«Так-так, – подумал Каден, приказывая себе сохранять спокойствие. – Габрил Красный любит заставить гостей подождать».
Увидев, что схватка возобновилась, он отогнал эту мысль прочь.
Копейщики наступали с удвоенным пылом. Наконечники рубили и кололи черный плащ. Человека под тканью не угадывалось. Вихрящиеся складки скрывали руки, ноги, голову.
«Одетый тенью, – сообразил Каден. – Пресвятой Хал, это же одетый тенью!»
Он вырос на сказках о воинах пустыни, восхищавших мальчишку не меньше историй о кеттрал. Этих пустынников многие считали личами, но Кадену с Валином однажды попался в дворцовой библиотеке старинный кодекс со схемами и иллюстрациями, показывающими, каким образом одетый тенью искусно скрывает свои движения и положение тела под просторным плащом.
Каден с Валином не один день упражнялись, заменив плащи одеялами и пытаясь отточить описанную технику: подставляя ладони вместо бедер, локти вместо плеч, изгибаясь так, чтобы снаружи трудно было заподозрить под накидкой наличие тела. Если верить той книге, бой с одетыми тенью иногда сводил противника с ума. Этому Каден не верил: как ни старался Валин, он легко отличал его ладонь от головы и видел торчащие из-под одеяла костлявые лодыжки. Но вот при виде Габрила… Каден покачал головой. Сражение с одетым тенью походило на бой с ветром.
Казалось, копья пробивают первого оратора насквозь, раз за разом вонзаясь в широкое развевающееся одеяние, скрываясь в его складках. Такие тычки могли оказаться смертельными даже при затупленном наконечнике. Каден видел, как одно копье, войдя в середину плаща, показалось с другой стороны – на солнце блеснула сталь наконечника. Но скрытый капюшоном человек не упал.
Каден присмотрелся. Трое атакующих бились всерьез, даже издали слышно было, как они пыхтят. Эти люди явно не впервые взяли в руки оружие и превосходили противника числом, но их сведенные напряжением лица были мрачны. Могучие рубящие удары, как будто приходящиеся прямо в плечо, тонули в мягкой ткани. А из-под плаща внезапно блеснул короткий нож, и тыльник рукояти ударил ближайшего солдата в челюсть. Сбитый еще не успел упасть на камни, когда рука вновь утонула в текучей тени.
Один из оставшихся с яростным криком бросился вперед. Его копье, насквозь прошив складку плаща, воткнулось в плечо его же соратнику. Оставив раненого за спиной, одетый тенью плавно перетек вперед, прямо под копье, и его неуловимый нож, вновь показавшись из-под плаща, коснулся горла копейщика. Тот, выбранившись, уронил копье и поднял руки, показывая, что сдается. Лезвие у его горла отодвинулось далеко не сразу. Каден уже готов был увидеть смерть этого человека. Но вот клинок исчез, как исчезает тень от раздутого ветром огня.
Забыв о противниках, человек в плаще обернулся к Кадену и откинул капюшон. Черные волосы облепили его голову, лицо было залито потом, но дышал он ровно. Он довольно долго смотрел на посетителя молча, затем махнул рукой слуге:
– Проводи нашего гостя в кабинет с видом на акацию. Я решу его судьбу после омовения.
– Я хотел принести соболезнования по поводу смерти вашего отца, – осторожно заговорил Каден.
Габрил Красный молча изучал Кадена поверх сплетенных пальцев, как коршун с высокой ветви изучает кролика и его неподвижность – неподвижность готового к смерти существа. Омывался он не спеша, чисто выбрился, связал на затылке черные волосы и теперь мало напоминал виденного Каденом во дворе потного бойца. Он выглядел молодым благовоспитанным придворным, а никак не воином. Если бы не длинный тонкий шрам, протянувшийся по смуглой щеке, и не поблескивающие в красных ножнах ножи на поясе.
– Его убили, – наконец отозвался Габрил.
В резком говоре западной пустыни гласные были отполированы до блеска, а согласные словно изъедены песчаными вихрями.
– Прошу прощения? – не понял Каден.
– И было за что, – ответил Габрил. – Вы упомянули смерть моего отца, как если бы Габрил Серый подавился печеньем или упал в сухой колодец. Но это не так.
– Его казнили, – сказал Каден, – согласно аннурскому закону.
– Его убил ваш отец, – отрезал Габрил.
Каден замедлил пульс, расслабил мышцы плеч и спины. Хин обучили его множеству способов справиться со своим страхом и гневом, но ни словом не подсказали, как успокоить другого, – еще одно упущение в подготовке правителя империи, еще один пробел, который ему предстояло восполнить самому, если, конечно, Габрил даст ему время.
Первый оратор оценивающе оглядел Кадена:
– Вы не мертвы, как болтают на улицах, но вы и не император. Вы вернулись, когда Санлитун уже не первый месяц лежит в земле, и явились сюда, ко мне, скрывая глаза под капюшоном. Зачем? Вы не могли не знать о розни между нашими отцами.
