Мне повезло, довольно скоро я заметил нужных людей. Похоже было, что они тренируют не просто нэйцзя, а именно тайцзицюань, кулак Великого предела.
Мы с Сяо Гу влились в общий поток. Я несколько выделялся среди толпы – ростом, одеждой, иностранной физиономией, наконец, однако окружающие делали вид, что ничего такого не происходит. Всё в порядке, человек просто любит с утра прогуляться по парку, подышать свежим воздухом, кто ему воспретит? А то, что он иностранец, так это не вина его, а беда, его пожалеть надо.
Мы шли по дорожке, я зорко поглядывал по сторонам, чтобы не пропустить нужное место. Сяо Гу, однако, здорово меня отвлекал. Он тащился за мной и жалобно скулил:
– Хозяин… Пора бы немного перекусить…
Наконец мое терпение кончилось.
– Где я тебе возьму перекусить? – рявкнул я. – Ты что, видишь тут ресторан или хотя бы палатку с шашлычками?
Сяо Гу молчал, моргая ресницами. Но стоило двинуться дальше, он тут же пристроился мне в кильватер и снова заныл, требуя перекусить. Однако я даже отвечать ему не стал, пусть скажет спасибо, что жив остался.
Тут надо заметить, что просто оставить китайца в живых недостаточно, нужно еще как минимум накормить его обедом, иначе никто ваших благодеяний не оценит.
Как уже говорилось, обед – главное событие в жизни китайца. Обед – это звезда, которая неуклонно притягивает его к себе. Стоит китайцу попасть в зону действия обеда – а это обычно происходит сразу после того как он позавтракал, – китаец начинает вращаться вокруг этой звезды, постоянно сокращая орбиту, пока, наконец, не произойдет долгожданная встреча. При этом случается взрыв сродни термоядерному.
Как шутят сами китайцы, до обеда они проводят время в предвкушении его, а после – в сладких воспоминаниях о нем. Учитывая, что еще лет двадцать назад каждый второй китаец обедал не каждый день, такое трепетное отношение к делу очень понятно. Но я не собирался в память о миллионах голодных китайцев откармливать сейчас своего непутевого спутника.
Наконец мы добрались до небольшой утоптанной полянки, окруженной редкими соснами. По краю ее шла клумба с цветами, аромат от них разливался необыкновенный.
Полянка, помимо прочего, была хороша тем, что с нее видно было большое пространство. В мое поле зрения попали сразу несколько групп тренирующихся, сам же я при этом оставался почти незаметным.
Словом, полянка мне сразу понравилась. Но понравилась она не мне одному – тут уже выкомаривали, иначе и не скажешь, два старичка мужского пола. Одетые в синие тренировочные штаны и белые майки-алкоголички, они изо всей силы хлопали себя по телу и небритым подмышкам. Это была разновидность массажа-аньмо, некоторые считали его очень полезным для здоровья.
Конечно, старички эти имели ко мне и моему делу такое же отношение, как королевские пингвины к ядерным испытаниям в Долине Смерти, но, однако же, я остановился именно здесь. Почему – об этом уже говорилось выше.
Сяо Гу я объявил, что сначала потренируюсь, а уж потом мы пойдем обедать. По его унылому виду было ясно, что такой поворот событий его совсем не радует, но он предпочел в дискуссию не вступать и молча спрятался за деревьями так, чтобы его самого не видно было, а он мог видеть абсолютно всё.
Я быстро размялся, растянулся и занялся столбовым стоянием.
Столбовое стояние, или, по-китайски, чжань-чжуан, – альфа и омега тренировки в любом внутреннем стиле. Именно столбовое стояние – источник той удивительной силы и скорости, которыми отличаются мастера ушу. Понятное дело, стоять надо особым образом – в противном случае ничего, кроме ломоты в костях, вы не заработаете.
Сяо Гу, видно, надеялся, что я, как какой-нибудь старичок, похлопаю себя полчасика по телу, взыскующему дешевого бессмертия, да и пойдем мы мирно в сторону обеда. Но расчет его, хитрый китайский расчет не оправдался. При серьезных тренировках одно только столбовое стояние требует от сорока минут до часа, не говоря уже об исполнении комплексов-таолу.
Я понимал, что Сяо Гу прячется за деревьями не для развлечения, а с высокой целью – добиться-таки для себя обеда, но потакать ему не собирался. Подождет, ничего с ним не сделается.
Еще председатель Мао говорил: «Мы родились не для того, чтобы сожрать этот мир, а для того, чтобы его переустроить». Однако до широких китайских масс эта мысль, к счастью, не дошла. Простой народ не принял бы такой предательской мысли, он взбунтовался бы против нее.
Я собирался отзаниматься не меньше трех часов, невзирая ни на какие завывания голодного Сяо Гу, но, как говорится, человек предполагает, располагает же один бог.
Посреди тренировки я вдруг почувствовал на себе внимательный взгляд. Обычно те, кто тренируется в парках по утрам, друг на друга не смотрят, есть такой неписаный закон. Но в парки ходят не только тренироваться, полно тут и праздной публики. Вот она-то, эта праздная публика, часто ходит подглядывать за ушуистами и просто занимающимися.
Тем, конечно, это не нравится, но приходится терпеть, не бить же морду каждому дураку. Потому что если бить морду всем дуракам, то в любой стране поляжет как минимум половина населения, не считая стариков, детей и беременных женщин.
