— Было. Только сказать прямо так, что моторов, я бы не сказал. Но гудело.
— Слышал звон, да не знает кто он. — Пожевал усами Ляпунов, но никто не усмехнулся в ответ на это замечание.
— Н-да. — Сказал Косоротов, просто потому что неудобно было молчать.
— Чтобы занять хлебозавод, надо не меньше взвода. Да еще под опытным командованием. — Сообщил закуривая Ляпунов.
— Да. — Охотно согласился Профессор. — Кого попало, не пошлешь.
— Да уж не беспокойся, не о тебе речь. — Не покосившись даже в его сторону, бросил командир стрелковой роты. Он не любил Петухова за какую-то боевую глупость, сделанную им еще во время персидской кампании.
Фурцев видел, как решение неугодное ему, противное всему его опыту и элементарному здравому смыслу, оформляется за этим столом само собой. Если даже Мышкин канул во время этого разведвыхода, даже если он не даст о себе никакой весточки, правильнее всего провести короткую ночь на укрепленной позиции, и встретить ворога, будь он хоть чертом с рогами в полной концентрации, с не разбросанными по ночным хлебозаводам взводами.
Головков выразительно поглядел на часы, мол, время идет, упускаем шанс. Половина двеннадцатого, даже без двадцати пяти. Офицеры кто прямо, кто осторожно, искоса посматривали на капитана. Всем было уже ясно, что прав политрук, но все же, командир, есть командир. Пусть все-таки сам отдаст назревший приказ.
Не отдам, угрюмо подумал, Фурцев, пусть считают самодуром, пусть считают, что упираюсь всего лишь из нежелания идти на поводу у политрука, плевать! Не отдам.
В коридоре раздались быстрые, приближающиеся к двери кабинета шаги. Ну, наконец-то подумал, Фурцев. Он был уверен, что это Мышкин.
Он не ошибся.
Дверь распахнулась. На пороге, блеснув мертвым глазом, показался начальник разведки. Присыпанный цементной пылью, тяжело дышащий. Вытирая со лба пот скомканной пилоткой, он выдохнул.
— Фрицы!
Капитан сидел на табуретке покрытой старой, лоснящейся телогрейкой. Штаб отдельного батальона теперь находился здесь, в школьной котельной. Трубы с вентилями вдоль стен, приоткрытый зев холодной топки, две совковые лопаты у двери. Кисловатый запах угля, низкий, черный потолок. Закопченное, двойное окно. Капитан сидел за столом, рассматривая лежащий под треснувшим стеклом, ничему не соответствующий график.
Где-то снаружи рвануло. Кажется в саду. Коротко прозвенели стекла в окошке. Слышно как стучат по жестяной крыше подвального входа опадающие яблоки. Или это просто комья земли. Захватанная кочегарскими черными руками дверь распахнулась, на пороге — Мышкин. Такой решительный, словно его принесло этим взрывом. Фурцев спросил, продолжая изучать график выхода кочегаров на дежурство.
— Ну, что там?
Лейтенант промокнул мизинцем угол единственного глаза.
— Да плохо дело. Два пулемета, один на водокачке сразу за заводским забором, второй на стройплощадке. Они и двор простреливают и прилегающую улицу.
— Все погибли? — Капитан с трудом выпихивал из себя каждое слово, поэтому тон выходил какой-то неестественно ровный, безразличный.
Лейтенант повозил пилотку вперед-назад по голове, и взял графин со стола с графиком, отпил прямо из горла сразу половину желтоватой, нездоровой воды.
— Черт его знает. По крайней мере, назад никто не приполз. Ляпунов, если и живой, никакой весточки не шлет. Я просочился по крышам, осторожненько так, кое что рассмотрел.
Поставив графин на место, лейтенант сплюнул в уголь.
— На заводском дворе не менее семи трупов. Два сразу у проходной, лежат так ровненько и ПТР между ними. Два возле хлебовозки сгоревшей. Один стоит неподалеку.
— Стоит?!
— В обнимку со столбом. Как пришило очередью. Еще двое лежат у дверей кирпичного бункера, что направо у проходной. Что характерно, среди убитых я Ляпунова не рассмотрел, но, правда, и видно мне было где-то с треть двора.
Помолчали.
В саду опять взорвалась немецкая мина со всем набором звуков — яблоки, стекла.
— Значит, они нас ждали. — По-прежнему, не поднимая головы, сказал капитан.
Лейтенант дернул плечом и достал из кармана яблоко, отхватил от него половину крепкими зубами, и сообщил, жуя.
— Еще как ждали! И прожектора и осветительные ракеты. Заранее пулеметы на верхотуру затащили. Что там говорить.
— Откуда же они могли знать, что Ляпунов со взводом пойдет именно туда?! — Было понятно, что этот вопрос уже давно грызет капитана изнутри, а сейчас просто прорвался в словах. Лейтенант опять дернул плечом и доел яблоко.
У Фурцева рвалось наружу сразу несколько яростных вопросов, но он себя осадил, незачем наваливаться на Мышкина со всеми этими терзаниями. Не надо было туда посылать целый взвод с самым опытным своим командиром. Кому теперь интересно, что ты хотел сделать как можно лучше! Но, с другой стороны, как можно было не послать?! Фурцев скосил взгляд на край стола, там лежала карта, сложенная нужным участком наружу. Была видна жирная красная стрелка от большой буквы "П", что обозначала занимаемую батальоном школу, в сторону неровного ромба хлебозавода.
