Теперь он глубоко вздохнул, поежился и застегнул молнию. Потянулся и посмотрел на небо. По ту сторону реки и ниже по течению, высоко, где-то над тем местом, где должен был быть огонь, висело бледное облако, которое дрейфовало, удлинялось и складывалось в высокую завесу мягчайшего света, оно бесшумно распространялось по северному небу, пока он наблюдал. Облако пульсировало внутренним сиянием, словно живое, а затем каскадом обрушивалось к горизонту и переливалось зеленым. Бледно-зеленый водопад чего-то сверкающего, который распространился по всему сектору и пел, падая, при полном отсутствии звука, вещества, воды или воздуха. На прошлой неделе они иногда видели то, что выглядело как легчайшие движущиеся облака, но это было другое. Теперь дуга более зеленого света вырвалась из вершины водопада, пересекла течение Млечного Пути и зажгла розовый вихрь на юго-востоке, который вздымался и опадал, как гребень волны. Джек вздрогнул. Северное сияние только что продемонстрировало, что будут делать жар и искры, когда преодолеют реку. Это было как предзнаменование, нет, даже больше – как предварительный просмотр – и казалось, что каждый звук и вздох ночи были наполнены песней – и в то же время безмолвны. Это было ужасно и невыразимо прекрасно.
Винн рассказывал ему, что кри и другие северные народы думали об огнях, как о духах мертвых, которые смотрят сверху вниз, осуждая живых. Поэтому, когда появлялось северное сияние, люди держали скверно ведущих себя детей запертыми в домах, чтобы не оскорблять взор предков. Джеку это показалось забавным. Он полагал, что плохой ребенок – или взрослый, если уж на то пошло, мог вести себя скверно внутри с таким же успехом, что и снаружи, и что если предки могли устроить подобное шоу, то у них, по идее, должны были иметься тепловые датчики или что-то в этом роде, чтобы отслеживать плохих детей, прячущихся в иглу, палатке или хижине. Это заставило его снова подумать о мужчине по имени Пьер.
Вот уж кто точно был плохим. Он уже дважды на полном серьезе пытался убить их. Один раз – лишив еды и снаряжения, другой – устроив наглую засаду. Его поражало, что Винн все еще медлил с окончательным суждением. Чего он ждал? Пули в лоб? Да даже получив ее, он мог бы сослаться на испуг этого человека, он мог бы настаивать на том, что этот человек был убежден, что они, Винн и Джек, похитили его жену.
Вот те предки там, наверху, они знали все наверняка. Джек не сомневался, что сегодня вечером они тоже смотрели на этого человека свысока, и, если они хотели наказать его, если Джек должен был стать орудием их мести, он был бы рад услужить. Нахрен Пьера. Он бы всадил в него пулю в знак полной взаимности, и даже если бы это его не прикончило, он был бы счастлив связать этого человека, как теленка при клеймении, и отбуксировать вниз по реке на бревенчатом плоту, захлестываемом волнами. С радостью бросил бы его под ноги старейшинам, или совету, или выборщиками, или кто у них там в Вапаке, где все названия должностей звучат так, как будто они могут вызвать канадскую полицию, а могут и не вызвать. Правосудие тундры. Женоубийца. Что же там было за специальное слово? Винн посещал дополнительные уроки латыни, надо бы спросить у него.
Джек снял винтовку с плеча, взялся за нее обеими руками и осмотрел лагерь. Огонь: краеугольный камень уязвимости, цель, столь же заметная, как яблочко в тире. Женщина, спящая там. Отсюда он мог видеть верх шерстяной шапочки, красную кисточку, верхний спальный мешок, мерно колышущийся в такт ее дыханию. Ладно. В стороне, в колеблющемся свете пламени, синяя палатка. Ну хоть не желтая. Винн внутри нее. Он знал своего приятеля – тот спал как убитый. Нет, не так, забудьте: как бревно, как ангел. Джек почувствовал, что улыбается. Винн вполне тянул на ангела. Обычно он засыпал, как только его голова касалась подушки или свернутой куртки; он спал легко и крепко, потому что, как полагал Джек, его совесть была чиста, он верил в неотъемлемую доброту Вселенной, и поэтому чувствовал себя убаюканным ею.
Уму непостижимо. Вот о чем думал Джек. Представлял, каково это – воспринимать мир таким образом. Как будто Бог держит тебя на ладони своей всемогущей руки или что-то в этом роде. Винн находил время посещать все курсы философии, какие хотел, и он прослушал несколько; он читал аргументы Канта, трактаты Шопенгауэра и Ницше, и он был действительно взволнован ими, пытался пересказать их Джеку, но в конце концов, хотя он ни в малейшей степени не считал себя религиозным, Винн поставил бы все на доброту. Это ведь даже не было пари со вселенной, не так ли? Это вообще не было его решением. Винн плавал в ней, как рыба, которая понятия не имеет, что такое вода. Вселенная убаюкивала его, она убаюкивала всех существ, все должно было получиться. Существа страдают, это отстойно; он сам страдает, это, безусловно, тоже отстойно; но стоит лишь отойти достаточно далеко и посмотреть на проблему со стороны, как все само собой устроится.
Отчасти такая точка зрения повергла Джека в благоговейный трепет. Но только отчасти; как правило, она сводила его с ума.
