— «Человеческое», — с горечью проговорил Фунатти. — Вы когда-нибудь видели, что остается от Первача, если он без охраны ССК попадает в руки кучке Преждевсегошников? Чтобы убрать, достаточно промокашки. Ведь вас, я полагаю, не радуют такие магазины, призывающие к бойкоту?
Они проходили мимо охранников в темно-зеленой форме, отдавших им честь. Хебстер через силу усмехнулся:
— Вряд ли многие из дурачков, вдохновленных лозунгами Преждевсегошников, занимаются табачным бизнесом. Но даже если таковые и находятся, то один «Человеческий магазин» меня не разорит.
«Однако они существуют, — подумал про себя Хебстер с тревогой. — И разорят меня, если все это действительно так серьезно, как кажется. Членство в организации — одно дело, так же, как и планетарный патриотизм, а бизнес — нечто совсем другое».
Хебстер тихонько пошевелил губами, вспоминая одну из первейших заповедей: независимо от того, во что верит и во что не верит хозяин магазина, он должен получать от своей лавки достаточный доход, чтобы его не беспокоил полицейский пристав. Но это было бы невозможно, если бы он раздражал большую часть своих потенциальных клиентов.
Таким образом, поскольку он все еще в бизнесе и, судя по внешним признакам, дела его идут очень хорошо, хозяин этого магазина не зависит от сотрудников ОЧ на другой стороне улицы. Значит, должно продаваться достаточно много товара — за счет покупателей, которые не только не возражают против преждевсевизма продавца, но и готовы отказаться от интересных новых разработок и более низких цен на бытовые товары, производимые по технологиям Первачей.
«Следовательно, вполне вероятно — если судить на основании этого совершенно случайного, но в высшей степени показательного примера, — что газеты, которые я читаю, лгут, а социоэкономисты, которые на меня работают, некомпетентны. Очень возможно, что потребители — то есть единственная часть населения, которая меня хоть как-то интересует — в целом начинают менять точку зрения, что в конечном итоге отразится на их покупательских ориентациях».
Возможно, вся экономика ОЧ сейчас находится в самом начале долгого соскальзывания к диктату «Человечества прежде всего», в безопасную зону фанатичной слепоты, границы которой определяют люди вроде Вандермеера Демпси. Ростовщическая, спекулятивная экономика Римской империи совершила аналогичную метаморфозу в течение гораздо более долгого исторического периода два тысячелетия тому назад, и всего за три века мир стал статичным и непредприимчивым, когда банковское дело считалось греховным занятием, а богатство, полученное не по наследству, — непристойным и позорным.
Между тем, возможно, люди уже начали судить о промышленных товарах с точки зрения морали, а не их полезности, понял Хебстер, — и смутные догадки стали бесстрастно выстраиваться, формируя окончательный вывод. Он припомнил объемистую папку с блестящими объяснениями, полученную на прошлой неделе из Отдела исследования рынка, относительно неожиданного неприятия потребителями новой посуды «Эвваклин». Он не придал значения тщательно обоснованному тезису о том, что женщины подсознательно ассоциируют название продукта с некоей Катрин Эввакиос, которая недавно появилась на первых страницах всех таблоидов мира благодаря тому, что перерезала горло хлебным ножом пятерым своим детям и двум любовникам. Тогда Хебстер лишь улыбнулся и зевнул, изучив первую разноцветную диаграмму этого опуса.
— Вероятно, не более чем обычная подозрительность домохозяек в отношении радикально новой идеи, — пробормотал он. — После того как они годами мыли посуду, им говорят, что больше этого делать не нужно! Женщина не в силах поверить, что ее тарелка «Эвваклин» останется точно такой же, как раньше, если удалить тончайшую пленку молекул после еды. Надо бы несколько заострить внимание на образовательном аспекте — возможно, провести аналогию с отмершими молекулами, которые кожа теряет под душем.
Он сделал несколько замечаний на полях и передал эту проблему в не знающий покоя Отдел рекламы.
Однако затем последовал сезонный спад продажи мебели — приблизительно на месяц раньше обычного срока. Удивительное отсутствие интереса к стулу «хебстер» — изделию, которое должно было произвести переворот в представлениях человека о том, как нужно сидеть.
Вдруг он припомнил еще более десятка необъяснимых сбоев на рынке, и все они касались товаров широкого потребления. Правильно: любое изменение в покупательских привычках не отражается на тяжелой промышленности по крайней мере в течение года. Станкостроительные заводы почувствуют это быстрее сталелитейных; сталелитейные заводы — раньше обогатительных комбинатов; банки же и крупные инвестиционные компании окажутся теми костями домино, которые упадут последними.
Принимая во внимание, что капитал его компании очень тесно связан с исследованиями и новейшими технологиями, самыми тяжелыми последствиями чреваты даже временные колебания такого рода. «Хебстер секьюритиз» может исчезнуть, как пылинка, сдутая с воротника пальто.
