Мы идем умирать, я и он, мы оба идем на казнь. Но я иду трепеща и торжествуя, а он – обреченно. О, это страшно – умирать. Ли́су умирать гораздо страшнее, чем человеку. Человек помнит, что он смертен, хоть и не верит в это. Лис же не думает о смерти, впереди у него – немыслимое количество времени. И когда он узнаёт, что сегодня умрет, чувство это не сравнить ни с чем. О том, что чувствует перед смертью человек, знают все, потому что люди перед смертью оставляли потомкам свои записки. О том, что чувствует умирающий лис, не знает никто, кроме него самого. У нас есть кодекс, по которому лис, уходя, не оставляет после себя ничего. И уж, конечно, никаких воспоминаний, записок и мыслей – все это слишком опасно, если попадет в руки людей, и еще опаснее, если попадет в руки других хули-цзин.
Мне жаль брата. В том, что он сегодня умрет, есть и моя вина.
Тот день, когда огромный грузовик ударил в машину учителя Тая, был лучшим днем в жизни Юнвэя. Это был день его гордости, его торжества, его превосходства над всеми прочими. Учитель Тай был повержен. Его мощь, его талант, его судьба не устояли перед дьявольскими кознями моего брата. За это можно было требовать у царицы все, что угодно.
И я знала, чего потребует брат. Немудрено догадаться, хотя для большинства лис сама мысль об этом была бы кощунством. Но Юнвэй так горд и непреклонен, он так верит в свою звезду, что для него нет границ.
Юнвэй, убивший учителя Тая, собирался попросить у царицы ночь. Это была очень старая традиция, о ней почти забыли, но она существовала и была узаконена.
О, это была очень коварная традиция, именно поэтому о ней не вспоминали столетиями. Если бы Юнвэй пришелся царице не по душе, ночь эта могла стать последней в его жизни. Но он верил в себя, он не сомневался, что сможет понравиться Хоху. Бедный брат, такой гордый, одаренный – и такой глупый!
О том, что учитель Тай остался жив, мы узнали, только вернувшись в горы. Нас встретила личная стража царицы и провела в гостевые пещеры. Так назывались тюремные камеры в логове Хоху. Нас рассадили в соседние камеры – мы могли слышать друг друга, но видеть и передать что-то не могли.
Первые сутки брат бился день и ночь, кричал, требовал, чтобы его выпустили, чтобы его отвели к царице. Он умолял дать ему еще один шанс: он вернется и убьет этого Тая, чего бы ему это ни стоило. Но стража была неумолима, крики его не достигли ушей царицы.
Мы совершили страшное преступление: вернулись, не выполнив поручения. Кара за это была одна – смерть.
На второй день брат затих и только что-то негромко бормотал себе под нос – я из своей пещеры не могла расслышать, что именно. Может быть, воображал последний разговор с царицей.
Наверное, надо было сказать ему слова утешения… Но чем я могла утешить его? Все, что теперь было хорошо для меня, было плохо для него. Я радовалась спасению учителя и горевала о нашей будущей смерти. Но радовалась, пожалуй, все-таки больше. И если прав хэшан Махаяна и спасение есть для всех, то, может быть, после смерти я не попаду в лисью Бездну – безмерную, безначальную, мучительную. Может, я смогу переродиться в человека, нет, не в человека даже – в животное, в последнюю собачонку, в паука, таракана, просто в былинку, но перестану быть демоном.
Сегодня тот день, когда все свершится.
Нас выпустили из пещер и велели идти прямо к царице. Даже стражу не приставили, только тени сопровождают нас. С тенями, пожалуй, можно бы справиться, но бежать все равно некуда. Эти коридоры ведут только в двух направлениях – либо опять в тюрьму, либо в чертоги царицы.
Человек сказал бы, что все равно терять нам нечего, впереди смерть, и можно было бы хотя бы попытаться… Человек не знает, что ждет ослушавшегося. Даже умирать можно по-разному. Можно быстро и безболезненно, а можно долго и непереносимо. Нет, как говорил хэшан Махаяна, история приходит к концу. Это тело стало мне тесным, пора перейти на другой берег.
Коридоры кончились внезапно. Здесь, во дворце царицы, всегда так. Кажется, что нет конца пространству и времени, что тебя окружает вечность, – и вдруг кончается все: и время, и вечность, и пространство.
Двери в чертог царицы были открыты. Открыты лишь наполовину, но и этого много для двух несчастных, приговоренных к смерти.
Через раскрытую дверь еще не было видно самой Хоху, лишь сиял где-то дальний огонь.
Ноги у брата подкосились, я едва успела его подхватить.
Я гляжу на него, в глазах его мерцает ужас. Он боится смерти, ведь, кроме Бездны, за этим рубежом его ничего не ждет.
– Я не могу, – шепчет он. – Нет сил…
Я держу его, шепчу ему на ухо, пытаюсь подбодрить. Я говорю, какой он смелый и гордый воин, говорю, что ему нет равных, и если он совершил ошибку, то это не его вина, а так распорядилась судьба, над которой никто не властен. Я говорю, что он хули-цзин, а значит существо высшего порядка. Говорю, что он никого не боится, никого и ничего – ни смерти, ни Бездны, ни самой царицы Хоху.