В поисках зацепки Каден вспоминал все, что знал об этом молодом человеке. Ребенком он наслушался рассказов о пустынных племенах Моира – историй, полных мести, насилия и крови. Им с Валином каждый пустынник представлялся одетым тенью, каждая встреча с ними – поединком насмерть. Но если верить Килю, почти все эти истории были лживы, порождались фантазиями аннурцев и их страстью к экзотике. Не то чтобы на западе не было одетых тенью, не то чтобы в истории Моира не лилась кровь, но, по словам Киля, племена ценили красноречие выше силы и войну непременно предваряли переговорами. На это правило Каден и поставил свою жизнь, но, взглянув в лицо Габрилу, ощутил слабость заготовленных слов. Он тихо сказал:
– Я – не мой отец. Как и вы – не ваш.
Послав ему долгий взгляд, Габрил поднял руку. Из-за деревянной ширмы бесшумно выдвинулся слуга в просторной одежде.
– Та, – не дав себе труда оглянуться, приказал Габрил. – Две чашки.
Они в молчании дождались, пока слуга принесет глиняный чайник, зальет кипятком лист и наполнит горячим напитком пару глиняных чашек. Каден опасливо взглянул на свою.
– Пейте, – указал на напиток Габрил. – Если я убиваю, то ножом.
Слабое утешение, и все же Каден поднес чашку ко рту и осторожно пригубил горький, неподслащенный та. Габрил, сделав большой глоток из своей, отставил ее на стол.
– Впервые я попал в ваш город в восемь лет, – сказал он. – Я не хотел ехать, но мой отец был в цепях, а мы ничью смерть, ни мужчины, ни женщины, не оставляем без свидетелей.
Каден, не найдя ответа, просто кивнул.
– Я вошел в ваш дворец, за ваши красные стены, и смотрел, как семеро ваших граждан, семеро мужчин и женщин, не знакомых ни мне, ни отцу, видевших лишь песок на узкой береговой полоске вашего моря, приговорили его к смерти.
– Таков аннурский суд, – сказал Каден. – Все дела решает Семерка.
– Трусливый обычай, – заметил Габрил. – Ваш отец видел этот «суд», но промолчал. Ваш отец видел, как убивают моего отца, и не взялся за нож. Когда меня утаскивали из зала, я поклялся, что увижу вашего отца мертвым – и увидел. Вы принесли мне «соболезнования» по случаю убийства отца. Так вот что я скажу: я обрадовался убийству вашего. Я приехал, чтобы увидеть мертвого Санлитуна, увидеть, как жизнь стекает с его костей. Жалею только, что не я вонзил нож в его бьющееся сердце.
Несколько мгновений он разглядывал Кадена, затем, поднеся чашку к губам и внимательно глядя поверх края, стал ждать ответа.
Каден молчал. Он подавил вспыхнувший гнев, потом затоптал искры гордости и стыда. Он пришел не затем, чтобы обмениваться уколами с сыном казненного изменника. Впутаться в спор с Габрилом Красным означало бы забыть о большей угрозе, исходящей от Рана ил Торньи и Адер, забыть о надежде отразить их удар. Каден прокрутил в голове рассказ Габрила, отыскивая в нем щель или прореху.
– Моего отца опустили в гробницу несколько месяцев назад, – наконец заговорил он. – Почему вы остались в городе, который открыто ненавидите?
Габрил прищурился:
– Я приезжаю и уезжаю когда хочу, и не вам спрашивать о причинах.
– Что ж, я возьму назад свой вопрос, – согласился Каден; он улавливал ритм в этом словесном танце, но очень смутно. – Вы угостили меня рассказом, я отвечу тем же.
Габрил помолчал.
– Говорите… Я услышу ваши слова.
– Ваш отец, – произнес Каден, тщательно обдумывая каждую фразу, – Габрил Серый ненавидел империю.
Первый оратор коротко кивнул:
– Бедиса создала всех людей мира равными. Возвышать одного над остальными, лишать остальных собственного голоса – чудовищное преступление.
Этого Каден ожидал. Киль объяснил ему племенное право Моира, по которому голос у костра совета имели все мужчины и женщины, даже самые бедные. Кшештрим разложил по полочкам, как творится политика в Западной пустыне, но Каден хотел услышать о ней от самого Габрила. Все держалось на ораторе.
– Однако одни люди более способны, другие менее, – упрямо возразил он. – Некоторые видят дальше других, проникают в суть важных вопросов глубже.
– И таким, – подхватил Габрил, – у костра предоставляют первое и последнее слово. Но не давать голоса остальным – трусливо и несправедливо. Подобное превращает людей в скотину.
– Люди Аннура не похожи на скот.
– Ваша империя сделала их покорными. Смирными. Нелюбопытными. Ваш род превратил народ в козье стадо, а вы разгуливаете среди них наподобие львов, выхватывая и пожирая слабейших.
Голос Габрила звенел, хотя пустынник крепко держал ярость в узде. Но Каден уже не сомневался в его ненависти к империи.
– Так думал и ваш отец, – сказал он, – и потому тайно готовил гибель империи. Чтобы заменить ее…
– Кругом ораторов! – с вызовом закончил Габрил. – И ему бы это удалось, если бы не предательство. Он был не одинок в желании слышать у костра много голосов.
– Вы сказали, что вернулись в Аннур посмотреть на падение моего отца…
– На его смерть, – перебил Габрил. – Я хотел видеть старого льва со вспоротым брюхом.
Каден предпочел не заметить оскорбления.
– Но остались, чтобы продолжать дело своего отца, – предположил он.
Габрил растянул губы и опустил руку на рукоять одного из ножей. Каден, сцепившись с ним взглядом, приказал телу сохранять неподвижность.