Хозяин сошел с автобуса, прошел внутренний двор и вошел в четырехэтажное здание музея. Сяо Гу же, никем не замеченный, остался ждать снаружи.
Вот уж чего он никогда не понимал, так это страсти к так называемым изящным искусствам. Все эти картины, каллиграфия, стихи, на его взгляд, только для того и придуманы, чтобы усложнить жизнь простому человеку. Есть же такие негодяи, которые специально записывают иероглифы разными стилями, да такими замысловатыми, что потом и сам автор не разберет, что написано.
Уже почти совсем стемнело, на улице зажглись фонари, и Сяо Гу пристроился на скамейке, дав себе честное слово не засыпать, пока не выйдет хозяин.
Через пять минут он уже мирно похрапывал.
8. Мертвец в музее
Итак, через почтенного Ху Лиминя я объявил о своем приезде всем дао-цзя [22]. Все, кому надо, наверняка уже были в курсе. Правда, узнали обо мне также и те, кому не надо. Вопрос теперь в том, кто доберется до меня раньше, враги или друзья?
Была в ситуации еще одна пикантная деталь: я не знал, кто мне друг, а кто враг, и это было хуже всего. Пока не начнут убивать, и не поймешь, кто свои, а кто чужие.
Зачем меня убивать, скажете вы? Затем, что я слишком много знаю.
Прав был Экклезиаст – во многом знании много печали, это как раз мой случай. К тому же я знаю такое, что и не снилось бедному Экклезиасту, такое, что лучше бы и не знать вообще.
Знание это, впрочем, я почти забыл. Точнее, постарался забыть, но теперь, когда учитель при смерти, пришлось все вспоминать заново.
Я вспомнил – и оказался на краю пропасти. Очень скоро за мной придут и попросят на выход. Смертельный номер, последняя гастроль. Барабанная дробь, туш, выстрел – акробат летит из-под купола цирка прямо на пол и разбивается к чертям собачьим.
Вопрос: зачем же было лезть так высоко? Ответ: по-другому нельзя.
Кто бы ко мне ни пришел, враги или друзья, все равно меня, скорее всего, убьют. Но перед этим – вот мой маленький шанс! – захотят понять, откуда я все знаю. Тут уж зевать не приходится, буду убедителен – друзья меня не прикончат. Правда, остаются еще враги, ну, тут уж придется поступать как благородный муж – целиком положиться на судьбу. В крайнем случае, умру с чистой совестью.
С Сяо Гу, конечно, придется расстаться. Он жулик, прохвост, хитрован, но не в этом дело. Мне-то он понравился, однако как он понравится тем, кто придет за мной? В любом случае, держать его рядом опасно. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, посторонних впутывать не следует. Взять тепленьким меня одного довольно трудно, а вот взять тепленькими нас двоих гораздо легче. Так что, Сяо Гу, прощай. Выдам тебе премию в сто юаней – и оревуар!
И не обижайся, пожалуйста: на обиженных воду возят, тем более, сам видишь, уже и ниндзя на горизонте появились. Ну, может, не совсем ниндзя, конечно, ниндзя – это бы полбеды, с ниндзя я уж как-нибудь договорюсь. Но увы! Старые добрые безобидные ниндзя бесповоротно ушли в прошлое. То, что видел Сяо Гу, – это гораздо, гораздо хуже!
Он, бедняга, думает, я ему не поверил. А я, наоборот, поверил каждому слову. Как говорил Тертуллиан, верую, ибо абсурдно. Абсурд – единственное, за что еще можно держаться в распадающемся мире.
По стенам бегали ниндзя, говорите? Само собой, не по земле же им бегать. Пропали потом невесть куда? Тоже не бином Ньютона, куда надо, туда и пропали. Это все неинтересно, это все чистый бихевиоризм. Одни бегают по стенам, другие не бегают – вопрос личного выбора, я им тут не судья. Гораздо интереснее другое: кто эти бегуны? Кто их послал? И, наконец, когда они снова появятся на горизонте?
Об этих высоких материях я размышлял, пока ехал на автобусе к пекинскому Музею западного искусства. Там ждал меня один из братьев по школе, Юань Гэ.
До этого я его видел только один раз – несколько лет назад он заезжал в Москву. Славный скромный парень, звезд с неба не хватает, но человек хороший, искренне преданный боевым искусствам.
Мы с ним подружились и даже переписывались потом.
Теперь мне нужна была его помощь. Нет, не против бегунов – тут я или сам спасусь, или выйду из этого благородного собрания вперед ногами. Дело у меня к нему было совсем другое, важное и очень деликатное.
Никак я не мог забыть самолет и рыжеволосую миссис Фокс, вот и сейчас говорю и чувствую, что краснею. А что краснеть, краснеть мне не за что! Благородный муж обязан прийти на помощь женщине, или вы думаете по-другому?
Она была в опасности, она просила спасти ее, этого довольно. Другое дело, что я опростоволосился, не спас. Повел себя как дурак. Хуже дурака – повел себя неосмотрительно. Что мне эта старушка, госпожа Гао, мне ее через дорогу не переводить. Нет, ввязался, поволок ее пожитки и все упустил! Прав, прав был Лао-цзы: ритуал-ли и человеколюбие-жэнь – для дураков, умный руководствуется одним лишь путем-дао.
