут защищать мою империю, – объявила она. – Я иду с ними.
– Ты мало что сможешь сделать против ургулов.
– Я могу там быть.
Адер не знала солдатской жизни, но множество прочитанных ею трактатов о военном деле говорили, как важен боевой дух.
– Покажу им, что не стану прятаться, пока они жертвуют собой.
«И еще за тобой пригляжу», – добавила она про себя.
Ей волей-неволей приходилось иметь дело к кенарангом, но даже огненная петля Ниры вокруг его шеи не помогла проникнуться к нему доверием.
Кшештрим. Ее разум до сих пор бунтовал против этой мысли, отказывался принять. Она прочла тысячи страниц: трактаты о кшештрим, написанные изучавшими их города учеными, и умозрительные рассуждения философов и богословов, и фантастические истории, – но все потрач