Дважды они замечали вдали стада бизонов – тысячи косматых бурых зверей, в три раза превосходивших размерами их лошадок. Несмотря на кривые рога, эти животные казались достаточно миролюбивыми: лениво щипали высокие стебли, прерываясь, чтобы втянуть ноздрями воздух. Если же они ударялись в бегство, все стадо разворачивалось разом и, с грохотом сотрясая землю, скрывалось за горизонтом.
Под конец четвертого дня они выехали на гребень невысокого холма как раз вовремя, чтобы увидеть большой конный отряд – сотни три или четыре, – также двигавшийся к западу и опережавший их на полдня пути. Несмотря на многочисленность, всадники погоняли коней еще усерднее, чем крыло Валина, и поднятая копытами пыль грозовой тучей висела над землей, затмевая предзакатное солнце. После того Валин заметил еще три тааму, также спешивших на запад. Укрыться от них было нетрудно – стоило только избегать вершин и возвышенностей, – но движение такого множества ургулов обеспокоило Валина.
– Куда, по-твоему, собрались эти поганцы? – спросила Гвенна.
– Не представляю. – Валин покрутил головой. – Надеюсь только, что им с нами не по пути.
Под жарким солнцем на лишенной тени земле отряду пришлось попотеть, но добил их дождь.
Валин раньше обычного объявил привал. Восточный ветер весь день доносил запах бури, и Гвенна, хоть и не проронила ни слова жалобы, явно готова была свалиться с седла. Да и сам Валин чувствовал себя немногим лучше. Как писал Гендран: «Торопиться надо не спеша». Как ни рвался Валин в Аннур, на встречу с Каденом, как ни спешил найти тех, кто стоял за убийством отца, монахов и Ха Лин, впереди лежали еще многие мили степи, которые не одолеешь одним отчаянным рывком.
Дождь начался, когда стемнело. Они были бы рады поставить апи и развести костры, но костер – это свет и дым, а апи стали бы ловушкой для половины крыла, да и обзору бы помешали. Лучше мерзнуть в полной готовности, чем лежать мертвым в тепле, так что все завернулись в бизоньи плащи – сырые шкуры плохо грели и сильно воняли, – проверили вооружение и сели перед сном пожевать вяленого мяса и твердого ургульского сыра.
Валину досталась первая вахта. Плечо у него зажило, но на неосторожное движение все еще отзывалось острой болью. Остальные сбились в тесную кучку, словно окружили мечту о костре. Уснувшие, закутанные в тяжелые шкуры, его бойцы выглядели моложе своих лет и невиннее – почти дети. Даже седеющую Пирр скорее можно было принять за торговку рыбой или купчиху, чем за зловещую наемницу с руками по локоть в крови. Валину впервые за долгие недели выпало время поразмыслить о своем крыле, о том, от чего они отказались, покинув Гнездо, и о том, что ждет их впереди. Чувство ответственности легло на него тяжелой осенней изморосью. А потом дождь хлынул стеной.
Крупные капли мигом вымочили ему волосы, остудили лицо, потекли за шиворот, развезли землю в грязную жижу, превратили ночную темень в черную мглу. Валин сидел прямо, заставляя себя забыть о пробиравшем до костей холоде, и руку держал на рукояти ножа. Он не замечал, как привык к своему обострившемуся слуху, пока шум миллионов дождевых капель не оглушил его, сделав растерянным и уязвимым.
Валин поднялся на ноги, высвободил клинок из-под плаща и взошел на пригорок. При полной луне и при свете звезд можно было бы кое-что разглядеть, но пелена ливня лишила и этой малости. Дождь и земля под ногами – ничего больше. Он долго стоял так, потом вернулся к лагерю. Затылок щекотало тревожное предчувствие, в животе крутило. Гвенна бранилась, силясь устроиться поудобнее. Зашевелились и Талал с Пирр, искали местечко посуше.
«К Шаэлю все! – решил Валин. – Все равно никто не спит».
Верхом они продрогнут не больше, чем на земле. Отдохнут потом, когда погода разойдется. Конечно, люди нуждались в отдыхе, но ведь они кеттрал. Не умрут от ночи в седле. И сидеть на месте, когда часовые слепы и глухи, ему не хотелось. В пути они тоже могли столкнуться со всадниками, но тогда и сами окажутся верхом. И наготове.
Валин уже нагнулся, чтобы растормошить Анник, когда дробь дождя внезапно и устрашающе обернулась боем копыт. Он успел распрямиться и отчаянным движением занес клинок, когда конные ургулы, нацелив копья, галопом ворвались с низкого холма в их жалкий лагерь.
Это была Хуутсуу. Разумеется. Но не только Хуутсуу.
Лейт и Анник оказались правы. Другое тааму, много больше, в пять-шесть сотен человек, далеко на востоке встретилось с ее племенем. По всему, что Валин знал об ургулах, они должны были ее убить, принести Мешкенту кровавую жертву, но, как видно, все его познания обернулись бесполезными, если не хуже того. Они не только не убили ее и ее соплеменников – большое племя предложило ей лошадей и помощь в охоте за аннурцами.
В горячке схватки Валину удалось свалить двоих, а Пирр каким-то чудом убила метательными ножами еще четверых. Остальных кеттрал застали врасплох. Не успев и глазом моргнуть, они очутились в кольце копий, острые наконечники дрожали в считаных дюймах от их глоток. Крыло и тогда готово было сражаться, руки потянулись к ножам и мечам. Анник, в глазах которой стояла смерть, успела наполовину натянуть тетиву, когда Валин, ворочая слова, как камни, отдал приказ сдаться.
