Все четверо надолго замолчали. Тристе сердито ковыряла струп на руке, ее мать засмотрелась в кубок, словно читала ответ на кружащем вдоль края листике мяты. Взгляд Киля снова стал далеким и жестким. Наконец кшештрим повернулся к Кадену.
– У тебя остаются кента, – напомнил он. – Ты можешь попасть в Арагат, на родину династии Малкенианов. Вдали от Рассветного дворца до тебя так легко не доберутся. Старая знать – времен, когда атрепия была царством, – тебя поддержит и защитит.
– Старая знать сейчас вся здесь, – сказала Морьета. – Не только из Арагата, отовсюду. Съехались на похороны Санлитуна и остались ждать коронации нового императора.
– Зачем? – удивился Каден.
В Аннуре были десятки древних правящих родов, утративших власть с возвышением его семьи. Большая часть их оставалась в своих владениях, проживала наследство предков, зачитывалась хрониками доаннурских времен, когда они сами были хозяевами своих земель и никому не давали вассальной клятвы. Зачем бы им пускаться в долгий путь до Аннура, что им до убитого императора и его пропавшего наследника?
– Чего они хотят?
Морьета развела руками – даже это простое движение вышло у нее заученно элегантным.
– Собственными глазами увидеть нового императора, узнать ему цену. Или ей, – помедлив, уточнила она. – Если сумеют добиться аудиенции, выторговать какие-нибудь мелкие привилегии. Снижение налогов. Торговые льготы. Кто-то просто рвется поближе к средоточию власти – так нищий, сидя у ворот пирующего богача, рассчитывает на объедки.
– То есть мне, даже если я захвачу трон, предстоит иметь дело с десятками недовольных вельмож, – огорчился Каден.
– Кто-то из них мог бы поддержать тебя, – заметил Киль. – Что, правда, оттолкнет других.
Каден попробовал представить, как это будет. Вот он проходит по улицам Аннура, подняв капюшон, стучится в каждую дверь, показывает свои глаза страже, требует признания. Что он им скажет? Как убедит всех и каждого поддержать обездоленного императора без денег и без армии, без опыта правления? «Привет, меня зовут Каден уй-Малкениан. Вы не поможете мне отбить трон у величайшего в аннурской истории полководца? Платить мне нечем, но можете не сомневаться в моей благодарности».
– Этого будет мало. – Он покачал головой. – Получается, как если бы Адер с ил Торньей много лет двигали фигуры, а я только сейчас подсел к доске.
– Все они контролировать не в состоянии, – напомнил Киль. – Это невозможно.
– Они контролируют все, что имеет значение. Армию. Капиталы. Министерство финансов. Может быть, я сумею устроить мелкий бунт – и двое-трое вельмож с отчаяния за мной увяжутся, но это провал. Я уже окружен врагами.
– Ну, что-то же надо делать! – не выдержала Тристе.
Каден готов был расхохотаться. «Что-то же надо делать». За такую мысль его бы выпорол самый добродушный хинский умиал. Хин восемь лет выбивали из него представление, будто можно быть чем-то, делать что-то, что-то иметь. Хинские афоризмы до сих пор звучали у него в ушах в такт дыханию.
«Пустота – это свобода».
«Отсутствие есть истина».
Восемь лет отреза́ть, вычищать, уничтожать и в конечном счете, как раз когда он почти научился отпускать себя, видеть истинную силу пустоты – от него требуют снова все заграбастать.
В первую очередь себя. Потом союзников. Трон. Империю.
Будто он всю жизнь карабкался вверх, пробирался трудной отвесной тропой, а у самой вершины понял, что лез не на ту гору. Хуже того, если сейчас повернуть обратно, отказаться от истины хин, ему нечем ее заменить: он не разбирается в политике и военной тактике, у него нет сети личных связей, нет ни богатства, ни знания света. Ничего. Доска захвачена белыми фигурами Адер, а ему и играть нечем.
– Я не стану играть в эту игру, – тихо сказал он. – Не могу.
– И что? – гневно и испуганно вскинулась Тристе. – Уйдешь? Сдашься?
Каден, покачав головой, обратился к Морьете:
– Сколько человек из знати бывают здесь, в вашем храме?
– Все, кто может, – развела руками женщина. – Все, с кем стоит познакомиться.
Каден набрал воздуха в грудь:
– Я проигрываю, а значит, должен выбирать: сдаться, сопротивляться или…
Он запнулся, проверяя, ясно ли представил себе все возможности.
– Или? – поторопила Тристе.
И тут Каден впервые с тех пор, как вошел в Аннур, улыбнулся:
– Или разбить доску.
35
«Эта солнечная прогалина, – решила Гвенна, – место для смерти не хуже других».
Она выросла в похожих местах, среди пихт, кедров и елей, среди редких берез, раздвигающих густую хвою, чтобы выбраться на свет. В кронах верещали лесные птахи, дрозды выклевывали во мху семена и букашек. Спокойное место, но Блоха не интересовался ни птицами, ни деревьями. Сигрид с Ньютом уволокли Пирр и Анник в дальний конец поляны, а он обратил мрачный взгляд на Гвенну.
– Давай так, – тихо, устало заговорил он. – Я спрашиваю. Ты отвечаешь. Солжешь – убью. Вздумаешь вилять – убью. Умолчишь о чем-то важном – убью. Когда закончим, я выясню, что мои друзья услышали от твоего крыла, и, если истории не сойдутся, убью тебя.