— Головкова нашли?
— Мне не попадался. Когда начался обстрел, все рванули кто куда, по подвалам, по окопам. В коридорах винтовки валялись, как… Если бы фрицы догадались сразу ударить "в штыки", все — Мышкин нехорошо хихикнул, — было бы уже позади.
— Так про Головкова совсем ничего не известно? Растворился?
— Слышал я, кажется, как он гнал "курсантов" к окопам, что в палисаднике нарыты, Косоротова обещал пристрелить, ну, ты знаешь его манеры, чуть что… Больше не видел, и не слышал. Кстати, хорошо, что мы из кабинета сразу-то поудалились. А то ведь — прямое попадание. Теперь там дверь балконная во всю стену.
— Немцы показывались, или только стреляют?
— Почему же нет? Два мотоциклета притарахтели по проспекту с той стороны к памятнику, гордо так, вокруг клумбы объехали, чего-то кричали. Ну, наши старички-ополченцы дали по ним залпу. Но вышло безвредно. Наши начали ПТР налаживать, но медленно, бараны безрукие. Мотоциклеты завернули за статуй и домой. Тоже, видно в бой не рвутся. Косоротовские бабахнули вслед конечно, но куда попали неизвестно.
Глупо все очень, подумал Фурцев. Сижу тут один, как дурак на этой табуретке. Надо же как-то командовать, кого-то куда-то посылать с приказаниями. Какими? Куда? Один только Мышкин по старой памяти вьется рядом, но говорит по-новому, без уважительного блеска в глазах. И вообще, командует ли сейчас чем-нибудь он, капитан Фурцев, и в чем это командование заключается?! Подломился невидимый стержень авторитета. И не удивительно — загнал товарищ начальник под кинжально-перекрестный огонь целый взвод, тридцать человек на хлебном дворе, кто же после этого захочет подчиняться. И загнал по слабости, ведь не хотел, всем нутром знал — не надо!
Жрет, жрет Мышкин свое яблоко. Уже второе. Жрет и не уважает. Не радостно ему подчиняться такому командиру. Командир это что — хоть в землю из дури вбей бойца, но только чтоб дурь своя была! Ну, теперь-то легко рассуждать.
— Где Головков?! — Перебивая жгучую мысль, почти крикнул Фурцев. Нет, не надо, слишком видно, когда хочешь переложить ответственность на другого. Мало ли что советовал политрук, пусть он даже советовал самую дикую дичь, но он не виноват, что ты ему поддался.
Застрелиться, может быть? Очень рассудочно, как не о совсем невозможном подумал капитан. Поступок сильный, но глупый. Насколько им осознана вина, наверно, оценят, но никому от этого легче не станет. Да и сколько можно рефлектировать, ерунда все это, ерунда!
Фурцев поднял с колен свою фуражку, и, не глядя на лейтенанта, сказал.
— Ладно, пойдем, осмотримся.
Они вышли наружу.
В этот момент еще одна мина зарулила в толщу яблонь, оттуда донесся медленный деревянный скрип, старое, заслуженное дерево падало как подкошенное.
— А что делают наши минометы? — Спросил Фурцев, пробегая пригнувшись вдоль стены по сплошным битым стеклам.
Мышкин шел следом, почти не пригибаясь, только щуря глаз. Махнул рукою куда-то влево.
— Там стоят, вон, где голубь дурной вьется.
— Что же их не слыхать?
— А миномет не громко стреляет. Когда мины взрываются, тогда громче.
Фурцев отделился от стены и побежал, пригибаясь еще ниже, через сад к лицевой части ограды, туда, где были нарыты меж кустами сирени и жасмина окопы для стрелков-пехотинцев и курсантов. В полный профиль, на три четыре человека каждый. Сбив еще густую росу с пахучей сиреневой ветки, капитан с разгону съехал в земляное углубление. Внутри повсюду торчали обрубленные лопатой корни, пахло влажным грунтом и человеческим потом. Перед глазами было обомшелое, в три кирпича высотой, основание железной ограды. Из нее торчали четырехгранные железные прутья в облупившейся краске.
Из-за соседнего куста, на четвереньках, волоча биноклем по траве, приполз Профессор. Доложил обстановку. По ту сторону улицы, в верхних этажах обнаружены пулеметные гнезда.
— Вон в том окне над надписью "Парикмахерская".
Действительно, из оконного переплета торчал ствол с раструбом на конце.
— Сейчас чего-то молчит, а иногда как лупанет, такой звон стоит… Наше счастье, что домики там невысокие, но все равно, над садом нашим они господствуют, поэтому приходится все ползком, да ползком.
Профессор заверил командира, что все бойцы взбодрены как надо, к бою, в общем-то, готовы. Паника первых минут прошла.
Фурцев взявшись за прутья ограды подтянулся повыше и глянул вдоль бруствера. Действительно, повсюду группами по три, по пять штук торчали винтовочные штыки. Вон, кто-то даже выстрелил. Вывеска парикмахерской была намалевана на нескольких щитах, пулей разнесло третий щит, на котором как раз помещались буквы "х", "е" и "р". Из соседнего окопа донеслось хихиканье.
— Снайпер! — С чувством сказал Мышкин за кустами.
Из окна раздалась ответная очередь. Одна пуля попала в гипсовый вазон на столбе ограды, по кустам шугануло белой крошкой. Трехлинейки защелкали по всей линии.