Президент корпорации благожелательно посмотрел на коротышку.
— Они называют вас, — четко и с удовольствием произнес Фунатти, — они называют вас межпланетным сводником!
Вынырнув наконец из магистрального туннеля, машина выехала на новейшее Истсайдское воздушное скоростное шоссе, в просторечии известное как Маршрут пикирующего бомбардировщика. Около Сорок второй улицы — самого перегруженного въезда в Манхэттен — Йост не успел проскочить на разрешающий сигнал. Он рассеянно ругнулся, и Хебстер машинально кивнул в знак согласия. Они смотрели, как секция лифта, уменьшаясь в размерах, уплывает вниз, а машины, выезжающие на шоссе, по спирали поднимаются справа. Между ними взлетали вверх и опускались мощные портовые платформы, а далеко внизу, сложенные, словно множество карточных колод, ждали своей очереди подмостки для пешеходов.
— Смотри! Вон там, прямо над головой! Видишь?
Хебстер и Фунатти посмотрели туда, куда показывал длинный трясущийся палец Йоста. В двухстах футах к северу от выезда и почти в четверти мили над их головой висел, словно зачарованный, какой-то коричневый объект. Время от времени сияющая голубая точка оживляла тяжелый мрак, заключенный в эту кувшинообразную форму, и, кружась, исчезала, чтобы уступить место другой.
— Глаза? Тебе не кажется, что это глаза? — спросил Фунатги, рассеянно потирая друг о друга темные кулаки. — Я знаю, что говорят ученые: каждая точка эквивалентна одной личности, а вся бутылка — вроде как семья или, может, город. Только вот откуда они знают? Это ведь только теория, как я понимаю. Я говорю, что это глаза.
Йост наполовину высунул из открытого окна машины свое мощное тело, прикрыв от солнца глаза форменной фуражкой.
— Вы только поглядите! — сказал он через плечо. В его голосе появились гнусавые нотки, — кипящие внутри эмоции вернули давно забытый акцент. — Ишь, сидит там, уставился и смотрит! Подумайте только, как интересно: люди съезжают и выезжают на переполненное шоссе! Ведь не скажет «прошу прощения», когда мы пытаемся заговорить с ним, когда хотим узнать, откуда оно и зачем пожаловало, кто оно такое. Куда там! Оно слишком недосягаемо, чтобы общаться с нам подобными. Но оно может наблюдать за нами — часами, днями, ночами, зимой и летом! Оно может наблюдать за нами, когда мы занимаемся своими делами. И каждый раз, когда мы, тупые двуногие животные, пытаемся решить какую-нибудь слишком сложную для нас задачу, появляются проклятые «точки в бутылке», которые наблюдают, усмехаются и…
— Эй, парень, — Фунатти протянул руку и дернул своего напарника за зеленый китель. — Полегче там. Мы как-никак ССК, при исполнении.
— А! Какая разница! — Йост злобно усмехнулся, сел на свое место и надавил на кнопку газа. — Хотел бы я, чтобы у меня сейчас был в руках папочкин старый малютка «М-1». — Они проехали вперед, мягко вкатились на следующую длинную секцию лифта и начали опускаться. — Не посмотрел бы даже на то, что могут пиньнуть.
«И это говорит сотрудник ОЧ, — размышлял Хебстер, почему-то чувствуя себя крайне неуютно. — Не просто сотрудник ОЧ, если уж на то пошло, а член специального подразделения, которого тщательнейшим образом проверяли на отсутствие антиперваческих предрассудков, приносивший присягу соблюдать резервационное законодательство безо всякой дискриминации, и убежденный сторонник концепции, что Человек как-то сумеет достигнуть равенства с Пришельцем».
А с другой стороны, сколько люди могут глотать дерьмо? То есть люди, лишенные коммерческой жилки. Его отец сам мало-помалу выбился из толпы крохоборов и воспитал своего единственного сына так, чтобы тот постоянно стремился к еще большей власти, всегда искал лишний процент дохода. Однако другие люди, очевидно, лишены таких всепоглощающих страстей, как с сожалением понимал Алгернон Хебстер.
Им было невыносимо жить среди достижений, которые Пришельцы сделали ничтожными. Мучительно знать наверняка, что наиболее яркие озарения, на какие они только способны, самые хитроумные конструкции и величайшее мастерство могут быть скопированы — и превзойдены — за одно мгновение какими-то чужаками и представляют для них интерес лишь как объекты коллекционирования. Ощущение неполноценности достаточно чудовищно, если даже его просто воображают. Когда же оно из ощущения превращается в знание, когда неполноценность неизбежна и самоочевидна, когда она касается любого аспекта созидательной деятельности, то становится невыносимой и сводит с ума.
Неудивительно, что люди впадали в неистовство под многочасовым немигающим пристальным взглядом Пришельцев — наблюдающих, как они маршируют на красочном костюмированном местном параде, или ловят рыбу через дырку во льду, или с огромным трудом пытаются мягко приземлить гигантский межконтинентальный авиалайнер, или сидят потные рядами вокруг футбольного поля и орут что-то другим потным людям, бегающим по траве. Неудивительно, что они хватаются за ржавое ружье или блестящую винтовку и мстительно палят в небо, отравленное высокомерным любопытством какой-нибудь коричневой, желтой или алой «бутылки».