Особого желания выполнить обещание в его голосе не слышалось, но и пустыми угрозами не звучало.
– А если сойдутся? – спросила Гвенна.
– Тогда обсудим другие варианты.
Гвенна постаралась подобрать резкий ответ из тех шуточек, какими славились кеттрал, но не нашла в себе ни резкости, ни находчивости. Руки до плеч и лицо залиты кровью. Черная форма заскорузла от пропитавшей ее и засохшей крови. И волосы свалялись – от нее же. По большей части ургульской крови, но и Гвенна получила десяток мелких ран, а мышцы словно текли водой после боя с половиной стойбища и ночи на когтях птицы. Да и петля на шее не украшала жизнь.
Да. Блоха их спас, но еще в воздухе дал понять, что не доверяет. Его крыло держалось на поясной сбруе, оставлявшей руки свободными. Гвенне, Анник и Пирр пришлось цепляться за верхние стропы, их хлестал ветер, а крутые виражи грозили падениями из тех, что заканчиваются тошнотным хрустом. Блоха был умен – окажись спасенные менее благодарны, они мало что могли сделать, кроме как цепляться за стропы. Люди Блохи не вкладывали оружия в ножны – хотя особой нужды в нем не было, – а попутчиков обыскали еще в полете: ножи Пирр, лук Анник и мечи Гвенны отправились в холодную темноту внизу, а взамен три женщины получили затяжные петли, именуемые у кеттрал «воротничками смертника».
– Валяй. – Голос у Гвенны жалостно хрипел. – Спрашивай.
Участвует Блоха в заговоре или нет, ее рассказ ничего не изменит. Она ни хрена не понимала, что происходит, а кто не знает, что происходит, тот уж наверняка ничего важного не выдаст.
Вопросы, прямые и четкие, повторялись раз за разом. Почему они бежали с Островов? Что случилось с монахами? Сколько людей погибло в горах? И так далее и так далее, а петля на шее при каждом движении, при каждом вздохе натирала кожу. Сам Блоха был немногословен, и лицо его ничего не выражало. Он нахмурился на предположение об участии в заговоре Давин Шалиль и еще раз, когда Гвенна рассказала о явной связи Балендина с ил Торньей. Множество вопросов ей показались совсем несущественными: какого цвета повязка на глазах у Адива? Чем их кормили ургулы? Гвенна и на них отвечала. Она испытывала странное облегчение: после стольких недель растерянности и смятения ни о чем не надо было думать – нашелся кто-то, кто подумает за нее, и можно просто рассказывать, не пытаясь составить в голове кусочки разбитой мозаики.
– Ну вот, – сказала она, когда Блоха наконец умолк. – Ты меня убьешь?
Он подумал, прежде чем ответить:
– Надеюсь, нет, Гвенна. – Он показался ей совсем усталым. – Надеюсь, что нет.
Как видно, их показания сошлись. По крайней мере, Гвенна истолковала возвращенную им свободу именно так. Она, привязанная к стволу, битый час безнадежно пыталась растянуть завязанные Блохой узлы, а потом командир крыла вернулся, кивнул и несколькими быстрыми ударами перерезал веревки.
Анник тоже освободили, а вот Пирр не так посчастливилось. Гвенна не питала большой любви к наемнице, но больно было смотреть, как ту, скрутив туже свиньи перед забоем, протащили на маленькую поляну, где Ньют приставил женщине нож к горлу. Кеттрал обошлись с ней суровей, чем с Гвенной и Анник. Лицо в багровых синяках, нос, похоже, сломан, левый глаз заплыл. Но убийца, когда Ньют швырнул ее на землю, еще умудрилась подмигнуть Гвенне.
Сигрид выкашляла короткий звук, похожий на смешок. После боя в ургульском лагере, после ночи на когтях птицы эта женщина выглядела так, будто попала в лес прямо с придворного бала. У Гвенны форма покрылась коркой кровавой грязи, изорвалась в лохмотья. Остальные кеттрал, даже Блоха, не слишком от нее отличались. А одежда на Сигрид была словно сейчас из стирки, чистейшая темная ткань выглядела бархатной. Только исчерканные шрамами и потеками крови руки напоминали о насилии – испытанном и причиненном. Снова открыв рот, Сигрид подавилась заиканием и просто указала на Пирр.
Ньют, ковыряясь в косматой бороде, задумчиво кивнул.
– Что? – спросил Блоха.
– Моя прекрасная и почтенная спутница, – пояснил Ньют, – предлагает вогнать в глаз Присягнувшей Черепу нож – как та Финну.
Блоха бросил долгий взгляд на Пирр и с непроницаемым видом обратился к Ньюту:
– А ты?
Афорист пожал плечами:
– Убить проще, чем не убивать.
– Это надо понимать как первое или как второе? – терпеливо уточнил командир крыла.
– Понимай как знаешь, – ответил Ньют. – Я воздержусь от голосования.
– Я тоже воздержусь. – Пирр, вывернув голову, взглянула Блохе в лицо. – Хоть и одобряю демократию. Я готова встретиться с моим богом.
Голос ее пострадал не меньше тела – срывался и сипел.
– Нельзя ее убивать, – выпалила Гвенна, сама себе поражаясь.
Блоха смотрел на нее, подняв брови, пока Сигрид выкашливала новую череду звуков.