– Так я и про столетних стариков говорю, – я тоже умел быть озорным. – Это что выходит, я и старцам понравиться желаю?
Согласен, я вел себя не совсем вежливо, но, похоже, вежливость и следование ритуалу-ли здесь совсем не ценились – что тут скажешь, даосы.
Мэй Линь пропустила мои слова мимо ушей. Она смотрела куда-то вдаль, и взгляд ее сделался мечтательным.
– Скажи, – вдруг проговорила она, – ведь ты долго жил на Западе?
Я улыбнулся.
– Что считать Западом, но вообще… довольно долго. Практически всю жизнь.
– Я хотела спросить у тебя…
Голос Мэй Линь сделался безразличным. Таким голосом женщины говорят только об очень важных для них вещах.
– Европейские девушки… У них такая белая кожа и такие длинные ресницы. Как они этого добиваются?
Я еле удержался, чтобы не улыбнуться. За лишнюю улыбку здесь могут голову снести, и не в переносном, а в буквальном смысле.
Однако, что бы там ни говорили, девушки везде одинаковы, что у нас, что на другом конце земли.
– Как добиваются? – я пожал плечами. – Да никак. Кожа у них белая от природы. Правда, многим белая кожа не нравится, и они специально загорают, чтобы сделать ее более темной.
– Не может быть! – Глаза Мэй Линь округлились от удивления. – Какие же они глупые!
Я развел руками: ничего не поделаешь, такая мода.
– А ресницы? Ресницы – это тоже от природы?
– Нет, это тушь.
– Тушь? – Она с удивлением поглядела на меня. – Как это тушь может сделать ресницы длиннее? Ты врешь мне!
– Нет, не вру. У меня с собой нет, но если мы доберемся до города, я подарю тебе баночку, увидишь сама.
Она метнула на меня гневный взгляд.
– Ты? Будешь мне дарить тушь? Да кто я, по-твоему? Девушка с цветочной лодки? [26] Или певичка? Кто дал тебе право так со мной разговаривать?
Мэй Линь раскраснелась от гнева. Она стала так хороша, что я невольно ею залюбовался. Она же, пользуясь моментом, внезапно подхватила с земли увесистый камень и метнула в меня.
Звучит, конечно, странно, звучит дико: взрослая девушка швыряется камнями в малознакомого мужчину. Ну, а все остальное, что случилось со мной за последние три дня, – разве это не странно? Это не только странно, это более чем удивительно.
И все равно, камнем – это чересчур. Конечно, девушка – дочка даосского патриарха, а даосы никогда не жаловали правила приличия. Они с древности славились буйным нравом и склонностью к дебошам, что приводило в трепет не только простонародье, но и важных чиновников. Да что там чиновники – их побаивались императоры!
Так или иначе, взамен куртуазных бесед в меня просто швырнули булыжник. Кабы не моя резвость, ходить бы мне с шишкой на лбу. Я нагнулся за миг до того, как камень вылетел в мою сторону. Когда же я распрямился, вокруг никого не было.
Впрочем, нет, нельзя сказать, что совсем никого. Кое-кто все-таки был… Прямо возле дерева, обернув себя хвостом, стояла грациозная рыжая лисица. Она стояла и смотрела на меня секунду, вторую – и вдруг порскнула между веток и пропала из виду.
Опять лиса?! Мне сделалось жарко… Обычный это зверь или какая-нибудь нежить из числа оборотней? Теперь я уже был готов поверить в любую сказку, даже в то, что в лису превратилась сама Мэй Линь. Но если она превращается в лису, то кто все эти даосы? Можно ли им вообще доверять?
Они называют себя школой Сокровенных Небес, но кто они на самом деле? Известно, что лисы – мастера иллюзий. Очень может быть, что мне просто морочат голову и я вовсе не стою на вершине горы, а лежу сейчас в каком-нибудь грязном подвале среди пауков и крыс. Впрочем, вопрос этот разрешить можно только опытным путем… Поживем – увидим.
Махнув рукой на сложные теоретические построения, я отправился к дому старого даоса.
Там, у входа, меня уже ждал угрюмый здоровяк У Цай, ученик и приемный сын наставника Чжана. Глядел он на меня совсем неприветливо, зверообразно глядел. Уверен, дай ему волю, ничтоже сумняшеся сбросит меня с высоты двух тысяч метров, так что и лепешки не останется.
Но, видно, мне еще рано было превращаться в лепешку.
– Учитель ждет тебя, – секунду помедлив, сказал У Цай, и по лицу было видно, как неприятно ему это говорить.
С учителем мы виделись совсем недавно. Что изменилось за эти полчаса, что такого важного хотел мне сказать старый даос?
Я вошел в дом. Учитель Чжан ждал меня в своем кабинете, здесь я еще ни разу не был.
На стенах висели живописные и каллиграфические свитки старых мастеров, среди которых я с изумлением узнал Ван Сичжи, Ми Фэя, Сунь Готина, Ли Бо и других. В углу помещался скромный свиток, в котором я опознал знаменитую шестерку лошадей Сюй Бэйхуна. Правда, это был не совсем тот Сюй Бэйхун, которого я знал, скорее вариация. Однако печать на картине не оставляла сомнений в авторстве.
– Замечательные копии, – сказал я, хотя уже понимал, что услышу в ответ, – и все равно не смог удержаться.
– Это не копии, – отвечал даос. – Это оригиналы.
Я неопределенно кивнул, продолжая разглядывать картины.
