ровым он, да и они все, стали. Что ж. Теперь у него была рыба, не крошечная палия, но и не настолько крупная, чтобы подтягивать ее катушкой. Он смотал леску вручную. Когда форель сильно дергалась и тянула, он позволял леске выскользнуть обратно сквозь пальцы и постепенно снова усиливал натяжение, если чувствовал, что рыба устает в буйстве своего спринта; он снова начинал вытаскивать ее. Схватка была недолгой, а рыба не слишком огромной, но все же это была четырнадцатидюймовая бурая форель – кто знает, что привело ее сюда, в верховье ручья – достаточно большая, первая найденная ими здесь рыба. С благодарностью и тихой радостью, глубина которых удивила его самого, он поднял рыбу, трепещущую на пляже, просто поблагодарил ее, шлепнул по гладкому камню, и золотая форель замерла. Фух. Обед. Еще несколько таких, и они будут сытыми весь день.
Он не издал победного клича. В другой день он бы непременно присвистнул или взвизгнул. Особенно на новом месте или у водоема, в котором они изначально не были уверены. Он почти готов был закричать, но в последний момент проглотил этот позыв. И это удивило его. Сейчас ему действительно хотелось сохранить тишину, ощущение того, что он наедине с этим странным днем. Потому что ощущения были по-настоящему странными. Находиться на этой границе было все равно что стоять на линии фронта недавно прошедшего цунами. Смотреть на обломки и смерть. Ощущать, что ты в любой момент можешь развернуться и уйти в горы, к нормальной жизни.
Возможно, в их случае это было бы не так уж просто, с маньяком-убийцей, поджидающим в засаде ниже по течению, однако прямо сейчас светило солнце, день был теплым, и на ужин у них будет рыба.
Джек тоже поймал форель. В придачу к горсти маленьких палий, тоже коричневую, не такую большую, как у Винна, но вполне годящуюся в пищу. Они развели костер на пляже и приготовили рыбу на пару в котелке. Майя проснулась. Она выбралась из каноэ, еще не до конца доверяющая своему чувству равновесия, нетвердой походкой направилась к ним, они оба быстро встали и пошли ей помогать.
Ее ноги чуть не подкосились, как только они подхватили ее, но она все же удержалась в вертикальном положении и грустно улыбнулась, извиняясь. Печаль и извинение – в ее случае это было почти одно и то же. Она втянула их в это.
– Если бы не я, – пробормотала она, – Вы двое давно бы отсюда свалили.
Они опустили ее на камни там, где она могла использовать выуженный из кучи плавника пень в качестве спинки. Она снова улыбнулась и сказала:
– Внушает оптимизм. Вся эта зелень и конец пепелища.
Они разделили всю рыбу на троих, снова пожалели, что у них нет соли, и съели ее всю. Казалось, этого все равно недостаточно, но это было лучше, чем ничего. Они не видели здесь никаких ягод, но знали, что скорее всего найдут их дальше, так что стресс от голода, казалось, на время оставил их. Она ела, но часто морщилась, и ее кожа была очень бледной; Винн заметил, как она прижимает живот здоровой рукой, как будто в попытке подавить спазмы.
Джек бросил в угли полоску хребта с частоколом тонких костей.
– Надо полагать, он справился, – сказал он, – С пожаром. Если это северная окраина пепелища, и он опережает нас на день, значит, он справился.
Они оба посмотрели на него.
– Вопрос в том, сделало ли это его тверже или слабее? – продолжил Джек.
Ее глаза блеснули. Сонные глаза, почти одурманенные.
– Что ты имеешь в виду?
– Я хочу знать, станет ли он за все это время ожидания и преследования опаснее? Отточит его это, или наоборот, разрушит? Начнет ли он колебаться?
– Он не усомнится в себе, если ты об этом.
Джек кивнул.
Она поморщилась, и Винн подумал, что это либо из-за ее травм, либо из-за мыслей о ее муже.
– Он сказал мне, что, когда он подавал заявление в подготовительную школу в Коннектикуте, директор приемной комиссии попросил его назвать свое лучшее качество. «Я упорный», – сказал Пьер. «Хорошо», – сказал мужчина, – «А самое худшее?». «Я упрямый», – ответил он.
– Значит, наш Пьер психопат и к тому же милашка.
Она пожала здоровым плечом.
– Почему он так сильно хочет твоей смерти?
– Потому что он уже пытался убить меня и облажался?
– Это понятно, я имею в виду тот первый раз.
– Я начинаю думать, что по той же причине, по которой он женился на мне, – она наполовину отвернулась, как будто стыдясь; Джек увидел, что у нее по щекам текут слезы, и тактично отвел взгляд.
Через некоторое время он мягко спросил:
– И почему же?
– Потому что у моей семьи есть деньги? – она сказала это просто, без гордости или стыда, но как факт, – Мой муж любил меня, потому что я закончила колледж Род-Айленда.
Джек моргнул. Было ясно, что для него это ни хрена не значило.
– Ты умираешь, а он наследует.
Она неопределенно кивнула и вытерла мокрое лицо здоровой рукой.
– Мы уже какое-то время не ладили. Мою статью опубликовали в «Науке», и еще одну в «Природе», а его только процитировали как соавтора в «Водной геохимии».
Джек секунду изучал ее, затем отнес котелок к ручью и наполнил его водой для чая. По крайней мере, у них все еще оставался чай. Винн знал этот взгляд, и догадывался, о чем думал Джек: бедная Майя. Вот ведь черт. Ну и любят же некоторые усложнить себе жизнь. И еще: богатые люди – это какой-то другой биологический вид. Вроде как потерянные по-своему. Хорошо, что у них есть загородные клубы и всякое прочее дерьмо, потому что это хотя бы сдерживает их в одном месте. Джек, несомненно, ни одного из этих супругов-ученых не находил особенно привлекательным.
Джек поставил котелок на угли и дал ему покипеть несколько минут, затем достал из коробки все необходимое для чая, а также две дорожные чашки, и поднес все это к огню. Им очень повезло, что коробка и рюкзак были так хорошо пристегнуты, и что ремни выдержали. Они медленно пили сладкий чай, и когда она закончила, Джек взял у нее чашку и налил себе. Винн наблюдал за ней и увидел, как ее голова один раз опустилась, как будто она была близка к тому, чтобы потерять сознание. Он снова подумал, что если она в ближайшее время не попадет в больницу, то умрет. Что ж, она сидела, прислонившись к пню, и ей было тепло – сейчас лучше было оставить ее в покое. Он сел подальше от костра, лицом по направлению течения; смотрел вдаль, туда, где лес все еще был зеленым и живым, обрабатывал ножом маленький кусочек дерева, который держал в руке. Он услышал крик гагары, пронзительный и одинокий, и тот влился в его душу, как прохладная вода. Это был печальный крик. Слушая его, он вдруг понял, насколько бесплодной казалась река в те дни, когда он стих. Почему вопль, который казался таким потерянным и одиноким, на самом деле являлся таким… каким? Необходимым и прекрасным. Немного похоже на блюз, догадался он, или на ковбойские песни Джека. Печальные, но, так или иначе, по ним испытываешь самый настоящий голод.
Винн посмотрел вниз по течению на линию неба, изгибающуюся между стенами живых лесов. Вскоре на канале небосвода начнет мягко пульсировать одна звезда, затем три, затем сотни, и их объем будет продолжать наполняться и углубляться, пока звезды не прольются и не потекут между верхушками деревьев в свою собственную реку, чьи бухты и изгибы будут отражать очертания той, на берегу которой они находились. Он думал об этом раньше, и ему нравилось думать об этих двух параллельных реках. Река звезд найдет путь к своему собственному заливу и своему собственному океану созвездий, и Винн представил, снова, что вода и звезды могли бы петь друг другу в тональности, обычно недоступной человеческому уху. Но, вероятно, их пение все-таки можно услышать. Иногда. Если успокоить пульс своей собственной крови. Ритмичный стон на грани звука. Винн подумал, что когда поют волки, и койоты, и лоси, и птицы, и ветер, и люди тоже, то они, вероятно, на самом деле отвечают на музыку, о возможности слышать которую даже не подозревают.
Он подумал о том, чтобы ночью собрать угли из костра, отнести их в котелке к берегу реки и разбросать по изгибающемуся пляжу. В темноте это было бы прекрасно. Если бы он затем подул на них, они бы задышали и засверкали искрами. Он почти наяву видел это: слабый пульсирующий свет, пробивающийся сквозь темноту. Но все-таки это было не совсем похоже на звезды, и в любом случае костер был недостаточно большим, и у них не хватало углей. Ей нужно было тепло.
Никто и не подозревал, насколько далеко остался позади полдень. Солнце опустилось за высокие деревья ниже по течению, воздух быстро остыл. Черт. Должно быть, они были действительно истощены голодом и усталостью, потому что целиком упустили вторую половину дня. Потеряли из-за того, что бездельничали на берегу. Нет, все-таки не потеряли: им очень нужна была рыба и все остальное. Винн подумал, что им не меньше нужно как можно скорее спуститься вниз по течению, чтобы отвезти ее к врачу, если ничего не изменится. И еще о том, что, хоть вслух этого и не было высказано, никто из них не хотел грести под выстрелами из дробовика двенадцатого калибра. Поскольку именно это им, несомненно, и предстояло. Винн положил уменьшенную копию каноэ в карман и подошел к костру. Она вытянулась подле него – Джек принес поролоновый коврик – и, казалось, спала, а ее покрытое синяками лицо было пугающе бледным.
– Вау, – сказал Джек, – Здоровяк, ты похож на Франкенштейна.
– Большое спасибо.
– Болит?
– Самую малость.
Джек оттолкнулся от скамейки, которую он соорудил из камней и плавника, подошел к ящику со снаряжением и принес тюбик неоспорина.
– Вот, вымой руки и сделай с этим что-нибудь. Будет лучше, если мы дадим ему подышать на открытом воздухе, чем закроем его марлей. Так мне говорили, когда я обжег бедро, гоняя на «Кавасаки».
– Такое было?
– Упал на скорости примерно одной мили в час. Знойный августовский полдень. Внутренняя поверхность моего бедра ударилась о мотор, издала звук, который я предпочел бы забыть, и начала вонять, как свиные отбивные.