Все, что я говорю, для меня самой не имеет значения. Все это вещи неважные, несущественные, даже глупые. Но слова мои волшебным образом преобразуют Юнвэя – так сильна, так несокрушима майя [27]. Даже перед лицом смерти не отступает ее обман.
Он выпрямляется, на лице его проступает румянец, взгляд становится тверже. Проходит несколько секунд – и вот уже передо мной брат, которого я знаю много лет: гордый, бесстрашный, непреклонный. Я любуюсь им. В конце концов, лучше умереть смело, с достоинством. Это одна из немногих добродетелей, которые еще ценят лисы.
Мы входим в зал царицы Хоху. Переступаем высокий порог, даже более высокий, чем во дворце цинских императоров. Этот порог – последний в нашей судьбе. Переступив его, мы переступили смертный рубеж…
Гордо глядя перед собой, с прямыми спинами входим мы в чертог царицы. Вот где властвует майя, вот где подлинное ее царство. Здесь нет ничего твердого, постоянного, все плывет в слепящем тумане. Воздух играет всеми цветами радуги – голубой, желтый, зеленый, кроваво-красный. Люди сказали бы, что лазерное шоу удалось. Но цвета эти царили в чертогах владычицы за много столетий до того, как люди изобрели лазер, и будут тогда, когда о всяких лазерах забудут, а может, забудут и о людях.
В центре зала стоит на возвышении каменный Тысячелетний трон, он же трон Великих. Трону этому много веков, и все же он далеко не первый в этих чертогах.
На троне Великих сидит она – несравненная, величайшая, непостижимая. Как человеческие красавицы бледнеют рядом со мной и кажутся дурнушками, так и я бледнею перед темным ликом Огненной Лисы. Глаза ее источают огонь, от губ веет жаром, вся она подобна взорвавшейся бомбе…
Красота Хоху почти невыносима, от нее становится так же страшно, как и от гнева царицы. От лицезрения такой красоты можно умереть. Поистине, нет ей равной ни на земле, ни в небесах, ни в адских пропастях.
По обе стороны от трона на специальных постаментах стоит личная стража царицы – рослые мускулистые лисы, лица их сияют, тела переливаются от избытка силы. Все они – живой соблазн для дочерей Евы, но соблазнять тут некого, ни единой земной женщины нет тут, только царица и я, приговоренная к смерти.
В другие времена я не смела бы даже поднять на нее глаза, но теперь смерть уравняла нас, и я гляжу на нее как равная. Гляжу и вижу, что в глазах ее мерцает пламя преисподней. Она тоже глядит на меня, и глядит с удивлением.
Брат мой не выдержал этого взгляда, он давно опустил голову, однако во мне что-то переменилось, мне уже совсем не страшно. Может быть, это душа, которую нашел во мне хэшан Махаяна, душа, которая знает о своем бессмертии и потому никого не боится?
И чему так удивляется бесстрастная владычица? Не тому ли, что вдруг обнаружила во мне эту душу? Если так, мне все равно. Эта душа – моя, и я отныне не подвластна закону Огненной Лисы, мой закон такой же, как у всех существ в Поднебесной, и беспощадное его колесо уже нависло над моей головой. Я уйду не вскрикнув, не вздохнув, не попросив о снисхождении. Уйду и превращусь в песчинку, растворюсь в безбрежном океане космоса.
Брат рядом не поднимает головы. Душевные силы снова оставили его, и я знаю, почему. По правую руку от владычицы стоит палач, а по левую – хранитель Бездны Цунху. Палач полностью обнажен и красив нечеловеческой, неземной красотой. В другое время я бы им залюбовалась. В другое время, когда бы топор в его руке не предназначался мне и моему брату.
Палачи наши, в отличие от человеческих, не скрывают своего лица. Более того, они должны быть полностью обнажены, ибо дело, которое они творят, есть торжество лисьего закона.
А вот Цунху одет по всей форме, приличествующей его должности. Он в длинной хламиде черно-красного цвета. Красный – цвет нашего рода, черный – цвет Бездны. Цунху дана великая власть – по приказу царицы он низвергает в Бездну лис, а если понадобится, то и людей, подобно богу Аиду. Он единственный может переходить границу между мирами, он не мертвый и не живой. Точнее сказать, он – Вернувшийся.
Да, Огненная царица может возвращать из царства мертвых. Точнее сказать, это не совсем царство мертвых, бог Яньлован там не властен. Это особое адское пространство, мы зовем его Бездной, там обитают лисы и другие ужасные чудовища, я уже упоминала о нем. Оттуда можно вернуться, но не подлинным человеком или лисом, а лишь тенью его.
После того как душа человека разорвана, Хоху часто отправляет его в Бездну. Оттуда он возвращается уже начисто лишенный человеческих свойств. Единственное, на что он отныне способен, – это служить хули-цзин. Мы зовем таких темными призраками, тенями, люди называют их бесами.
Когда-то, очень давно, Цунху совершил прегрешение, и его отправили в Бездну. Позже царица смилостивилась и разрешила ему вернуться. Он был единственным лисом, который вернулся оттуда. Мы сказали бы, что он стал тенью, но Тенью с большой буквы. Вернувшись из Бездны, он стал ее хранителем.