Анник приволокли в натянутом на голову холщовом мешке, красноречиво говорившем об оказанном девушкой сопротивлении. Но больше всех, как видно, донимала ургулов Пирр. Ее привели последней, с руками, привязанными к бокам так туго, что шевельнуть она могла разве что кончиками пальцев. И сторожил ее не один, а четверо: двое мужчин, две женщины, и все старше приставленных к Валину и его кеттрал. Четверо ургулов со всех сторон угрожали ей обнаженными кинжалами.
– Ладно, – подняв брови, обратился к женщине Лейт. – Хоть и обидно, но признаю твою победу.
– Чем ты такое заслужила? – спросил, указывая на воинов, Валин.
Она попыталась пожать плечами, но веревки не позволили.
– Отправила к богу пару наших новых друзей.
– Это к которому богу? – осведомился Валин. – Квиной я сыт по горло.
– Ананшаэль теперь тоже сыт, – отозвалась Пирр с посуровевшим лицом.
– Пятерых, – вмешалась в разговор Хуутсуу, выказывая нечто весьма похожее на восхищение. – Троих таабе, двух ксаабе. Она убила пятерых.
– У тебя, я вижу, еще полно, – заметил Лейт, кивнув на кишащих кругом ургулов.
– И все же на чем-то надо остановиться, – ответила, разглядывая Пирр, Хуутсуу. – Эта женщина начинает мне нравиться.
– Ты еще и с половиной моих талантов не познакомилась, – кокетливо вздернув бровь, заявила Присягнувшая Черепу. – Со своими… мальчуганами ты даром время теряешь.
Хуутсуу расхохоталась густым полнозвучным смехом:
– Возьми я тебя в свой апи, обратно уже не выйду.
– А ты меня свяжи, – предложила Пирр.
– Ты уже не раз доказала, что веревки от тебя не спасают.
– Хватит языки чесать, – перебил их Валин.
Чувство вины сверлило ему кости – вины за то, что не уберег крыло от плена, не сумел устроить побег, а тут Хуутсуу с Пирр любезничают, перехихикиваются, как разомлевшие на солнышке торговки с Нижнего рынка. Присягнувшая Черепу, при всем своем тонком воспитании, была не лучше диких ургулов. Те и другие – кровожадные убийцы.
– Пирр, дай мне сказать, – оборвал он женщин. – Почему мы встали? Где мы?
Пирр взглядом извинилась за него перед Хуутсуу:
– Валин иногда забывает, что я не вхожу в его крыло. Он очень серьезный командир.
– Зато я помню, что ты не из крыла, – встряла Гвенна, – и, если сама не замолчишь, я тебя заткну.
Хуутсуу оценила взглядом небрежную усмешку Пирр и откровенное бешенство в глазах Гвенны. И, покачав головой, подытожила:
– Это вряд ли.
Валин не успел ничего сказать, потому что двое ургулов, растолкав толпу, выволокли к ним Балендина. Лич не сопротивлялся, даже когда они швырнули его к ногам Хуутсуу, однако Валин заметил, как опасливо, едва ли не с ужасом, поглядывали на него таабе.
– Ах, Валин, – приподнявшись на четвереньки, заговорил лич, – как пусты были мои вечера без твоей игривой болтовни!
Слова звучали легкомысленно, но пахло от Балендина усталостью и настороженностью.
– Рад, что ургулы тебя не убили, – ответил ему Валин.
Балендин поднял бровь:
– Решил сотрудничать?
– Ничего подобного. Просто я хочу сам тебя зарезать.
– Легко сказать, только вроде как ничего острого у тебя под рукой нет.
– А ты подожди, – сказал Валин. – Подожди.
Хуутсуу покачала головой:
– Вот как разговаривают у вас, культурных?
Валин обернулся к женщине.
– Где мы? – повторил он. – Что у вас здесь?
Ургулка окинула стойбище взглядом, словно сама не знала ответа. Тысячи костров коптили небо. Пахло горящим навозом, подгорелым мясом, конским и человеческим пометом, взрытой землей и мокрыми шкурами. Тысячи голосов сливались в ушах. Столько народу разом он не видал много лет, с тех пор как покинул Аннур.
Он снова повернулся к ургулке:
– Что вы задумали?
– Это пусть объяснит Длинный Кулак, – ответила она. – Он вас заждался.
– Кто, во имя доброго Хала, этот Длинный Кулак?
Хуутсуу помолчала, словно не знала простого ответа.
– Жрец. Шаман. Тот, кто нас объединил, – наконец ответила она.
– А от меня что ему нужно?
– Ему любопытны кеттрал, Присягнувшая Черепу и ты, Валин уй-Малкениан. Нечасто к нам заглядывают сыновья аннурских императоров. Длинный Кулак хочет на вас посмотреть.
22
Адер проснулась на комковатой постели в стылой комнате. Решила сначала, что еще ночь, потом поняла, что темнота – от грозового неба. Кто-то, видно, затянул оконный проем промасленной тканью, но ветер сорвал два угла, и они теперь яростно бились о подоконник, а дождь при каждом порыве ветра брызгал на пол.
Комната была ей незнакома. Она пошарила в памяти и наткнулась на большой ослепительный пробел. Последнее, что запомнилось: прибытие к олонскому мосту и паломники за спиной, но и эта картинка была смутной и расплывчатой, больше походила на виденное во сне, чем на прожитое. Мысли являлись медлительно и неохотно, а при попытке вспомнить, что случилось после моста, как она попала в эту темную каменную клетушку, слышался только голос, эхо оглушительного напева.
