Все пять часов Мэй Линь проспала, прикорнув к моему плечу. Бедная девушка не выдержала перегрузок вчерашней ночи.
Я и сам вымотался до невозможности – ночной переход в сорок километров кого угодно выбьет из колеи. И это еще мы шли коротким путем, по тайным лесным тропам. Если бы двинулись по автодороге, и за сутки не добрались бы до вокзала. Впрочем, мы тогда вообще никуда бы не добрались, нас перехватили бы на полпути.
Синяк на руке Мэй Линь почти пропал, только легкая желтая тень напоминала о том, что он тут был когда-то. Сон ее был тревожен, полуоткрытые губы вздрагивали, словно силясь что-то произнести, время от времени пальцы сжимались в кулаки. Потом кошмары покидали ее, дыхание успокаивалось, лицо становилось безмятежным. Однажды я услышал имя Будды Амиды, оно с тихим шелестом сорвалось с ее уст.
Это было немного странно: по-моему, Будда не входит в пантеон даосских богов. Впрочем, в некоторых даосских храмах можно встретить статую богини милосердия, бодхисаттвы Гуаньинь. Иногда она занимает там одно из центральных мест. Обычно это храмы на юге, посвященные Матери Дракона, которая воплощает стихию воды. Мать Дракона – одно из самых чудовищных созданий, с которыми имеют дело даосские заклинатели. Единая в трех лицах – мать, царица и смерть, – она обладает такой всесокрушающей силой, что все заклинания и барьеры против нее бессильны. Единственная, кто может ее умилостивить и успокоить, – милосердная бодхисаттва Гуаньинь.
Я припомнил, что в некоторых даосских сектах Будду почитают как одно из воплощений даосского Тайшан Лаоцзюня. Буддисты, правда, такой интерпретацией недовольны: с какой стати верховное существо, самосущностное и самодостаточное, привязывать к даосскому идолу?
Время от времени я возвращался мыслью к даосской деревне и с некоторым злорадством думал о том, что сейчас там творится. Шум там наверняка поднялся немаленький: пленник сбежал, а вместе с ним и дочь патриарха. Что теперь скажут лисы? Точнее даже, не скажут – что они скажут, догадаться легко, – что лисы станут делать теперь? Самое малое – разнесут деревню вдребезги…
Сейчас мне не было жаль даосов – слишком легко они бросили меня на произвол судьбы. Они ведь знали, что собой представляют лисы. Сама мысль об оборотнях, я видел, вызывает в них внутреннее содрогание. И так просто, походя отдать в лапы этих тварей ни в чем не повинного человека? Нет, они получили по заслугам, и нечего их жалеть.
Единственный человек, который заслужил сочувствие, – это Мэй Линь. Ну так она и ехала сейчас со мной, вместо того чтобы объясняться с разъяренными лисами, как это делали ее папаша и вся их даосская компания.
Поезд мягко затормозил у Центрального вокзала Пекина. Мне было жалко будить Мэй Линь, так безмятежно она спала. «Может быть, вынести ее на руках?» – подумал я, но сразу же понял, что идея сомнительная. Вид иностранца, несущего на руках китайскую девушку, наверняка вызовет переполох у обывателей и ненужный интерес полиции.
Все остальные пассажиры уже вышли, в вагоне оставались только мы двое.
Я вздохнул и погладил Мэй Линь по черным, как вороново крыло, волосам. Сначала она только мурлыкнула что-то и еще теснее прижалась ко мне, но вдруг в ней сработал какой-то внутренний страж. Она сделала гигантский прыжок и оказалась в середине вагона.
– Кто здесь?! – крикнула она, дико озираясь по сторонам.
– Успокойся! – Я порадовался, что вагон был пустой. Я и сам испугался ее реакции. Может быть, ей опять приснился кошмар.
Секунду она смотрела на меня исподлобья, потом, видимо, узнав, улыбнулась. Эта улыбка была такой радостной, что сердце мое поневоле дрогнуло.
– Уже приехали? – сказала она. – Что же ты меня не разбудил?
Я хотел сказать, что как раз будил ее, но она, не слушая, схватила меня за руку и потащила прочь из вагона. Мы стали проталкиваться через толпу, которая беспорядочно сновала по огромному вокзалу в разных направлениях.
Толпы хаотично метались от одной стены к другой, сталкивались, перемешивались друг с другом, бежали обратно, вбок, чуть ли не на потолок лезли – а могли бы просто оглядеться по сторонам и понять, нужно ли вообще в эту сторону бежать.
В такой давке любой иностранец запросто мог потеряться и безвольно мотаться от одной стены к другой, но Мэй Линь была настоящей жительницей Китая и легко прокладывала дорогу среди озабоченной железнодорожной публики.
Выбравшись из здания вокзала, мы первым делом поймали такси. Мэй Линь велела шоферу ехать в район озера Хоухай. Ехали мы молча: не хотелось разговаривать при шофере, который и без того с нездоровым оживлением оглядывал нас, видимо, прикидывая, какие отношения связывают иностранца и местную девушку. Наконец я не выдержал.
– Лучше на дорогу смотри, – велел я ему. – Врежешься в какое-нибудь дерево – мы тебе ремонт оплачивать не будем.
Таксист обиделся и надулся не хуже японской рыбы фугу. Остаток дороги он ни разу на нас не взглянул. Правда, когда мы расплатились по счетчику, пытался еще требовать сяофэй, чаевые, однако Мэй Линь так на него глянула, что у него слова застряли в глотке.