«Далеко идущие размышления о маленькой табачной лавочке… Видно, страх Фунатти перед растущим распространением преждевсегошных настроений заразителен! Если бы только Клеймбохер сумел решить языковую проблему! Если бы мы смогли поговорить с Пришельцами, найти для себя какое-нибудь место в их вселенной. Тогда бы у Преждевсегошников не оказалось никакой политической опоры!»
Хебстер вдруг понял, что очутился в большом неприбранном кабинете, по стенам которого были развешаны карты, и его конвой отдает честь здоровенному, еще более неопрятному, нежели его кабинет, человеку. Незнакомец нетерпеливо махнул, чтобы они опустили руки, и кивком приказал им выйти. Хебстеру он движением руки предложил выбрать, куда сесть. Выбирать предстояло из нескольких крашеных коричневых скамеек, в беспорядке стоявших в комнате.
«П. Браганза» — стилизованными под готические буквами сообщала табличка на столе. У П. Браганзы были длинные, закрученные и потрясающе густые усы. Кроме того, П. Браганзе срочно следовало бы подстричься. Казалось, и он сам, и вся комната просто специально созданы для того, чтобы наносить наиболее острые оскорбления Преждевсегошникам. Принимая во внимание короткие стрижки Преждевсегошников, их чисто выбритые лица, философию «Чистота — почти Человечность», этот кабинет сам по себе был очень неприятен, когда в результате разгона уличной демонстрации он наполнялся сопротивляющимися фанатиками, антисептически чистыми и одетыми с аскетической простотой и аккуратностью.
— Итак, вы озабочены влиянием Преждевсегошников на бизнес?
Хебстер с удивлением взглянул на своего собеседника.
— Нет, я не читаю ваши мысли, — засмеялся Браганза, показав желтые от табака зубы, и махнул в сторону окна рядом с письменным столом. — Я заметил, как вы немного вздрогнули, увидев тот табачный магазинчик. А потом смотрели на нею целых две минуты. Я знаю, о чем вы думали.
— Вы очень наблюдательны, — холодно заметил Хебстер.
Офицер ССК отрицательно затряс головой:
— Нет-нет. Наблюдательность здесь совершенно ни при чем. Я догадался, о чем вы думаете, потому что сижу здесь, день за днем смотрю на эту лавчонку и думаю точно то же самое. «Браганза, — говорю я себе, — это конец твоей работе. Это конец просвещенному мировому правительству. Вон там, в витрине табачного киоска».
Несколько секунд он взирал на свой заваленный всяким хламом стол.
Хебстер инстинктивно насторожился: в воздухе запахло торговлей. Он понял, что этот человек занят непривычным делом — подыскивает тему, чтобы начать разговор. Хебстер ощутил в животе холодок страха. Зачем высокопоставленному должностному лицу ССК, чья власть была почти что выше закона и уж наверняка больше, чем у правительств, пытаться с ним торговаться?
Учитывая репутацию человека, привыкшего задавать вопросы с помощью завязанного конца резинового шланга, Браганза был слишком уж обходителен, чересчур разговорчив, непомерно дружелюбен. Хебстер чувствовал себя как пойманная мышь, которой кошка вдруг начинает жаловаться на соседскую собаку.
— Хебстер, ответьте, пожалуйста: каковы ваши цели?
— Прошу прощения?
— Чего вы хотите от жизни? Какие планы строите днем, о чем мечтаете по ночам? Йост любит девочек и желает получить их как можно больше. Фунатги — человек семейный, пятеро детей; он доволен своей работой, потому что его работа достаточно надежна и обеспечивает всякие там пенсии и страховки.
Браганза опустил голову и начал медленно, размеренно вышагивать перед столом.
— Ну, я немного другой человек. Не то чтобы мне не нравилось быть знаменитым полицейским. Я ценю, разумеется, регулярность, с какой финансовое ведомство платит мне жалованье; и в этом городе найдется очень немного женщин, которые могли бы сказать, будто, узнав об их благосклонности, я их с презрением отверг. Однако есть одна вещь, за которую я был бы готов отдать свою жизнь. Это Объединенное Человечество. Был бы готов отдать свою жизнь? Если говорить о кровяном давлении или шумах в сердце, то можете не сомневаться: я уже это сделал. «Браганза, — говорю я себе, — ты чертовски везучий остолоп! Ты работаешь на первое мировое правительство в истории человечества. А это кое-что значит».
Он остановился перед Хебстером и раскинул руки. Расстегнутый китель разошелся и обнажил черные густые волосы на груди.
— Вот он я. Вот, в сущности, все, что можно сказать о Браганзе. Если мы собираемся говорить серьезно, мне нужно столько же знать и о вас. Я спрашиваю: каковы ваши цели?
Президент компании «Хебстер секьюритиз, инкорпорэйтед» облизнул губы.
— Боюсь, что я даже еще менее сложен.
— Ничего, — подбодрил его собеседник — Расскажите об этом так, как вам больше нравится.
— Можно сказать, что прежде всего я бизнесмен. Главным образом я заинтересован в том, чтобы стать еще лучшим бизнесменом, то есть более крупным. Другими словами, я хочу стать богаче, чем сейчас.
Браганза пристально посмотрел на него: