сторожей, домашней прислуги. Но тон, конечно, задают металлисты и портовые грузчики.
Вернулся из областной управы Цейтлин. Он доложил, что Медведев получил решительное заявление японцев. Генерал Оой извещал председателя управы, что командование императорской армии поставлено перед необходимостью принять решительные меры. Если партизаны начнут боевые действия в зоне расположения японских войск (это касается и беспорядков в белогвардейских гарнизонах), то японским частям будет незамедлительно отдан приказ выступить. Грозное заявление! Никто не сомневался, что японцы откликнутся на события в егерском полку. В ожидании новых происшествий они положили палец на курок. Если говорить откровенно, то заявление составлено не столько для управы, сколько для консульского корпуса. Это была дань той зависимости, которую генерал Оой еще испытывал от присутствия в Приморье «союзников», ну и в какой-то мере перед так называемым мировым общественным мнением.
— А нервничают, — заметил Всеволод Сибирцев. Хитровато щурясь, он теребил отросшую бородку. — Представляю, как им хочется поскорее спровадить домой американцев.
— Мне еле удалось успокоить Медведева, — рассказывал Цейтлин. — Но ясно одно: японцам сейчас достаточно любого шального выстрела. Плевать они хотели на то, что о них скажут! Посмотрели бы вы, что делается в городе. Патрули усилены, отряды движутся к вокзалу, в порт. Это бросается в глаза.
— А на что у нас управа? — возразил Лазо. — Надо потребовать, чтобы Медведев срочно направил протест. Пусть Оой ответит, на каком основании он захватывает город. Причем протест надо составить в сильных выражениях. Нечего с ними миндальничать!
Цейтлин в сомнении покачал головой.
— Не согласится Медведев. Он и без того…
— Это его право — протестовать. Это даже его обязанность! Власть он или не власть? Поезжайте к нему и уговорите. Заставьте, наконец!
В окошках уже серели сумерки. День пролетел незаметно. Кто-то поставил перед Сергеем кружку с кипятком. Отламывая кусочки черствого хлеба, он бросал их в рот и запивал. Вкуса еды он не чувствовал. Голова горела. Всем существом он ощущал, что обстановка накалилась до предела, чаши на весах колеблются, сейчас важно и не тянуть, но в то же время и не допустить оплошности.
Беспрерывно поступали сообщения из Спасска, Сучана, Охотска, Шкотово, Каменки. Солдаты, не встречая сопротивления, арестовывали офицеров, захватывали пулеметы. Переворот пока совершался без капли крови. Оставался один Владивосток.
Гарнизон города был полностью на стороне большевиков. Исключение составляли отряд гардемаринов и 1-й батальон инструкторской школы, которые прибыли с Русского острова для расправы с егерями. Эти части расквартированы в городе. Генерал Розанов оставил их для собственной охраны. Правда, в любую минуту он мог затребовать подкрепления с Русского острова. Только там еще находились части, на которые ое мог положиться.
Если Владивосток называли Петроградом Дальнего Востока, то Русский остров был его Кронштадтом, Запирая вход в бухту Золотой рог, он имел важное стратегическое значение. На острове находились офицерская школа, готовящая кадры для колчаковской армии, курсы унтер-офицеров, казармы гардемаринов. Начальник офицерской школы полковник Пешков — ярый монархист, под стать себе он подобрал и преподавательский состав. В гардемаринские классы, как правило, зачислялась только «золотая молодежь». Именно этими силами генерал Розанов быстро и без пощады подавил в прошлом году мятеж авантюриста Гайды.
Гарнизон Русского острова представлял опасную силу. Он мог сыграть и роль провокатора: начать боевые действия и обратиться за помощью к японцам. А тем только того и надо!
— Надо послать на остров человека, — предложил Лазо. — В конце концов, они же русские люди! Для кого они хотят таскать каштаны из огня?
— Они там разорвут любого, — заметил Вишлин. — Этот народ я знаю. Не дадут и рта раскрыть.
— Я отправлюсь туда сам, — объявил Лазо.
В комнате наступило молчание. Стало слышно, как потрескивает фитиль лампы. Проклятые лавочники подливают в керосиновые бочки воду.
— Че-пу-ха! — отрезал Всеволод Сибирцев. — Кто тебя пустит? Это чистейшее безрассудство.
Сергей усмехнулся.
— В их злость я верю. Но возьмите в расчет и другое. Представьте себя сейчас на Русском острове. Дальше отступать некуда — океан. А за спиной — страна, народ, родные, близкие. Ну? На что же они надеются? На чудо? Глупости. Это народ бывалый и все понимает. Какие уж чудеса!
— Все равно никто тебя не пустит, — заявил Сибирцев. — Ты нужен здесь. Ты представляешь… если вдруг…
— Опасно, да, — согласился Сергей. — Но какой выигрыш! А у японцев, по существу, это сейчас единственная надежда.
— Мальчишество, больше ничего… — продолжал упорствовать Сибирцев.
Их спор прервал вернувшийся Цейтлин. Лицо его сияло. Старик Медведев на удивление легко согласился подать протест японцам. Больше того, он предложил немедленно отправиться к генералу Оой и пригласил с собой Цейтлина. Председатель управы, как видно, вошел во вкус своего «премьерства». Японский командующий поманежил посетителей в приемной, однако при разговоре рассыпался в любезностях и, выслушав протест, предложил создать совместную комиссию для разбора всех спорных вопросов, которые могут возникнуть в дальнейшем. Настроен он был самым миролюбивым образом и старался дать понять, что верит в дружбу и сотрудничество.
Слушая рассказ, Сергей Георгиевич слегка покачивал головой. Странно, странно… Генерал Оой и эдакая покладистость! Что-то тут не так. Естественней выглядели бы раздражение японского генерала, даже гнев, угроза. Но нет — улыбочки… Сомнений не оставалось — японцы что-то замышляют и по своему обыкновению ловчат, отводят подозрения.
— Сладко поет, — заметил Лазо и вспомнил недавно прочитанные шифровки от товарищей с «той стороны». Показное дружелюбие генерала его нисколько не обманывало. Самая обычная лукавость! — Нам следует помочь Медведеву еще в одном. Как только произойдет переворот, управа выступит с обращением к народу. По сути дела, это наша программа…
Достав листочек с карандашными записями, Сергей Георгиевич изложил самые важные, на его взгляд, требования: освобождение политических заключенных, ликвидация остатков колчаковской власти, восстановление политических и гражданских свобод, установление общественного контроля над торговлей и промышленностью, снабжение населения продовольствием, создание комиссии для нормирования заработной платы.
— А в конце обязательно вклеим о мерах к прекращению интервенции. Это самое важное, — сказал Лазо я с улыбкой обратился к Роману Цейтлину: — Медведев, конечно, заартачится, но тут уж вам его надо дожать.
— Легко сказать! — засмеялся Цейтлин. — Его уламываешь, жмешь, а он носится по кабинету, вскидывает руки и причитает: «Дожил, дожил! Гоняют, как мальчишку на побегушках. И кто?»
— Ссориться с японцами ему не с руки, — вставил Сибирцев. — Под их крылышком ему уютнее. Он же понимает, что мы с ним и часу не проживем.
— С первого же дня мы должны взять в свои руки Военный совет управы, — продолжал Лазо. — Точнее, не упускать. Самому Медведеву с японцами не сладить.
Сибирцев внимательно вгляделся в воспаленные глаза Лазо.
— Ты бы лег, отдохнул. Койка как раз свободна.
— Да нет, я ничего… Тут кое-что еще необходимо сделать. На «Печенге» у нас народ надежный? А на миноносце «Богатырь»? Оттуда надо взять людей, чтобы прикрыть Амурскую батарею… А кто у нас на Русском острове? Абрамов? Но он ведь, кажется, эсер? Гм, гм… Но вот что я сейчас подумал. На Русском острове сейчас егеря. Пусть без оружия, под арестом, но — наши же! Это важно.
— На Русский остров все равно пойдет кто-то другой, не ты! — веско заявил Сибирцев, сразу догадавшийся о том, что исподволь точит военного руководителя переворота.
На этот раз Лазо уклонился от спора.
— Ну, еще обсудим, посмотрим…
Лампа на столе замигала и пустила длинный язык копоти.
— Керосин кончается, — быстрее всех сообразил: Сибирцев. — Сейчас долью.
Бидончик с мятыми боками оказался пуст. Весь керосин сожгли. Сибирцев почесал бородку.
— Придется у хозяев попросить. Потом рассчитаемся.
Скоро он вернулся и с улыбкой обратился к Лазо.
— Не отдохнешь немного? Хозяйка тебя жалеет. «Здесь ему, говорит, не дадут, пускай у нас ложится. Я, говорит, ему уже постелила».
Снова заправляя лампу, Всеволод дал остыть стеклу и протер его тряпкой. Всем показалось, что комната озарялась, необычайно ярким светом: Лазо живо подвинул к себе кипу бумаг. До утра предстояло составить и разослать инструкции всем военным организациям: конкретные указания о том, кому какой дорогой двигаться к Владивостоку, где могут помешать японцы и как их обойти, чтобы к назначенному часу занять позиции.
В эти напряженные дни подготовки восстания, когда приходилось работать круглые сутки, вырывая случайные свободные часы для сна, в эти дни не чувствовалось усталости, работа захватывала, иногда даже просто было как-то неудобно отдохнуть, когда знаешь, что еще что-то нужно: сделать… Товарищи по квартире, у которых мы работали, удивлялись такой работоспособности и не раз говорили об этом. Они, простые обыватели, привыкшие в определенные часы ложиться и вставать, привыкшие к определенным часам работы, не испытавшие, наверное, того подъема тех сил, которые дает такая работа, подходили и ко мне и к другим с этой обывательской точки зрения…
Я не знаю, как лучше передать ощущение этих минут. Я бы сказал, где найден закон, который говорит, что человек должен спать восемь часов, который отрицает возможность сделать завтра в два раза больше, чем было сделано вчера. Но есть другой закон, много раз подтвержденный жизнью, о том, что в работе и борьбе крепнет и растет человек…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
К исходу ночи, когда пузырь лампы снова стал черным от сажи, в сенцах буйно затопали, счищая с ног налипший снег. Лазо поднял голову от бумаг. Сибирцев, прилегший было отдохнуть, тотчас сел и, часто мигая, пытался сообразить, кто бы это мог пожаловать. Неожиданность исключалась: вокруг на улице должны стоять рабочие я солдатские патрули. Топать так уверенно могли только свои.