Парк Хоухай был застроен сыхэюанями – четырехугольными двориками, в каждом из которых находилось по несколько домов. Это были своего рода небольшие поместья, оставшиеся еще с дореволюционных времен. И тогда, и сейчас в них жили весьма почтенные и очень небедные люди.
Мы подошли к двери одного из сыхэюаней. На двери красовался перевернутый вверх ногами красный иероглиф фу, «счастье». Очевидно, остался еще с Нового года, когда такие иероглифы вывешиваются на всех домах для привлечения счастья и удачи.
Мэй Линь позвонила в дверь. Спустя несколько секунд раздалось легкое гудение, и стальная дверь отъехала в сторону.
Мы вошли внутрь. Дверь, которая нас впустила, тут же закрылась за нашей спиной. Неожиданно для себя мы оказались в небольшом предбаннике, ограниченном со всех сторон, а также сверху толстыми дубовыми пластинами. Только пол был железный да закрытые двери с обеих сторон.
Прямо на нас пялился глазок видеокамеры. Мне стало как-то не по себе.
– Это только нас тут с такой помпой встречают или всех вообще? – поинтересовался я.
– Это для безопасности, – сказала Мэй Линь. – Если ты не понравился хозяину, через тебя пропустят двадцать тысяч вольт. Или закачают сюда ядовитый газ.
– Интересно, – мрачно сказал я. – А это хозяин решает, как тебя убить, или можно самому выбрать?
– Ты гость, так что можешь выбрать сам, – любезно отвечала Мэй Линь, неожиданно обнаружив склонность к брутальному юмору.
Между тем нас, видимо, по-прежнему изучали через видеокамеру и впускать не торопились. У меня появилось неприятное ощущение, что хозяину мы не понравились и что сейчас как раз воспоследует тот самый удар в двадцать тысяч вольт. На счастье, Мэй Линь подняла руку и помахала прямо в камеру.
– Дядюшка Дигун! Открой, это я, Мэй Линь!
– А с тобой кто? – донесся из динамика ворчливый голос.
– Это мой друг, заморский черт по имени Алекс, очень хороший человек, – прокричала Мэй Линь.
– До чего дожили, – пробурчал невидимый дядюшка Дигун. – Заморские черти уже называются хорошими людьми. Что же дальше-то будет, я вас спрашиваю?
Однако дверь все-таки открылась, и мы с Мэй Линь вошли внутрь.
Сыхэюань устроен был очень мило и даже, я бы сказал, с большой любовью. Вдоль четырех стен стояли, как и положено, четыре жилых павильона, между ними располагался дворик. Обычно в китайском доме дворик этот выложен камнями, а в центре его стоит какая-нибудь пальма в кадке. Здесь, однако же, не было ни камней, ни кадок. Двор был превращен в небольшой цветущий сад, где в строгом порядке рассажена была хурма, розовые кусты и пионы. Над всем этим великолепием возвышался серебряный абрикос, дерево гингко.
Вскоре, впрочем, разглядывание ботанических красот пришлось прекратить. В сад из неприметной двери в левом павильоне вышел хозяин всего заведения, тот самый дядюшка Дигун. За свою жизнь я много повидал разного: людей, животных и даже оборотней. Но дядюшка Дигун был самым удивительным существом, которое я когда-либо встречал.
Одет он был во что-то среднее между наволочкой и пододеяльником. Эту цветастую хламиду, буквально испещренную разнокалиберными дырками, похоже, он впервые надел, когда был еще юношей. На ногах у дядюшки было что-то вроде японских деревянных сандалий гэта. Выше щиколоток ноги прикрывались только волосами, такими густыми и курчавыми, что они сделали бы честь любому заморскому черту.
Сам дядюшка Дигун был таким сгорбленным и низеньким, что едва доставал Мэй Линь до плеча, мне же он приходился буквально по пояс. Длинные голые руки с узловатыми пальцами выпростались из наволочки и висели почти до самой земли, так что при ходьбе можно было, наверное, опираться на них вместо костылей.
Большой череп Дигуна был похож на молодую картошку, вытянутый и блестящий. Впрочем, кое-где волосы еще сохранились и жестко кустились за ушами. Брови были такими густыми и нависали над глазами так низко, что глаз не было видно почти вовсе. Только иногда, в минуты наибольшей опасности или раздражения, глаза вдруг выглядывали наружу, наносили укол и тут же прятались обратно, в привычную чащу.
Нос Дигуна свисал вниз чувствительной грушей, расширяясь к концу. Несмотря на свои размеры, нос этот был очень подвижен и все время как будто что-то вынюхивал, может быть, даже что-то съедобное. Уши хозяина были маленькими, но аккуратными и вовсе не походили на слоновьи лопухи, которые китайцы обычно приписывают архатам и мудрецам.
Мэй Линь подскочила к Дигуну и порывисто обняла его.
– Дорогой дядюшка, я так рада тебя видеть!
Было видно, что старик растроган. Он похлопал девушку по плечу и повернулся ко мне. Его маленькие глазки выдвинулись из-под бровей и внимательно меня исследовали.
Я робко подал хозяину руку, которую он цепко сжал своей клешней. Некоторое время он не выпускал мою ладонь и шевелил пальцами, как бы пробуя меня на вкус.