Он вспомнил, как однажды навещал семью Винна в Патни. Это было прошлой осенью, осенью их первого курса. Младшая сестра Винна, Джесс, которая явно была сюрпризом для всех, повсюду следовала за ними. Ей было десять. Если они садились погреться у дровяной печи, она тоже садилась. Если Джек собирался затянуться, она требовала дать ей попробовать табак и была так непреклонна, что Джек открыл банку и тихо сказал:
– Как хочешь. Будет лучше, если ты возьмешь порцию поменьше, размером с муравья.
Она не послушалась. Она увидела, сколько он взял, погрузила в табак пальцы и поднесла их к губе, как он ей показал, ее вырвало, и она чуть не потеряла сознание. Если они обменивались шутками, она донимала их той, в которой Ноль говорит Восьмерке: «Классный пояс!». Она была такой занозой в заднице, что Джек ничего не мог с собой поделать и безумно полюбил ее. Она была великолепна. Она прочитала «Хоббита» за три дня. Она родилась с церебральным параличом и перенесла дюжину операций по удлинению сухожилий, и теперь единственным видимым последствием этого было то, что ее правая рука искривилась, и она ходила, опираясь на трость и прихрамывая. Джек и Винн встали после плотного обеда в ветреную, залитую солнцем субботу, когда листья кленов развевались на тропинках, и объявили, что собираются пробежаться на гору Патни. Джесс сказала, что тоже хочет пойти, и Винн ни секунды не колебался. Это повергло Джека в благоговейный трепет.
– Надевай свои кроссовки и пошли, – сказал Винн.
Он пробежал двухмильную альпинистскую тропу с Джесс на спине, она смеялась и болтала всю дорогу. Когда они добрались до скалистой вершины, которую двоюродный брат Винна Джорди расчистил, чтобы можно было стоять на граните и смотреть на Монаднок и на Бруклин-роуд позади небольшого утеса – когда они добрались туда и отдышались, Винн сообщил, что теперь они должны принести жертву вулкану, и сказал Джеку хватать Джесс за ноги. Винн взял ее за руки, и они сильно и высоко раскачивали ее над краем утеса, отсчитывая время до старта, в то время как она кричала и истерически смеялась.
Они опустили ее на землю. Джек, пожалуй, никогда раньше не видел настолько счастливого человека. Винн разделил между ними плитку молочного шоколада и сказал Джесс, что ей действительно не о чем беспокоиться, поскольку им нельзя приносить ее в жертву, пока ей не исполнится двенадцать.
Джек посмотрел на палатку, залитую светом костра, и подумал, что если Винн именно так видит или чувствует мир, то ему очень повезло. Кто он такой, чтобы желать ему иного?
Он вернулся к костру, опустил винтовку, приложил руку к горлу женщины и проверил ее пульс, как велел Винн. Устойчивый и медленный, но не слабый. Отлично. Еда и отдых могли творить чудеса.
И все-таки он задремал. Он вскинул голову и выругал себя, ему стало интересно, как долго это длилось, затем он увидел Млечный Путь и решил, что проспал два часа, может быть, больше. Полярное сияние лежало на северном горизонте, оно пульсировало и вспыхивало, как лава внутри вулкана, расплескивалось розовыми и пурпурными красками; ему никогда не доводилось слышать, что оно может быть такого цвета. Все еще бесконечно далекое и безмолвное, как нечто, что хотело бы стать забытым, но никогда таковым не будет. Таким оно ему казалось. Он подумал о том, чтобы разбудить Винна и хорошенько выспаться. Если бы Пьер собирался напасть, он бы уже сделал это. Наверное. Сейчас, вероятно, было около двух или половины третьего ночи; может быть, мужчина ждал волшебного часа для засады, четырех часов утра, часа, испокон веков используемого полицией, наемными убийцами и генералами по всему миру, глубокой ночи, проклятия для страдающих бессонницей, Портала. Он всегда верил в такую концепцию: в то, что в реальности существуют порталы во времени и пространстве, в географии, в сезонах. Точки, в которых мертвые или находящиеся очень далеко люди соприкасаются с живыми. Такое время наступало за час или два до рассвета, когда полоска красной луны опускалась, как маяк, над плоскогорьем родного края, и он слышал, как поет его мать. Он верил, что может позвать ее, и она ответит голосом столь же тихим, как эти огни.
Подходящее время для атаки, потому что всякий, кто не спал в этот час, вероятно, был охвачен тоской, как Джек, и прямо-таки сам в руки шел. Он не станет таким человеком. Он не бросит Винна. В тот момент ему чуть ли не больше всего на свете хотелось, чтобы они вместе выпили кофе, но этому не суждено было сбыться. Шуршание и трепыхание в темноте разбудили его, однако это была всего лишь небольшая стая птиц, пронесшаяся мимо, словно уносимая ветром. Прямо над верхушками живых деревьев.
Глава четырнадцатая
На рассвете, еще до восхода солнца, Джек разбудил Винна, и они вместе разобрали то, что оставалось от лагеря; не так уж много. Затем они перетащили каноэ на небольшой сланцевый пляж ниже большого порога, где Джек в последний раз видел этого человека. Они потратили время и позаботились о том, чтобы как следует затушить тлеющие угли своего костра водой, принесенной в котелке; подумали, хоть и не сказали вслух, что это немного похоже на попытку защититься мешками с песко