Спустя секунду раздался страшный крик – те двое обнаружили мертвого Юань Гэ. Затем я услышал удаляющийся топот ног. Кажется, фортуна повернулась ко мне лицом?
Нет, побежал лишь один, второй остался сидеть возле трупа. Проклятое китайское любопытство, оно и на этот раз меня подвело. В Европе, конечно, ни один человек по доброй воле не остался бы в обществе мертвеца, но только не в Китае! Это ведь тоже вар-вар, хоть и несколько жутковатого свойства.
Итак, назад дороги нет. Посмотрим хотя бы, что вокруг.
Книжные шкафы, ящики, запыленные свитки, альбомы грудой, ведро с тряпкой – словом, ничего. Ничего из этого нельзя использовать для спасения, разве что поджечь эту кучу и самому задохнуться в дыму.
А что там все-таки с окном? Нет, слишком маленькое, не пролезешь. А если даже и пролезешь, как раз окажешься под самым фонарем, у всех на виду.
Значит, только ждать. Ждать, ждать, ждать. Чего ждать? Пока найдут и арестуют? И этого тоже. Вся наша жизнь – ожидание одного, второго, третьего. Окончание школы, институт, работа, еще работа, еще. Старость. И невыносимо долгое ожидание смерти и нового перерождения. Мы ждем. Дождавшись одного, ждем следующего. Не дождавшись, все равно ждем. Киркулюс витиозус, порочный – и безнадежный – круг ожиданий.
Но в ожидании есть место надежде. Ждать мы можем худшего, а надеяться все равно на лучшее. Это правильно, но мне-то, на что мне тут можно надеяться?
На то, что на скрытую дверь все-таки не обратят внимания. На то, что удастся отсидеться… Вылезти потом, когда все утихнет.
Так я уговаривал себя, но понимал, что никуда не вылезу. У китайской полиции бульдожья хватка. Через пять минут тут все будет оцеплено, мышь не проскочит, и тогда…
Я слышал, как во двор въехали машины полиции и скорой помощи, слышал, как полицейские прошли в кабинет Юань Гэ. Я сидел тише воды, ни на что надеясь, сидел просто так.
И правильно не надеялся. Все случилось гораздо раньше, чем я ожидал. Гром все-таки грянул, хотя и не с неба, а поближе, из-за двери.
– А это что такое? – услышал я начальственный голос, видимо, комиссара полиции, или как они тут называются.
Вслед за тем кто-то толкнул мою дверь. Я запер ее изнутри на защелку, снаружи не откроешь, но комиссар с начальственным голосом был упорный. А может, просто добросовестный, бывают же добросовестные комиссары, почему нет? Вот и этот навалился на дверь всем телом, давит. Дверь заскрипела, но не поддалась.
– Тут у нас небольшой архив, – заговорил перепуганный директор. По голосу я решил, что это непременно должен быть маленький круглый и притом совершенно лысый человек. Впрочем, может, он просто сильно испугался, а у всех испуганных людей голос маленький и лысый. Испугаться тут не мудрено – сначала труп нашли, теперь двери ломают.
– Архив, – торопливо говорил между тем директор. – Разные ненужные бумаги и все такое прочее.
– Он закрыт? – спросил комиссар.
– Д-да, видимо… – неуверенно сказал директор.
– Принесите ключ, – велел комиссар.
– Одну минуточку, – донеслось до меня.
Раздалось удаляющееся шуршание директорских ног. Воцарилась тишина. Я не дышал, с той стороны тоже не доносилось ни звука. Мы остались с комиссаром один на один, разделенные только деревянной дверью. Разница была лишь в том, что я знал о его существовании, а он о моем пока еще не догадывался. Или все-таки догадывался?
9. В оцеплении
Я сидел в потайной комнате, за дверью по-прежнему было тихо: комиссар не подавал признаков жизни.
Нет, так я ничего не дождусь. Ничего, кроме неприятностей на свою голову. Рано или поздно дверь взломают. Сквозь дверь я не выйду, сквозь стену тоже. Остается одно – окно, каким бы маленьким оно ни было.
Я подставил стул, влез на него, поднявшись на цыпочки, выглянул в окно. Плохо, очень плохо. Окно совсем рядом с фонарем на улице. Если вылезу, окажусь у полиции как на ладони.
Попробовать разбить фонарь, швырнуть в него чем-нибудь? Поднимется шум, меня заметят, вылезти не успею. Мышеловка, а я – мышь. Очень противно. И страшно.
Я еще раз осмотрел пространство. А, нет, все не так плохо. Справа от окна слепая зона, сюда свет не падает. Если допрыгнуть до туда, попадешь прямо в тень. Под покровом ночи обогнуть здание, выйти в тыл и там перелезть через забор – это вариант, это реально.
Впервые я почувствовал, что еще могу побороться, что не все решено.
Я снова прислушался к тому, что происходит за стеной, потом попробовал пошире распахнуть фрамугу. Не так-то это просто… В китайских учреждениях странные рамы, конструкция такая, что полностью открыть окно невозможно, а в имеющуюся щель не пролезет и пятилетний ребенок.
Я выругался еле слышно – пропадать из-за такой ерунды?!
Пока я возился с окном, директор принес ключи. Вставил в замочную скважину, стал скрежетать. Толку от этого, ясное дело, никакого, дверь-то заперта изнутри на засов.