В любом случае, ошибки надо исправлять, вот я их и исправлю. Найду Фоксов и исправлю. Плевать на мистера Фокса, плевать на всю мировую общественность, надо спасти женщину – и я ее спасу.
Одно плохо – сам я их найти не в состоянии, а в полицию тоже не пойдешь. Что я им скажу, в полиции? Есть, мол, два рыжих китайца по фамилии Фокс. Представляю, что мне ответят. Рыжие – да, Фокс – да, китайцы – нет. Не бывает рыжих китайцев, и фамилий таких собачьих у китайцев нет. А если они все-таки китайцы, так будьте любезны, назовите их человеческие, то есть китайские, имена. И, кстати, какое вам до них дело? Вы, случаем, не шпион? А то у нас со шпионами разговор короткий: раз – и в расход, в соответствии с правилами социалистического общежития.
Нет, такой путь не годится.
А вот Юань Гэ – совсем другое дело: раньше, до музея, он работал в полиции. Полицейский он был хороший, только работа ему не нравилась, это бывает иногда. «Насилия очень много, конфликтов, – жаловался он мне. – Нужно людей принуждать, а я этого не люблю».
Так или иначе, в полиции Юань Гэ не нравилось, а вот работа в музее пришлась ему по сердцу. Это я тоже понять могу – кругом произведения искусства, они облагораживают душу. Опять же, клиент совсем другой, не то что в полиции. И, наконец, есть время для тренировок.
Хотя платят в музее, конечно, немного, но он за деньгами особо и не гнался – редкий случай и у нас, и в Китае.
Как бы там ни было, связи в полиции у Юань Гэ остались, так что лучше помощника мне не сыскать.
О том, что приеду, я, конечно, предупредил заранее, позвонил ему прямо в музей. Тот ужасно обрадовался, бедняга, стал расспрашивать про школу, про учителя, а у меня духу не хватило сказать ему правду. Промямлил что-то вроде: встретимся, тогда и поговорим.
Встретимся и поговорим… Как легко я это сказал. Мог ли я подумать в тот миг, с каким количеством людей уже никогда не встречусь и не поговорю?
Разговор с Юань Гэ разбередил меня, напомнил об учителе. Душу мою опять, как в первый миг после аварии, затопило отчаяние, но раскисать было нельзя. Нужно было держаться и ждать. Рано или поздно я доберусь до наставника Чжана, а уж тот знает, как спасти учителя… Не может не знать, ведь искусство его волшебно, ни с чем не сравнимо. Должен знать, иначе зачем тогда все это?
К музею я поехал на автобусе, и дело тут не в экономии, как думает Сяо Гу. Точнее, не только в ней. Во-первых, в автобусе или метро легче улизнуть от слежки. Во-вторых, мне нравится наблюдать за китайцами в их естественной среде. Это, я думаю, так же интересно, как китайцу наблюдать за иностранцами.
Раньше иностранцу в Китае приходилось туго. Раньше ни один бы и носа в автобус не сунул. Еще в восьмидесятые годы прошлого века все иностранные черти были наперечет, их возили на персональных автомобилях в сопровождении офицера безопасности. Офицер, конечно, не безопасность иностранца обеспечивал, а охранял от иностранца китайский народ.
Казалось бы, от чего там охранять? Нет, друзья мои, охранять всегда есть от чего. Как гласит пословица, была бы жертва, а грабитель найдется, вот и тут так же. Некоторые иностранцы, хотя и не все, мечтали как-либо навредить китайскому человечеству – соблазняли бесплатной жвачкой, дешевыми джинсами, порнографическими журналами «Американское кино» и «Голливудский репортер». В жвачке могли прятаться осколки битых бутылок, у джинсов в самом неподходящем месте лопался шов, а в журналах под видом актрис публиковали фото полуобнаженных женщин. Кто все это придумал? Уж, конечно, не китаец. Иностранец зловредный придумал, вот кто. Не зря их еще при Желтом императоре звали чертями.
Вот как раз поэтому, если тридцать лет назад иностранец сбежал бы из-под опеки офицера, то и тогда, конечно, не сел бы он в автобус: его бы не поняли рядовые китайцы. Если ты иностранец, лови такси или ходи пешком, чего портить нервы простым людям?
Но сейчас дело другое, в городах к иностранцам привыкли. Теперь уж никто не побежит за ними с криком «лаовай!» («инострань!»), никто не пялится прямо и откровенно – ну, или почти никто, исключая диких. Диких, конечно, в Китае еще пока хватает, да мне плевать – пусть смотрят сколько хотят, лишь бы не лезли.
Музей западного искусства находился недалеко от гостиницы, доехал я минут за пятнадцать. Выйдя из автобуса, двинулся прямо к нему.
Сам музей стоял за высоким забором, билет покупался прямо на входе. Здесь была касса, тут же и контрольный пункт. Строго, в общем: не то что человек – лишняя мышь не прошмыгнет, но уж если повезло пробраться внутрь, тут уж делай что хочешь. Можно гулять по заставленному скульптурами двору, можно идти в сам музей любоваться искусством, можно выпить внутри чашечку кофе, можно выходить, заходить, садиться на газон, даже спать на плетеных креслах в окружении «шедевров западного искусства». В общем, нравы тут простые, патриархальные, и если человеку захотелось немного поспать на креслах, то почему бы не поспать, тем более что деньги уплачены.