лали. Вы никоим образом не можете быть отправлены обратно спать, и, несомненно, Совет захочет вас выслушать. Мне любопытно, что вы скажете.
— О Сейко? — сказал Киран. — О… о них?
Он сделал жест в сторону окна, сквозь которое ветер приносил звуки копошения, ворчания и пыхтения из людского загона.
— Да. О них.
— Я скажу, что я чувствую, — решительно заговорил Киран. Он видел, как сидевшие в тени Пола и Уэббер подались вперёд. — Я человек. Те люди могут быть дикими, низкими, как звери, ни на что не годными, но они люди. Ты, сейк, можешь быть умным, цивилизованным, разумным, но ты не человек. Когда я вижу, что ты командуешь ими, как животными, мне хочется тебя убить. Вот что я чувствую.
Брег не изменил своей осанки, но издал слабый звук, который был почти вздохом.
— Да, — сказал он. — Я боялся, что так и будет. Человек вашего времени — человек из мира, где все люди были доминирующими, — чувствовал бы себя точно так же. — Он повернулся и посмотрел на Полу и Уэббера. — Похоже, что ваша схема в этом пункте оказалась успешной.
— Нет, я бы так не сказал, — возразил Киран.
Пола встала.
— Но ты только что сказал нам, что ты чувствуешь…
— И это правда, — сказал Киран. — Но есть кое-что ещё. — Он задумчиво посмотрел на неё. — Это была хорошая идея. Это должно было сработать — человек моего времени должен был чувствовать именно так, как вы хотели, чтобы он чувствовал, и уходить отсюда, выкрикивая ваши лозунги и веря им. Но ты кое-что упустила…
Он прервался, глядя в небо за окном, на слабое разноцветное сияние скопления.
— Вы упустили из виду тот факт, что когда вы меня разбудите, я уже не буду человеком своего времени — или любого другого времени. Я сто лет пребывал во тьме — со звёздами, моими братьями, и никто не прикасался ко мне. Может быть, это охлаждает человеческие чувства, может быть, нечто глубоко в сознании живёт и имеет время подумать. Я говорил тебе, что чувствую, да. Но не сказал, что я думаю…
Он снова помолчал и потом продолжил:
— Люди там, в загоне, имеют мою телесную форму, и я инстинктивно отношусь к ним с сочувствием. Но инстинкта недостаточно. Он, если бы мог, навсегда удержал бы нас в земной грязи. Разум вывел нас в далёкую Вселенную. Инстинкт подсказывает мне, что они мой народ. Разум говорит мне, что вы, — он посмотрел на Брега, — которые отвратительны мне, которые заставили бы мою кожу облезть, если бы я к вам прикоснулся, вы, те, кто следует путём разума, — именно вы мой настоящий народ. На протяжении тысячелетий инстинкт создавал ад на Земле — я говорю, что мы должны оставить его позади, в грязи, и не позволить ему сотворить ад среди звёзд. Потому что по мере продвижения в далёкую Вселенную вы снова и снова будете сталкиваться с той же проблемой, и, чтобы разрешить её, следует изменить старую местечковую человеческую лояльность.
Он посмотрел на Полу и сказал:
— Мне жаль, но если кто-то спросит меня, то вот что я им скажу.
— Мне тоже жаль, — отозвалась она со злобой и опустошённостью в голосе. — Прости, что разбудили тебя. Надеюсь, больше никогда тебя не увижу.
Киран пожал плечами.
— В конце концов, ты меня разбудила. Ты за меня отвечаешь. Вот я здесь, перед лицом совершенно новой Вселенной, и ты будешь нужна мне.
Он подошёл и потрепал её по плечу.
— Будь ты проклят, — выругалась она.
Но не отстранилась.
Легион Лазарей
(повесть, перевод Н. Рубаи)
The Legion of Lazarus,
журнал «Imagination», 1956, № 4
Это ещё не смерть. Это преддверие. Ожидание, одиночество в комнате без окон, попытки думать. Звук открывшейся двери, голоса людей, которые пойдут с тобой, но не до конца, спуск по коридору в комнату шлюза, лица людей, замкнутые и безразличные. Они не наслаждаются этим. Но и не уклоняются. Они на работе.
Комната. Она маленькая, и в ней есть окно. За ним ни неба, ни облаков. Там космос, и огромный красный круг Марса заполняет небо, глядит, как колоссальный глаз, на крошечную луну. Но ты не смотришь вверх. Ты выглядываешь в окно.
С той стороны — люди. Абсолютно нагие люди. Они спят на бесплодной равнине, утопая в океане безвременья. Их тела белые, как слоновая кость, и их волосы разметались по лицам. Кажется, кто-то из них улыбается. Они лежат и спят, и гигантский красный глаз неотрывно смотрит на них, пока они вращаются вокруг него.
— Всё не так плохо, — говорит один из мужчин, которые сопровождают тебя в этой последней комнате. — Пятьдесят лет спустя все мы состаримся или умрём. Это чуть-чуть утешает.
У тебя отбирают последний предмет одежды, открывается замок на двери, и страх, которому некуда было расти, всё таки возрастает, а потом пик ужаса остаётся позади. Надежды больше нет, и ты постигаешь, что без надежды мало чего можно бояться. Теперь ты хочешь только покончить с этим. Ты делаешь шаг в шлюз.