Между тем толку от этого никакого не было, только давало определенную разрядку нервам, загнанным в жуткий психологический угол. А Пришельцы по-прежнему не обращали ни на что ровно никакого внимания, и это было самым важным. Пришельцы просто-напросто продолжали наблюдать, словно вся эта стрельба и вой, все проклятия и бряцание оружием были частью некоего увлекательного спектакля, за просмотр которого они заплатили и намеревались досмотреть его до конца — хотя бы ради удовольствия видеть, как иногда собьется с роли какой-нибудь актеришка этой неопытной труппы.
Пришельцы не несли никакого ущерба и не считали, что на них нападают. Пули, снаряды, дробь, картечь, стрелы, камни, пущенные из пращи — весь арсенал ярости Человека просачивался сквозь них, словно безобидный теплый дождик. Тем не менее Пришельцы были вполне материальны — они поглощали свет и тепло. А еще…
А еще иногда случались «пинь».
Время от времени кто-нибудь явно немного задевал кого-либо из Пришельцев. Или, правильнее сказать, раздражал его каким-то неизвестным обстоятельством, сопутствующим выстрелу из ружья или метанию копья.
Возникало как будто бы легчайшее подобие звука — словно гитарист коснулся кончиком пальца струны, но в последнее мгновение передумал. И после этого нежного и едва различимого «пинь» стрелок — довольно нелепым образом — оказывался безоружным. Он стоял, тупо глядя на свои скрюченные пальцы, с отставленным локтем и поднятым плечом, как большой придурковатый ребенок, забывший, что игра уже кончилась. Никто никогда больше не находил ни самого оружия, ни какой-либо его части. А Пришелец продолжал себе наблюдать — серьезно, пристально, с любопытством.
Эти «пинь» были направлены, казалось, главным образом на оружие. Однако иногда Пришельцы могли «спиньнуть» и 155-миллиметровую гаубицу, и мускулистую руку, отведенную назад, чтобы бросить еще один камень. А еще бывали случаи, — можно предположить, что Пришелец, утратив интерес, становился в своем раздражении несколько небрежен, — когда целый человек в смертельном неистовстве и помрачении издавал «пинь» и переставал существовать.
Это не походило на применение какого-то контроружия, а скорее было ответом несоизмеримо более высокого уровня, вроде шлепка в ответ на укус насекомого.
Хебстер с содроганием вспомнил однажды увиденное. Черный Пришелец, внутри которого кружились янтарные точки, завис над местом, где перекапывали улицу; очевидно, его покорило зрелище людей, копошащихся в земле у себя под ногами. Похожий на секвойю рыжий рабочий-ирландец оторвал взгляд от твердого манхэттенского гранита и посмотрел вверх, смахивая со лба пот. Тут он заметил переливающегося точками наблюдателя, зарычал и поднял свой отбойный молоток, чтобы хоть звуком попугать небеса. Остальные рабочие даже и не видели, как темный, искрящийся представитель звездной расы повернулся и издал «пинь».
Тяжелый отбойный молоток еще мгновение висел в воздухе, а потом будто вдруг понял, что хозяин пропал. Пропал? Казалось, что бедолага и не существовал-то никогда. Настолько совершенным было его исчезновение, так быстро и с такой легкостью он был отменен, — ничего не повредив и не взяв с собой, — что все случившееся можно было назвать актом совершенного антисотворения.
«Ну уж нет, — решил Хебстер, — делать угрожающие жесты в адрес Пришельцев — сущее самоубийство. Хуже того: как и все прочее, что испробовано по сей день, это бесполезно. А с другой стороны, подход партии “Гуманность прежде всего” — полнейший невроз… Ну что тут можно поделать?»
Он порылся в своей душе в поисках какого-то фундаментального символа веры и нашел его. «Я могу делать деньги, — процитировал Хебстер самому себе. — Это у меня хорошо получается. Это я всегда могу делать».
Когда машина остановилась возле приземистого и унылого здания из красного кирпича, которое раньше было арсеналом, а теперь ССК приспособило его для своих нужд, Хебстер испытал потрясение. Через улицу находился маленький табачный магазин, единственный на весь квартал. Названия сигарет, украшавшие витрину всеми цветами радуги, пополнились недавно появившимися лозунгами, написанными золотыми буквами. В последнее время их можно было встретить повсюду — но чтобы так близко от конторы ОЧ, от Специальной следственной комиссии? В самой верхней части витрины хозяин декларировал свою партийную принадлежность тремя огромными словами, которые прямо-таки изливали на улицу ненависть:
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРЕЖДЕ ВСЕГО!
Чуть ниже, точно в центре окна, красовался большой золотой символ организации — переплетенные буквы ЧПВ, вырастающие из лезвия бритвы.
Еще ниже каракулями было написано как бы пояснение:
«Человечество прежде всего, после всего и навсегда!»
Надпись на двери звучала уже угрожающе:
«Депортируйте Пришельцев! Отошлите их туда, откуда они явились!»
Центр двери занимало коммерческое объявление:
«Покупайте здесь! Покупайте только человеческое!»