Сяо Гу, понятное дело, заспорил. Говорил, что, во-первых, помогать людям еще всемилостивый Будда велел, а во-вторых, ничего такого он не совершал, это было недоразумение. И, наконец, если уж на то пошло, он, Сяо Гу, готов возместить ущерб. Сколько там с него, десять юаней, кажется? Хоть сейчас, милосердная Гуаньинь.
И Сяо Гу стал рыться в карманах, стараясь нащупать купюры поменьше – не юани, а цзяо [29].
Но проклятый господин Юнвэй не пожелал так рассчитываться. Он сказал, что свои юани Сяо Гу может оставить себе на добрую память, а рассчитываться с ним придется иначе.
После чего Юнвэй взял Сяо Гу за горло – видно, для убедительности – и, встряхивая время от времени в воздухе, велел ночью вывести хозяина в лес, где его уже будут ждать другие добрые господа и отправят его туда, где ему будет очень и очень хорошо. На это все Сяо Гу и возразить ничего не мог, такая железная у бандита была рука, только пикал тонко и редко.
Когда, наконец, его поставили на землю, Сяо Гу неожиданно обнаружил, что в лес-то он, оказывается, собирался вовсе не по большой, а по малой нужде.
Немного переведя дух, Сяо Гу сообщил Юнвэю, что план этот прекрасный и почтенный и лично ему, Сяо Гу, очень нравится. Одна беда: даосы заперли хозяина в каменном мешке и никуда не пускают. А открыть дверь никак невозможно.
– Не ври, – сказал ему на это Юнвэй. – Хозяину, может, и не позволяют выйти из пещеры, но ты-то можешь туда и войти, и выйти. А если можешь выйти, можешь и хозяина оттуда вывести.
На это Сяо Гу не нашелся что сказать. Он, моргая, глядел в черные, как колодец, очки гангстера и чувствовал себя на редкость несчастным. Однако ум его, верткий ум китайца, подсказал ему хороший выход: со всем согласиться, а потом рассказать все хозяину. А надо будет, расскажем и старому даосу, за нами не заржавеет. Пусть-ка попробует даоса взять за горло, посмотрим, что выйдет. Учитель Чжан никого на свете не боится, и уж точно не побоится он какого-то там Юнвэя. Наоборот, это Юнвэй его боится, вон как нервно по сторонам оглядывается.
Решено: на все соглашаемся, а потом ябедничаем старцу!
На беду, Юнвэй, кажется, прочитал мысли Сяо Гу, да и мудрено не прочитать, мысли самые простые. А прочитав, обошелся с бедным Сяо Гу очень сурово – ткнул ему пальцем в живот так, что перебил все дыхание, и сказал:
– Только попробуй сказать старому Чжану – разорву на кусочки.
И разорвал бы, милосердная Гуаньинь, по лицу видно, разорвал бы и не задумался. Ну, против такого аргумента у Сяо Гу доводов не было, да и быть не могло, и он на все согласился.
Получив подробную инструкцию, Сяо Гу затрусил прочь из леса, время от времени оглядываясь на ужасного господина Юнвэя. Но только оглядывался он зря, потому что никакого господина Юнвэя уже и в помине не было. Да и был ли он вообще, всемудрейший Лао-цзы? Может, все это только почудилось Сяо Гу? Нет, не почудилось, никак не почудилось – синяк на животе, оставленный железным пальцем, до сих пор ныл.
Сяо Гу трусил по тропинке, спотыкался о мышиные норы, о корни деревьев, и сердце его замирало.
Предательство, всемилостивый Будда? Измена, вероломство, нож в спину хозяину?! Этот груз не по плечам несчастному Сяо Гу. Одно дело – украсть сосиску: поступок, прямо скажем, некрасивый, недостойный благородного мужа. Но отступничество, клятвопреступление? Другие скажут, что никаких клятв он хозяину не приносил, да и вообще, что за хозяин такой – заморский черт? Но ему, Сяо Гу, это все равно. Хозяин был добр к нему, хозяин подобрал его, избитого, на пороге гостиницы, накормил, дал работу и денег, хозяин спас его от полиции. И теперь он сдаст его рыжему бандиту?
Не бывать этому, милосердная Гуаньинь! Не видать им хозяина, как своих, всемудрейший Лао-цзы, ушей!
Он, Сяо Гу, вот что сделает. Он придет к хозяину, все ему расскажет и предложит бежать. Но не для того, конечно, чтобы сдать его Юнвэю – упаси Будда! – а для того, чтобы скрыться от них ото всех – и от лис, и от даосов. Вот это прекрасный выход, вот теперь он подлинный цзюньцзы, настоящий благородный муж. И пусть кто-нибудь попробует его обвинить в неверности, продажности и злонамеренности!
Так, мелким шагом, Сяо Гу дотрусил прямо до пещеры, где держали теперь его хозяина. Мерзкие даосы ополчились на хозяина и уже второй день мариновали его взаперти, да еще и кандалы на руки навесили. Ну да это не беда, главное – вывести хозяина из темницы, а там разберемся.
Едва Сяо Гу подошел к двери поближе, как от скалы отделился темный силуэт и преградил дорогу. Это был здоровяк У Цай, он теперь охранял хозяина.
– Стой, кто идет? – сурово спросил У Цай.
И ведь отлично видел, кто идет, но все равно спросил. Ну да это им так положено, охраняющим, такой, стало быть, у них ритуал-ли.
– Я иду, – смиренно отвечал Сяо Гу, – недостойный слуга моего господина.