В другом месте, в руках другого врага пленников могло бы утешить то, что их оставили в живых. Но не здесь. Валин хорошо помнил, чему его учили: ургулы берут пленных, чтобы позже принести их в жертву Квине. Если рассказы были хоть наполовину правдивы, им еще предстояло пожалеть, что их не убили на месте. Двенадцать дюймов отточенной стали в кишках решают все просто и быстро. Чего не скажешь о сдирании кожи, вытягивании внутренностей или сожжении на костре – обычной судьбе захваченных ургулами пленных.
«Тем больше причин выбраться», – мрачно думал Валин, в сотый раз проверяя крепость ремней.
Не то чтобы его осенил блестящий план побега. В степи нет тюрем, нет темниц и карцеров, зато ургулы не поленились хорошенько связать врагов. Валину, как и всему крылу, стянули запястья и лодыжки сыромятными ремнями, так что конечности мгновенно онемели, а потом его перебросили через спину коня и тоже привязали. Голова у него свешивалась ниже конского брюха, так низко, что копыта, когда скотина перешла на крупную рысь, чуть не задевали макушку, и видел он только летящую из-под них грязь. Лошадиный хребет на каждом шагу бил по ребрам. Раненое плечо готово было выскочить из сустава. Ургулы сорвали с них бизоньи шкуры, и промокшего под ледяным дождем Валина била неудержимая дрожь.
Боль была мучительной и неотступной, но что боль! Пока конь уносил его на север сквозь ночь и бурю, Валин в сотый раз перебирал свои решения: отпустить птицу, оставить в живых пленников, ехать на запад, а не на юг. Ошибки били в глаза, как острие ножа, но трудно было сказать, что именно он бы изменил. Даже привязанный к лошадиной спине, Валин не мог вообразить себе убийство детей из лагеря Хуутсуу. А птица… Попытайся они улететь к югу, Блоха нашел бы их и перебил.
«Что сделано, то сделано, – наконец решил он. – Где-то я свалял дурака. Вопрос в том, что делать теперь».
Стоило труда просто удержаться от обморока, но Валин умудрился вывернуть шею, приподнять голову и, вопреки протестам выкрученных суставов, опереться локтями, высматривая сквозь пелену ливня своих товарищей. Кругом были десятки ургулов, подвижная стена конских и человеческих тел, и, хотя буря стала униматься, он сумел лишь мельком заметить Лейта и Гвенну, которых тоже мешками взвалили на конские спины.
Наконец в промозглой предрассветной мгле ургулы остановились. Когда лошадь встала, Валину на миг подумалось, что это сон, что разум оторвался от страдающего тела. А потом кто-то полоснул ножом по веревке, и он свалился наземь, не сумев даже смягчить падения бесчувственными руками. Кеттрал, конечно, готовили к плену. Все еще связанный по рукам и ногам, он принялся сгибать колени, подтягивать к груди и распрямлять раз за разом. Затем перешел к рукам. Его учили сражаться со связанными руками, и он хотел быть наготове, если подвернется случай. Окоченевшие мышцы возмущенно ныли. До него дошел хохот ургулов, заметивших, как пленник червяком корчится на земле. Он не обращал внимания на их смех и продолжал двигаться, обдирая лицо о камни и мокрую землю.
Тяжелый озноб как раз сменился обычной дрожью, и клацающие зубы перестали прикусывать язык, когда кто-то ухватил его за загривок и грубо поднял на ноги. Сумев распрямиться, Валин увидел перед собой Хуутсуу. Точнее, коня Хуутсуу. Поднявшая его с земли ксаабе отступила, оставив Валина наедине с победительницей, но ургулка и не подумала спешиться. Она вальяжно сидела в седле, держа короткое копьецо на сгибе локтя и сложив губы в тонкую улыбку.
– Я говорила. Говорила, что найду тебя.
Валин взглянул на копье, потом на лошадь, прикинул расстояние до всадницы. Ноги связаны, но он, пожалуй, сумел бы выхватить оружие у нее из рук или стянуть женщину с седла, а может быть, и всадить наконечник ей в грудь. Он сжал и разжал кулаки. Кажется, онемевшие пальцы слушались.
А что потом?
Он оглянулся через плечо, впервые ощутив сутолоку вокруг себя. Хуутсуу привезла его в обширное ургульское стойбище, во много раз больше того, где они встретились. Валин вытаращил глаза. По правде сказать, оно больше походило на город, чем на лагерь: сотни апи беспорядочно раскинулись между кострами, кругом бродили стреноженные кони, туда и сюда проезжали всадники и всадницы, между палатками шныряли дети с перемазанными в грязи светлыми лицами и ногами. Все здесь пропахло горящим лошадиным пометом и жареной кониной, мокрыми шкурами и мокрой землей. На вбитых в землю жердях трепетали стяги из пучков шерсти и перьев. Люди толпились между шатрами и у костров, занимались лошадьми и детьми, перекликались на своем странном певучем языке. Тысяча ургулов, если не больше.
Валин вернулся взглядом к Хуутсуу, медленно перенес вес на пятки, заставил себя стоять неподвижно, сдержал ярость. Даже если бы ему удалось убить дикарку, связанный, он остался бы ждать своей участи, как спутанная веревками свинья.