– Сногсшибательная коллекция, – заметил я. – Не во всяком музее такая найдется. А откуда они у вас?
Последний вопрос я задал не без ехидства, но старик даже глазом не моргнул.
– Видишь ли, – сказал он и, наверное, в первый раз после нашего разговора на скале взглянул прямо на меня, – наша школа Сокровенных Небес очень древняя. Мы ведем начало от одного из Восьми Бессмертных, мастера Чжан Голао. Кстати сказать, я ношу его имя, хотя это вовсе не значит, что он и я – одно и то же лицо.
Я не удержался, хмыкнул: можно было бы не уточнять. Но даос даже не улыбнулся, продолжал как ни в чем не бывало.
– За то время, что мы существуем, к нам обращались разные люди. Много было писателей, художников, каллиграфов. Все они оставляли что-то на память или в знак благодарности школе. Некоторые стали нашими братьями, например, Ли Бай.
– Да, я знаю, – сказал я. – В России его зовут Ли Бо, он был посвященный мастер дао-цзя, хотя в Европе и в Китае он больше известен как поэт.
Старый даос улыбнулся.
– Как поэт он все-таки пошел гораздо дальше, чем как даосский мастер. Впрочем, это неважно. Я хотел о другом с тобой поговорить. Садись.
Я присел на низенький стул. Улыбка между тем исчезла с лица даоса, и он теперь разглядывал меня довольно хмуро. Я даже слегка забеспокоился: не возвратился ли он к идее меня прикончить? Как говорят, что не вышло в прошлый раз, может получиться в этот.
– Итак, ты думаешь, что появился здесь, чтобы мы спасли твоего учителя? – спросил он довольно сурово.
– Да, – коротко отвечал я.
Он по-прежнему разглядывал меня, не отводя глаз.
– Ты ошибаешься, – внезапно сказал он.
Его тон меня озадачил.
– Тогда зачем, по-вашему?
Он встал, прошелся по кабинету туда и сюда, взял кисточку, присел к столу, обмакнул ее в тушечницу, сидел секунду, словно задумавшись. Потом с кисти упал на бумагу иероглиф юн, «вечность».
В книгах по каллиграфии я читал когда-то, что у великого мастера иероглиф не пишется, а именно падает с конца кисти. Так же организованно и в то же время внезапно, как стрела срывается с тетивы и бьет в цель. Но как именно это выглядит, я, конечно, знать не мог, и вот сейчас увидел. Я мог бы поклясться, что иероглиф этот сгустился на кончике кисточки, а затем каплей упал вниз и расплылся на бумаге.
– Ты знаешь, что лисы поставили на тебя свою печать? – спросил он, не глядя на меня.
Я неопределенно пожал плечами.
– Я не силен в этих мистических тонкостях. Помню, как меня укусили.
– Это был не просто укус. Тебя закляли Великим заклятием.
Я развел руками.
– Много чести для такого скромного иностранца, как я.
– Это не смешно, – сказал даос. – Ты стал призраком, тенью, душа твоя была в заточении. Мы должны были спасти тебя… или убить.
– Почему так сурово?
– Потому что тот, кто возвращается от Великого заклятия, перестает быть человеком. Это демон. Все в нем такое же, как и раньше, только нет души. И подчиняется он Великой тьме.
Несколько секунд мы молчали. Я зябко передернул плечами: эти даосы умеют нагнать страху.
– Хорошо, что вы меня спасли, – сказал я преувеличенно бодро.
Даос резко обернулся ко мне, секунду буравя глазами.
– Мы не спасли тебя, – сказал он отчетливо. – Не смогли спасти…
15. Огненная лиса
Я иду по темным длинным пустым коридорам. Торопиться мне некуда, но я иду быстро, быстро, еще быстрее. Это коридоры священного убежища владычицы Хоху, коридоры моей судьбы, святилище всех хули-цзин.
Владычица Хоху – сияющая, темная, страшная, царица всех оборотней, начало и конец, госпожа нашей жизни и смерти. Она была бы госпожой наших душ, если бы у нас были души. Но довольно и того, что она повелевает нами как здесь, так и за гранью миров, среди Великой пустоты. От нее не уйти, не убежать, не скрыться – от нее не укроет даже смерть. Она везде.
Именно ее имел в виду хэшан Махаяна, говоря, что нас все равно найдут. Она – единственная, несравненная, колесо закона крутится не про нее. Если есть Будда темной стороны, то это она – Огненная Лиса, владычица Хоху.
Она – единственное существо в мире, перед кем я трепещу. Она одна опровергает учение Махаяны. Если во мне есть душа, как говорил хэшан, рано или поздно она распознает ее сияние, она выгрызет эту душу из меня и поглотит ее, как душу любого смертного. Вот почему я трепещу, вот почему боюсь и не смею поднять глаза даже здесь, среди мрачных коридоров, где нет никого, кроме теней-призраков.
Рядом со мной, почти неотличимый от тени, идет мой брат. Гордого и самоуверенного Юнвэя нельзя узнать – он скорчился в комок ужаса и покорности. Он еле переставляет ноги, и я вынуждена все время останавливаться и поджидать его. Но все равно он идет очень медленно, так медленно, как только возможно. Взглядывая на него, я вижу, что он наполовину умер, от него осталась только физическая оболочка, воля и разум почти угасли в нем. Сейчас он мало чем отличается от обыкновенной побитой собаки, но только в собаке есть надежда на лучшую жизнь, а в нем – нет.