Я еще раз дернул раму, она затрещала. Я замер: неужели услышали?
На мое счастье, они там, снаружи, всё возились с ключами и ничего не заметили.
– Кажется, заело, – неуверенно сказал директор.
– Будем ломать, – раздраженно отвечал комиссар.
Я снова посмотрел на окошко. Ломать? Пожалуй, это идея. Если выломать раму, тогда, может, пролезу на улицу. Шум, конечно, поднимется, но другого выхода все равно нет.
Я выдохнул, взялся за раму покрепче и навалился на нее что было сил. Раздался отвратительный скрежещущий звук, и рама вместе со стеклом вывалилась из стены, как гнилой зуб под нажимом дантиста выскакивает из десны.
– Что там такое? – закричал комиссар.
– Я… я не знаю, – залепетал директор.
– Там кто-то есть! Ломайте дверь!
В дверь стали бить ногами, но я уже подпрыгнул, уцепился руками и ужом скользнул в проем. Слава богу, я худой, иначе так бы и застрял в окне, словно окаменевшая горгулья на стене средневекового замка.
Одно мгновение – и я во дворе. Прыгая, толкнулся посильнее, попал точно в слепую зону, не освещенную фонарем, но толку от этого было чуть. Следователь и директор музея уже взломали дверь и, судя по истошным крикам, обнаружили и выломанное мною окно.
Бежать через двор, полный полицейских? Нет, спасибо, увидят – могут и пристрелить. Охота ведь идет на убийцу, стесняться не станут.
Выход один – лезть наверх.
Пожарная лестница совсем рядом, и это хорошо. Плохо то, что она метра на четыре не достает до земли.
Момент для сильных чувств неподходящий, но я все равно зверею. Какого черта, зачем нужна такая лестница? А если пожар? Надо спастись с верхних этажей, люди лезут по лестнице. Долезли до края, и что дальше? Лететь носом вниз на асфальт? А если это ребенок, старик или беременная женщина? Да и мужчине не всякому понравится падать с высоты второго этажа…
Но размышлять о несовершенстве мира времени нет. Сейчас появится комиссар и науськает на меня весь личный состав своего отделения.
Уйти можно только по лестнице, значит, будем уходить. Примерился взглядом: нет, напрямую не допрыгнуть.
Эх, говорят, старые мастера в прежние времена даже по воздуху могли летать. Жаль, я не старый мастер, да и времена сейчас новые, смутные. В такие времена особенно-то по воздуху не полетаешь…
Но есть ведь стена!
Чуть-чуть назад для разбега, не выходя из тени… Разбег, прыжок, удар ногой по стене – подлетаю дополнительно на добрый метр. Руки вцепляются в нижнюю перекладину лестницы. Четыре метра от земли. Тут бы и погордиться собой, но времени нет. В другой раз.
Подтягиваюсь, бегу вверх по лестнице, перебирая ногами и руками, несколько секунд – и я уже на крыше. Пожарные, рыдайте – скорость мирового класса.
Увы, толку от этой скорости никакого.
Комиссар уже выбежал из главного входа, кричит полицейским, показывает прямо на меня. Как он меня видит в темноте, крыша-то не освещена?
Не сообразил сразу. Небо светлее, чем корпус музея, и вот на фоне этого светлого неба отличнейшим образом вырисовывается силуэт вашего покорного слуги.
Чертыхнулся и залег на крышу.
Надо же так опростоволоситься! Если бы не моя глупость, меня бы никто и не заметил. Решили бы, что перебежал через двор и был таков. Теперь я в ловушке. Сейчас оцепят здание – и прощайте, миссис Фокс, а заодно и все остальные.
С тоской гляжу, как вся полицейская братия бежит к пожарной лестнице. На счастье, сразу до лестницы им не допрыгнуть, но уже тащат какие-то ящики, ставят один на другой, лезут на ящики, с них на лестницу. И вот, путаясь и толкая друг друга, карабкаются вверх.
Комиссара опознать легко – громовым голосом он отдает приказания. Но больше, чем голос, выделяет его прическа: на голове начальства под светом фонарей горит красный пожар.
Еще один рыжий. Не слишком ли много их за последнее время?
Рыжий китайский полицейский. Это замечательно, ей-богу! В полиции, значит, тоже грешат покраской волос, не знал этого. С другой стороны, это ведь красота, а забота о красоте – священный долг китайского мужчины.
Комиссар этот, хоть и крашеный, но, видно, человек опытный, чего не скажешь о его подчиненных. Сам он никуда не лезет, только приказания отдает. И правильно, что не лезет, зачем подставляться? Тут и без него полицейских хватит взять меня тепленьким.
Но, видно, фортуна в этот вечер все-таки на моей стороне…
Полицейские кидаются за мной напрямую, не подумав о том, чтобы оцепить музей. Вот подарок судьбы, нежданный, негаданный. Пока они карабкаются, я уйду по противоположной стене, ищите меня потом…
Перебегаю крышу, оказываюсь на другом ее краю. Снова везет: задний двор из экономии не освещен, значит, уйти этим путем легче легкого. Благодарю Провидение, хочу спуститься вниз и вдруг вижу, что с этой стороны пожарной лестницы нет. Как нет? А вот так!
А я, дурак, еще радовался глупости полицейских. Зачем им оцеплять дом, если я и так в мышеловке. В музее одна пожарная лестница, и по ней уже лезут полицейские.