«Победи!»
Сердце билось ровно, словно в большой теплой ладони.
Ее пробрала дрожь. Адер потянула на себя тонкое колючее одеяло и поняла, что спала голой. Встревожившись, хотела сесть, но снова повалилась на тюфяк, как марионетка, которую кто-то тихо и почти ласково дергал за все нити сразу.
– Вашу одежду пришлось срезать, – прозвучал рядом сухой и почти равнодушный голос.
Повернув голову, Адер увидела мужчину – смуглого, коротко остриженного – на деревянном стуле в темном углу.
«Лехав, – лениво подумала она. – Его зовут Лехав».
– Все обгорело, кое-где прикипело к коже.
Да, кожа горела – яркое, чистое и не такое уж неприятное ощущение.
– Что… – Она сбилась, подняла и уронила руку.
– Молния, – объяснил Лехав. – У Негасимого Колодца.
Колодец… Нахлынули воспоминания: лица, свет, нескончаемый дождь. Оттягивающее руку холодное длинное копье. Почему горел Колодец? Что она там делала?
– Вам повезло, – заметил Лехав. – На Пояснице я видел, как молния поразила трех моих солдат, от которой в бурю стало светло как днем. Видел за тридцать шагов. Вот они стоят на пригорке, а вот… – Он уставился в окно застывшим взглядом. – Обгорели дочерна, все трое. Наземь они упали уже мертвыми. Я хотел их поднять, отнести в лагерь… Кожа слезала от прикосновений.
Молния. Приподняв одеяло, Адер осмотрела свое тело. Чувствовала она себя так, будто свалилась с большой высоты, а может, еще не свалилась, еще падает или как раз ударилась оземь, – страшный толчок потряс все тело. Огненное кружево на коже. Пылающие красные линии, тонкие, как волос, и изящные, как витой узор, следовали изгибам тела – филигранное несмываемое клеймо молнии. Эти линии выглядели швами и ощущались швами, словно под кожей не осталось ничего, кроме рвущегося наружу жара.
Адер уронила одеяло, когда в сознание вплыли слова Лехава. Образ его погибших солдат вытянул из памяти обрывки собственных воспоминаний. Какая трагическая история. Она задумалась, как он совладал с чувством вины, потом сообразила, что он ни в чем не виноват. Молния ударила с неба. Лехав не мог ее остановить. Он не убивал своих солдат. Почему же она плачет? Она не служила в гарнизонах Поясницы. Она не видела, как ее люди…
И тут память ударила, как кнутом, боль вырвала у нее крик.
Лехав мгновенно оставил свое место, сел рядом, тронул лоб прохладной сухой ладонью, пощупал пульс.
– Что такое? – встревоженно спросил он, откинув одеяло в поисках источника боли.
Адер онемела. Не было слов, чтобы объяснить ему, что болит не тело.
– Фултон, – выговорила она наконец, за ужасным воспоминанием не замечая ощупывающих ее рук Лехава. – Бирч. Что с ними? Они?..
Она не сумела договорить.
Лехав молча поглядел ей в глаза, затем, как видно убедившись, что смерть ей не грозит, снова натянул одеяло до плеч. Но на прежнее место не вернулся, а встал у окна, всматриваясь в бурю и не замечая порывов дождя.
– Что с ними? – пожав плечами, повторил он. – Это смотря у кого спрашивать.
– Они живы? – Адер посмотрела на него в упор.
Слова давались с болью, словно рвущие внутренности зазубренные крючья, вытягивающие за собой клочки розовой плоти.
– Оба, – кивнул он. – Молния отбросила их обоих и еще с десяток человек, но эти двое отлетели далеко от Колодца. Их немного оглушило, но они целы.
– И вы не потребовали… продолжения? Не довели казнь до конца?
Лехав хмуро молчал, затем наконец сказал:
– Я не раз видел молнии. На Пояснице, на севере. Эта… – Он покачал головой. – Эта была другой. Ярче. Острее. Какая-то неестественная.
Адер молча смотрела на него.
– И люди стали шептаться. Назвали явление Молнией Интарры. Удар не причинил вам вреда, и эти линии на коже… – Лехав опять покачал головой. – Впервые вижу, чтобы молния оставила такой след.
Адер не сразу, но поняла.
– Чудо, – выдохнула она.
– Так сказали люди, – ответил он. – Не я.
Воин снова пожал плечами, но, когда отвернулся от окна, в его взгляде появилось что-то новое, непонятное.
– Я упрям, но не глуп, – проговорил он, помедлив. – Неподходящее было время, чтобы бросать еретиков в Колодец.
– Они не еретики, – возразила Адер, упиваясь облегчением, как вином, одновременно сладким и тошнотворным.
– Возможно.
Адер подняла голову. Кожа еще горела, но силы возвращались к ней.
– Где они? – спросила девушка.
Лехав фыркнул:
– Я не убил ваших друзей, но это не значит, что позволил им разгуливать на свободе. Они живы. Здоровы. Вы это хотели услышать? Поздравляю.
Последнее слово резануло ее стыдом. Она ничего не сделала для спасения эдолийцев – во всяком случае, ничего не сумела сделать. Их спасла молния. Молния и удача. Кожа горела, и Адер, выпростав руку из-под одеяла, стала рассматривать багровый узор. Остроту и яркость чувств вызвал, может быть, зародившийся в душе страх.
– Они живы, – пробормотала она.