Через некоторое время они будут знать наверняка. Потому что где-то впереди был самый большой водопад на реке, Последний шанс, и от него оставалось три дня пути. Несколькими милями ниже стремнины находилось место слияния с Пайпстемом, другой большой рекой, которая впадала в эту с запада, за ним течение усиливалось, две объединившиеся реки расширялись, уклон выравнивался, и там уже можно было сплавляться, не опасаясь порогов. Они сплавились бы, даже умирая с голоду. Они могли плыть по течению, когда ветер стихал, и экономить свои силы. Они бы чувствовали себя, как дома. Возможно. У них не было плана, но они также не планировали просто позволить мужчине застрелить себя.
Теперь ветер утих, и они двигались вперед медленно. Там, где река делала поворот и течение усиливалось, они касались воды ровно настолько, чтобы каноэ держалось на воде ровно, а в остальном его просто несло течением. Они знали: с этого момента ситуация обострена до критической, им придется экономить свои силы. Им также предстоит бодрствовать и все время быть начеку – они не могли позволить себе впасть в летаргию от голода. Когда мужчина нападет, им придется отвечать. Или напасть первыми, что, по-видимому, и было планом Джека – кто бы мог подумать, что у него характер убийцы? Винн размышлял об этом, когда они проплывали мимо галечной отмели на правом берегу и странного бугорка, виднеющегося там, почерневшего и воняющего, как паленые волосы. Он подвел их ближе по легкому течению, они проплыли мимо каменистой равнины на расстоянии десяти футов от берега, и тогда он увидел палки, торчащие из странной кучи. От вони его затошнило, а потом он понял, что это были медведица и медвежонок, лежащие рядом и наполовину обгоревшие. Его согнул пополам сухой рвотный позыв.
– Господи, – проговорил Джек.
Детеныш был наполовину скрыт под тушей матери, как будто искал укрытия, местами шкура мамы-медведицы начисто выгорела, обнажив жир и обугленные кости. Должно быть, они бежали, гонимые неумолимой силой пожара, переправились через реку, где их окутал дым. А затем он воспламенился.
Они проплыли мимо, и Джек спохватился:
– Эй, эй, подожди секунду, здоровяк. Притормози. Мы можем спасти мясо.
– Ни за что.
– У нас нет выбора.
Винн побледнел до призрачной белизны. Он вытер рот предплечьем, его губы задрожали, и он сделал два мощных гребка, позволив течению унести их мимо. На этот раз он не послушал своего друга. Он ни в коем случае не собирался беспокоить эту пару, и уж тем более не потерпел бы вида их мяса на тарелке.
Джек сверкнул глазами. На этот раз Винн не стал извиняться. Он посмотрел мимо своего друга и начал грести.
Как долго это продолжалось? Никто не следил за происходящим. Яркое солнце поднялось над дымом и позволило белому небу смыть с себя кровь. Оно перевалило за зенит. Они гребли. Не беспорядочно, а взвешенно и медленно. Никто не произносил ни слова. Она спала. Больше не было орлов-часовых, слетающих с верхушек самых высоких деревьев: деревья стали почерневшими шпилями, высящимися вдоль берегов, как мачты потерпевших крушение кораблей, огонь сжег дотла ветви и большие гнезда. Больше не щебетали мухоловки, не летели стремительными парами вверх по течению крохали, больше не заливались смехом и воплями гагары. Слух улавливал только плеск течения по обрубленным ветвям сгоревшей и поваленной сосны, случайный стук весла, потрескивание лопастей, когда они поднимались из воды. В какой-то момент после полудня Винн что-то пробормотал, а затем вскрикнул:
– Охренеть!
– Что?
– Смотри туда.
Джек посмотрел. На правом берегу пепелище вдруг кончилось. Или сделало паузу. Это было похоже на границу другой страны. Голая черная пустошь, а сразу за ней появляется зелень – ивы, ольха, буйный кипрей, отливающий розовым. И лес – темно-зеленые ели и пихты, ржавые лиственницы и желтеющие березы. Это было чудо. Это действительно выглядело, как самое настоящее чудо.
– Черт.
– Там ручей, – сказал Винн.
Там и впрямь был ручей. Шире, чем все, которые они видели до сих пор. Ручей и ветер вместе каким-то образом сговорились провести жесткую границу. На удивление четкую. Несколько самых высоких деревьев в зеленой стране сгорели – но они горели, как факелы, в практически полном одиночестве, и парни могли заметить, что некоторые сгорели лишь частично: с одной стороны, или только с верхушки, а в остальном деревья все еще были живы. Винн задался вопросом, могут ли деревья испытывать нечто наподобие боли. Или как могла бы выглядеть боль для существа без нервов.
– Может, нам имеет смысл проверить, есть ли там рыба? – предложил он.
– Хорошо бы она была. Поскольку медвежатины у нас нет.
Винн заставил себя промолчать, сильнее налег на весло и загнал их в бухту.
Глава восемнадцатая
Кипел ли ручей на самом краю пляжа? Почувствовала ли рыба на этой стороне реки страшный пожар, спаслась ли бегством, как это сделали другие?
Вода в этом ручье была темной, как и в прочих, и усыпанной белым пеплом, который, должно быть, занесло сюда течением. В водоворотах кружилась мелкая пыль, которая покрывала воду, как пыльца.