Однако У Цай не спешил его пускать, стал расспрашивать, зачем да почему ему нужен хозяин. Сяо Гу стал врать напропалую, но У Цая не убедил. Пройти удалось только после того, как Сяо Гу пригрозил нажаловаться старому даосу. Это подействовало. Наставник Чжан разрешил Сяо Гу посещать хозяина в любое время, и У Цай об этом знал.
– Только недолго, – пробурчал он, прежде чем открыть тяжеленную дверь.
«Сколько надо, столько и пробуду», – гордо отвечал ему Сяо Гу. Про себя, естественно, отвечал, не вслух, чтобы лишний раз не злить громилу.
Юркнул он в образовавшуюся щель и застыл на месте от неожиданности. Хозяин сидел прямо перед ним на широкой грубо струганой лавке, которой он пользовался для сна. Но не это, конечно, поразило Сяо Гу – что он, сидящего на лавке хозяина не видел? Поразил Сяо Гу печальный и грустный вид его господина.
Другие, может, и не поняли бы, что тот грустит, решили бы, что вид задумчивый или даже романтический, но Сяо Гу не обманешь, он сразу видит, где печаль, а где все остальное.
Сяо Гу сразу смекнул, что дела хозяина плохи, значит, его план спасения будет тут как раз кстати.
Он пока не стал ничего говорить, решил выждать немного. Кто-то ему рассказывал, что нельзя внезапно обращаться к задумчивому человеку, это все равно что резко разбудить спящего. В этом случае душа может выскочить из тела и обратно не вернуться.
Поэтому Сяо Гу просто тихо прошел в угол пещеры и уселся там на корточках, не выпуская, впрочем, хозяина из виду. Тот, кажется, даже его не заметил.
Впрочем, нет. Хозяин, конечно, заметил его, только не сразу заговорил. Может быть, тоже боялся, что у него, Сяо Гу, душа от испуга вылетит из тела. Учитывая, какой он испуг перенес недавно, это вполне могло случиться. Так или иначе, хозяин его заметил, а заметив, заговорил.
– Зачем пожаловал? – спросил хозяин.
Это был звездный час Сяо Гу. Он выпрямился в полный рост, приосанился и заговорил красивым и звучным голосом.
– Хозяин, – сказал он, – лисы-оборотни пришли по нашу душу!
Фраза эта казалась самому Сяо Гу очень значительной, он ее не вдруг придумал, однако хозяин только головой кивнул рассеянно.
– Я знаю, – отвечал хозяин, даже не взглянув на своего верного слугу.
– Знать недостаточно, – мудро заметил Сяо Гу. – Надо спасаться, и чем быстрее, тем лучше.
Хозяин молчал, минуту, другую. Сяо Гу даже забеспокоился, не заснул ли он снова.
– Хозяин, – потеребил он господина. – Хозяин, вы слышите меня? Нам надо бежать. Я придумал план. Ночью мы тихо выйдем из дома и угоним грузовик, к утру будем уже внизу. Там сядем на поезд до Пекина – только нас и видели. Столица большая, нас не найдут.
Хозяин по-прежнему молчал. Сяо Гу стало немного обидно: он придумал такой замечательный план, и на́ тебе, никто не оценил! Если на то пошло, он может вообще ничего не придумывать, а уйти в туалет, сидеть там и скорбеть о несовершенстве мира подобно великим поэтам древности.
Сяо Гу, хоть и не окончил университет, знал, что лучшие свои стихи поэты придумывали, сидя в кабинках уединенных мечтаний – так красиво в древности назывались туалеты. Ведь вдохновение – такая вещь, где застигло тебя, там его и хватай. И если вдохновение вдруг пришло в туалете, неужели же надо подхватываться и со спущенными штанами, сверкая голым филеем, бежать в дом, где есть бумага, тушь и кисти? Нет, конечно. Старые поэты были не такие дураки. Они клали в туалете на специальную полочку всё нужное, все драгоценности ученого кабинета – рисовую бумагу, тушь, тушечницу, кисть и даже личную печать. И если вдохновение прихватывало их в туалете, они тут же и изливали его в прочувствованных строках.
Позже их примеру последовали также прозаики и философы. Одни только художники упирались и не хотели творить в туалете – ну так всегда есть люди, которые противоречат прогрессу.
Пока Сяо Гу обиженно размышлял о высоких материях, хозяин так и сидел молча, глядя перед собой. На лице его было сложное выражение. Ох уж эти иностранные черти, у них по лицу ничего не поймешь, словно катком проехали. Видно, что выражение сложное, а что оно значит, не известно… Наконец Сяо Гу не выдержал.
– Я провинился перед хозяином, – громким голосом заявил оскорбленный Сяо Гу. – Хозяин не хочет меня слушать и не удостаивает своего верного слугу ответом.
Тут, видно, господину сделалось стыдно, и он заерзал на месте.
– Ты извини, – сказал он Сяо Гу, – но только я не могу никуда идти.
– Как это не можете? – всполошился Сяо Гу. – У вас отнялись ноги? Подлые даосы навели на вас порчу?
– Не в этом дело, – отвечал хозяин и посмотрел на Сяо Гу грустно. – Если я сейчас сбегу, лисы страшно обозлятся. Они будут мстить даосам и уничтожат множество ни в чем не повинных людей.
Милосердная Гуаньинь, о чем вообще речь? Уничтожат неповинных людей! Да кто они хозяину, эти люди? Они же не родственники, не друзья… У него нет с ними связей-гуаньси, они его не знают и не смогут отомстить, так что о них думать?
– Они люди, – повторил хозяин. – И они не виноваты в том, что лисы требуют меня выдать…