Подглядывание для зевак – это вар-вар, развлечение, а развлечение в Китае так же свято, как и обед. И если вдруг кто-то не хочет, чтобы на него смотрели, тот может тренироваться у себя дома, вися вверх ногами где-нибудь на потолке.
Я понял, что один из китайских зевак решил устроить себе бесплатное развлечение, глядя на то, как тренируется заморский черт. Пусть бы смотрел, бог с ним, но смотрел он слишком внимательно, именно это мне и не понравилось. Его взгляд я чувствовал почти физически.
Нет, так дело не пойдет. Зачем бы простому зеваке так ко мне приглядываться, какие у него цели? Я остановился и, не скрываясь, взглянул туда, откуда наблюдали за мной.
Метрах в двадцати от меня тренировался – да нет, делал вид, что тренируется – крепкий мужичок лет пятидесяти. С виду не бог весть что, невысокий, худощавый, но вид его меня не обманул. Вид у мастера может быть почти любой, уровень все равно виден за версту.
Несколько секунд я глядел на него. Нет, до мастера он, пожалуй, так и не дорос, однако боец, судя по всему, опытный, а самое главное – тренирует ту же традицию, что и я. Сердце мое забилось: может, он знаком с учителем и поможет мне найти таинственного наставника Чжана?
Я остановился, слегка поклонился и улыбнулся ему. Ушу – одна из немногих областей китайской жизни, где ритуал еще соблюдается.
Однако мужичок избавил меня от лишних сложностей. Увидев, что я улыбнулся, он тоже заулыбался, по китайской привычке – во весь рот, но не показывая зубы, и двинулся навстречу с самым оживленным видом. Я тоже сделал самое приветливое лицо и пошел ему навстречу. Мы пересеклись на полдороге и обменялись рукопожатиями.
Знакомое китайское рукопожатие – слабое, вялое, едва уловимое. Китайцы, в отличие от европейцев, не жмут руку сильно, это считается грубым. Если уж ты жмешь руку сильно, значит, ты стараешься показать свою силу и значимость и поставить себя над другими, а такого здесь не любят.
Длинный ноготь на мизинце слегка царапнул меня – тоже китайская традиция, странная для европейца. Женщины здесь ногти почти не отращивают, зато мужчины – через одного. Длинные ногти – признак того, что ты не занимаешься грубой физической работой, а значит, либо человек ученый, либо состоятельный. В реальности, конечно, с длинными ногтями ходить трудно, поэтому китайцы нашли способ – отращивают ноготь только на мизинце.
– Я вижу, у нас общая традиция, – сказал мужичок.
– Да, это правда, – улыбнулся я.
Мы обменялись несколькими словами о погоде, после чего представились друг другу.
Выяснилось, что моего нового знакомого зовут Цзуй Сяньшэн. Каким иероглифом записывается это «цзуй», я не знаю, но на слух звучит как «господин пьяница» или даже «упившийся в хлам». Это меня не удивило – люди со странными именами преследуют меня всю жизнь. Меня больше интересовало другое: у кого Цзуй Сяньшэн учился ушу? Но напрямик спрашивать невежливо, все же он гораздо старше меня. Немного терпения – скорее всего, он сам об этом заговорит.
И точно, так оно и случилось.
– Ваше гунфу чрезвычайно высоко, – сказал наконец Цзуй, и при этом лицо его прямо-таки источало елей. – Позвольте же узнать драгоценное имя вашего учителя?
Ну, про свое гунфу я и сам все знаю, а вот имя учителя, извольте, могу назвать.
Когда Цзуй услышал ответ, лицо его преисполнилось благоговения.
– О, это лучший мастер в нашей традиции, – восторженно заговорил он. – Лучший, талантливейший. Как, кстати, он поживает?
Секунду я колебался, говорить ли ему правду, но потом решил, что вреда от этого не будет.
– Он попал в аварию, – сказал я. – Очень тяжелую. Он в коме.
Несколько секунд Цзуй глядел на меня с открытым ртом, совершенно пораженный услышанным, однако потом взял себя в руки.
– Примите мои глубочайшие соболезнования! – взволнованно заговорил он. – В каком странном и непонятном мире мы живем! Величайший мастер погиб не в бою, а в автокатастрофе!
Мне резануло слух слово «погиб».
– Он не погиб, – сказал я. – Он всего-навсего только в коме.
– Да-да, – заторопился тот, – именно это я и имел в виду. Какая жалость, какое несчастье…
И тут же, почти без паузы, улыбнулся:
– Позвольте мне пригласить вас на обед в знак уважения к вам и вашему мастеру.
Сказано это было тоном самого искреннего участия. Я заколебался было, но тут услышал сбоку от себя сдавленное мычание – Сяо Гу, услышав про обед, сделал стойку. Он похож был сейчас на голодную собачонку, которую поманили сосиской, и я не собирался испытывать больше его терпение. Тем более что господин Цзуй мог быть все-таки мне полезен.
– Благодарю, – сказал я. – С превеликим удовольствием.
12. Лисья трапеза
Странно все-таки, от каких мелочей зависит ход судьбы. Люди строят планы, мечтают, думают о будущем – а где-то на обочине лежит уже маленький камешек, на котором все кончится: и планы, и мечты, и будущее, и даже сама жизнь.