На первый взгляд казалось, что никакой форели в нем нет, но они все равно забросили удочки. Они становились раздражительными, они чувствовали, как в них иссякают запасы доброжелательности. Им нужно было поесть, и они решили, что если им, по крайней мере, удастся насытиться рыбой и белком, то они смогут поискать ягоды и потребить достаточно калорий, чтобы сплавиться по реке. Огромное облегчение. Они посадили лодку на мель, Майя проснулась, они перенесли ее повыше на берег, расстегнули рюкзак позади нее и вытащили удочки. Винн спросил, не нужна ли ей помощь, чтобы выбраться, или сходить в туалет, или еще что-нибудь, но она покачала головой. Парни прошли немного вверх по течению, собрали удилища и начали ловить рыбу. На этот раз Винн последовал вдоль ручья, вглубь этой обособленной страны. Его лицо пульсировало и горело, но боль уже притупилась, потускнела, и он мог не вспоминать о ней по несколько минут кряду. Ему нужно было отдохнуть от реки, и еще ему нужно было отдохнуть от Джека. Кроме того, он никогда не видел ничего столь необычного и красивого. Земля плавно поднималась от реки к востоку, должно быть, под почвой пролегала какая-то широкая возвышенность, и поэтому он мог взглянуть на ручей издалека, как на некое извилистое существо, сверкающее чешуей и скользящее вниз по шву между зеленым и черным, жизнью и смертью. Зеленая сторона была пушистой и неопрятной, в ней царил хаос. Трава и кустарник вдоль берега, цветы, ветви деревьев – все в ней дружно тянулось к свету ручья. Он мог слышать соловьев и дроздов. Черная сторона была сожжена дотла; на ее счет ему особо нечего было сказать, и его молчание было поразительно красноречивым. Винн подумал, что граница выглядит такой же суровой и печальной, как царство Аида.
Ветер все громче врывался в ряды сосен и шевелил их ветвями. Его не оставляло чувство, будто к щеке приложили раскаленную вилку, но как только он вошел в воду, он позабыл об этом. Он начал забрасывать наживку, и ветерок подтолкнул его блесну, которая была всего лишь пучком лосиной шерсти, к пепелищу. Он сменил угол заброса и отправил ее к краю течения. Было очень приятно побыть наедине с ручьем, в компании одного лишь ветра, леса и призрака другого леса по обеим его сторонам. Он оставил свои резиновые сапоги на берегу и пошел босиком по песчаному дну, от ледяной воды у него сразу онемели ноги, и ему это нравилось.
Он двигался, не задумываясь. Вытащил своего ручейника из потока и дважды сделал ложный заброс, чтобы высушить мушку и дать петле на леске распрямиться в полете, задал направление большим пальцем правой руки, который лежал вдоль верхней части пробковой ручки, послал наживку в самый центр течения на излете взмаха и позволил ветру отнести мушку на юг почти на два фута. Она приземлилась на границу, колеблющуюся линию между водоворотом, собирающимся вдоль берега, и потоком текущей воды, на глубине всего лишь дюйма от поверхности движущегося течения; как раз там, где он хотел ее видеть. Она коснулась посеребренной поверхности и начала подпрыгивать, скатываясь по щекочущей гладь ручья ряби. Идеально. Он начал напевать. Поначалу бессознательно, не задумываясь о том, что именно поет, а потом он поймал себя на одной из мелодий, которые часто напевал Джек, на «Маленьком Джо-спорщике». Он снова забросил наживку, на два фута выше по течению, где водоворот был темнее и глубже, где рыба могла искать лучшего укрытия от зимородков и орлов. Он подумал о том, насколько это грустная песня: маленький ковбой во весь опор гонит своего пони сквозь шторм, пытаясь согнать стадо, и, разумеется, во вспышках молнии его приятели вдруг видят, как его лошадь спотыкается и падает. Все ковбойские песни были про нечто подобное. Чистые, самоотверженные души, которые жили, чтобы в одиночестве скакать верхом и спать под звездами, все они встречали свой кровавый конец под тысячью стучащих копыт. Или получали выстрел в грудь из-за какой-нибудь возлюбленной, которая никогда бы не смогла даже надеяться сравниться с ними самими в доброте. Преждевременная смерть – вот в чем была основная тема этих песен. Расплата за невинность. Только хорошие умирают молодыми. Почему Джеку так нравились эти песни? Может быть, потому, что он знал, что в нем достаточно плохого, чтобы гарантировать себе долгую жизнь? Гарантия будущего. В последнее время он определенно вел себя иначе, чем обычно. Как кто-то, с кем Винн едва был знаком. Безжалостно. Это его немного пугало. Но с другой стороны, разве он всегда не чувствовал, что нечто подобное жило у него внутри? Разве это не относилось к списку тех вещей, что привлекали его в Джеке в первую очередь?
Мушка ударилась о воду и была встречена небольшим всплеском и рывком с глубины. Резко дернулась леска, и Винн воспрял духом; кончик удилища согнулся вдвое и задрожал, он почувствовал, как дрожь прошла по его руке и предплечью, направилась, как показалось, прямо к сердцу, откуда в кровь хлынула концентрированная доза радости. Такое странное ощущение, почти новое. В последний раз он ощущал подобное так давно. Только теперь он понял, насколько именно. Каким су