Дверь за тобой закрывается. Ты чувствуешь, как открывается дверь впереди, но очень недолго. Тебя выносит вместе с вырывающимся воздухом. Возможно, ты кричишь, но теперь ты вне звука, вне зрения, вне всего. Ты даже не чувствуешь, как замерзаешь.
Глава 1
Есть время для сна и время для пробуждения. Но Хирст засыпал тяжело, и просыпаться было тяжело. Он проспал долго, и пробуждение было медленным. «Пятьдесят лет, — говорил тусклый голос памяти. Но другая часть его разума возражала: — Нет, это лишь следующее утро».
Ещё одна часть его разума. Это было странным. Казалось, в его сознании стало больше частей, чем он помнил прежде, но все они были спутаны и скрыты за завесой тумана. Возможно, их там вообще не было. Возможно…
«Пятьдесят лет. Я умирал, — думал он, — а теперь я снова живу. Половина века. Странно».
Хирст лежал на узком ложе в каком-то месте, где был приглушённый свет и пахнущий антисептиком воздух. Он был один в комнате. Не слышалось никаких звуков.
«Пятьдесят лет, — думал он. — На что похоже сейчас всё: дом, где я жил, страна, планета? Где мои дети, где мои друзья, враги, люди, которых я любил, люди, которых я ненавидел? Где Елена? Где моя жена?»
Послышался шёпот из ниоткуда, печальный, далёкий.
— Твоя жена мертва, а твои дети стары. Забудь их Забудь о друзьях и врагах.
«Но я не могу забыть! — безмолвно кричал Хирст в пространстве своего разума. — Это было только вчера…»
— Пятьдесят лет, — повторили шёпотом. — И ты должен забыть.
— Макдональд, — сказал вдруг Хирст. — Я не убивал его. Я невиновен. Я не могу это забыть.
— Осторожно, — предупредил шепчущий голос. — Остерегись.
— Я не убивал Макдональда. Это сделал кто-то другой. Кто-то заплатит мне за это. Кто? Лендерс? Саул? Мы вчетвером были на Титане, когда он умер.
— Осторожно, Хирст. Они приближаются. Послушай меня. Ты полагаешь, что твой разум устроил игру в вопрос-ответ. Но это не так.
Хирст с бьющимся сердцем и в холодном поту подскочил на узкой кровати.
— Кто ты такой? Где ты? Как…
— Они здесь, — хладнокровно проговорили шёпотом. — Веди себя тихо.
В палату вошли двое мужчин.
— Я доктор Мерридью, — говоривший носил белый комбинезон и улыбался Хирсту бодрой профессиональной улыбкой. — Это инспектор Мейстер. Мы не хотели вас напугать. Несколько вопросов — и мы вас отпустим…
— Мерридью, — произнёс шёпот в голове Хирста, — это психиатр. Позволь мне взять его на себя.
Хирст не шевелился, расслабленно опустив руки между коленями. Его глаза распахнулись и застыли от изумления. Он слышал вопросы психиатра и слышал свои ответы на них, но сам был не более чем инструментом, не имеющим собственной воли, отвечал этот шёпот в его голове. Затем инспектор пошуршал бумагами, которые сжимал в руке, и начал задавать свои вопросы.
— Вы подверглись гуманному наказанию, не признав своей вины. Для протокола, теперь, когда штраф уплачен, вы не хотите изменить своё последнее слово?
— Не спорь с ними, — быстро произнес странный голос в голове Хирста. — Не возражай, иначе они будут держать тебя бесконечно.
«Но…» — подумал Херст.
— Я знаю, что ты невиновен, но они никогда не поверят. Они задержат тебя для дальнейших психиатрических тестов. Они могут приблизиться к истине, Хирст, — истине о нас.
Внезапно Хирст начал понимать, не всё и не ясно, но кое-что из того, что с ним случилось. Туманы памяти начали подниматься над границами его разума.
«Что за истина, — спросил он в этой внутренней тишине, — о нас?»
— Ты провёл пятьдесят лет в Долине Тени. Ты изменился, Хирст. Ты теперь не вполне человек. Никто не остаётся человеком, пережив заморозку. Но они этого не знают.
«Тогда ты тоже…»
— Да. И я тоже изменился. И поэтому наш разум может беседовать, даже если я на Марсе, а ты на его луне. Но они не должны этого знать. Так что не спорь, не проявляй эмоций!
Инспектор ждал. Хирст медленно проговорил вслух:
— У меня нет никаких заявлений.
Мейстер не удивился. Он продолжал:
— Согласно нашим документам, вы также отрицали, что знаете местонахождение титанита, из-за которого предположительно был убит Макдональд. Вы по-прежнему отрицаете это?
Хирст откровенно удивился.
— Но ведь сейчас…
Инспектор пожал плечами.
— Согласно этим данным, оно так и не прояснилось.
— Я никогда не знал, где он, — заверил полицейского Хирст.
— Хорошо, — вздохнул Мейстер, — я задавал вопросы всего лишь по долгу службы. Но здесь посетитель, у которого есть разрешение вас увидеть.
Они с доктором вышли. Хирст наблюдал, как они уходили. Он думал: «Итак, я не совсем человек. Уже не совсем человек. Делает ли это меня больше или меньше, чем человек?»
—